Отец городов русских. Настоящая столица Древней Руси. - Андрей Буровский

Местами вспыхивали немецкие погромы; к чести русских будь сказано, они нигде не были массовыми, то есть нигде не били всех немцев подряд. Доставалось в основном тем, кто при Анне держался высокомерно и оскорблял чувства русского населения.

В лагере под Выборгом, среди войск, отправленных на войну со Швецией, против немцев поднялся настоящий бунт гвардейцев. И только энергия генерала Кейта, который схватил первого же попавшегося бунтовщика и позвал священника, чтобы тот подготовил солдата к расстрелу, остановила бунт.

Елизавета не поддерживала германофобии, ее режим не был ни террористическим, ни антизападным. Но все годы своего правления (1741–1761) Елизавета подчеркивала, что она — царица «чисто русская», иноземцам предпочтения не отдает и даже по-немецки говорит плохо.

Первые годы правления Елизаветы прошли под знаком выздоровления после правления Анны Ивановны (1730–1740). Возвращались сосланные, воссоединялись семьи, все дружно ругали бироновщину. Что говорить — с переворотом 1741 года окончился довольно жуткий политический режим. «Бироновщина — реакционный режим в России 1730–1740 гг. при императрице Анне Ивановне, по имени Э. И. Бирона. Засилье иностранцев, разграбление богатств страны, всеобщая подозрительность, шпионаж, доносы, жестокое преследование недовольных» [54. С. 143].

Все справедливо: это десятилетие вместило много чего, включая невероятную расточительность, жестокость, нарушение национальных интересов. Чудовищный кулак репрессий обрушился на страну… в первую очередь, конечно, на образованный и чиновный слой, на дворянство.

Называют разные цифры угодивших в Тайную канцелярию: от 10 до 20 тысяч человек. Вторая цифра, пожалуй, даже более точна, хотя тоже примерна. Полной же цифры мы не узнаем никогда, потому что многие дела совершенно сознательно сжигались — чтобы никто и никогда не узнал, кто и за что казнен или сослан.

Но вот в чем совершенно уверены практически все историки — что не меньше половины этих 20 тысяч, а может быть, и 60–80 % составляло русское дворянство. И получается, что за десять лет правления Анны Ивановны на коренное русское дворянство пришелся чудовищной силы удар.

Из сословия, общая численность взрослых членов которого была чуть больше 100 тысяч человек, то ли 10 тысяч, то ли даже 15 тысяч было казнено, сослано, подверглось пыткам, сечено кнутом. Зловещая деталь — в этот период появились женщины-палачи — казнили и пытали дворян целыми семьями. До пяти тысяч людей было сослано так, что потом нельзя было сыскать никакого следа, куда они сосланы: нигде не было сделано записей, а ссыльным переменяли имена, чтобы потом нельзя было их найти. Многие, конечно, потом и нашлись, но бывало и так, что целые семьи пропадали без вести, и до сих пор мы не знаем, какова судьба этих людей.

Так что режим и правда был кошмарный, и ненависть к нему была совершенно закономерной. Естественна и ненависть, которую испытывали к Эрнсту Бирону, фавориту (а если попросту — любовнику) царицы Анны Ивановны.

Но, во-первых, знаменитая фраза «после нас хоть потоп» принадлежит вовсе не немцу, окопавшемуся в России, а самому что ни на есть национальному королю Людовику XV, французскому королю французов. Еле грамотная Анна вряд ли слыхала эту фразу, но вела себя в полном соответствии с ней.

С 1730 по 1740 год в Российской империи был человек, который мог в любой момент пресечь бироновщину, в любой момент — было бы только желание. Этим человеком была императрица Анна Ивановна.

Странно только, что все «хорошее общество» так дружно ненавидело Бирона и выдвигаемых им и Анной Ивановной иноземцев — но упорно не замечало роли самой царицы в расточении национальных богатств и в терроре.

Приходится признать то, чего решительно не желало «в упор замечать» прекраснодушное русское дворянство, так возмущенное засильем немцев. То, чего упорно не желали видеть и историки, два века кряду певшие с голоса русского дворянства и всю бироновщину сводившие к немецкому засилью и насилию. Не только Бирон и другие немцы, но и сама императрица хотела всего, что полагалось приписывать лично Бирону и немцам, — мафиозной{24} власти, бесконтрольности, легкой приятной жизни, развлечений.

Режим вошел в историю под названием «бироновщина», а должен бы войти как «анновщина»!

Во-вторых, вот чем-чем, а расизмом или национализмом Бирон совершенно не отличался. Несомненно, что бироновщина — это совершенно мафиозный способ управления страной, при котором правительство не интересуется благом страны и ему попросту наплевать, что будет дальше, после него. Такой способ управления, естественно, требует и особенных людей — тех, кто по своему психологическому складу годится во временщики. Иностранцам проще быть в чужой стране временщиками, это однозначно.

Но нет никаких оснований считать, что Бирон относился к русским плохо, хуже, чем к немцам: среди его и сотрудников и собутыльников множество русских. Справедливости ради: так же точно и Артемий Волынский близко дружил с секретарем императрицы Эйхлером, бароном Менгденом, Шенбергом, Лестоком. Так же и Андрей Ушаков охотно пьянствовал с Бурхардом Минихом.

Ниоткуда не видно, что русское дворянство было благороднее, лучше, приличнее Остермана и Левенвольда. Русское дворянство точно так же грабило и расточало богатства страны, творило невероятные жестокости, писало доносы, шпионило… словом, составляло надежную основу режима. Без доносов и взаимного подсиживания бироновщина не прожила бы и трех дней.

Во главе страшной Тайной канцелярии стоял «чистый русак», «птенец гнезда петрова», Андрей Иванович Ушаков. Его шпионы и палачи (в том числе и женщины-палачи) вовсе не были немцами.

Русским дворянам «почему-то» не нравилось, когда такая система обрушивается на них, но они были готовы участвовать в ней — да и участвовали теми же доносами и службой.

Английский резидент Рондо доносил в Лондон уже в 1730 году: «Дворянство, по-видимому, очень недовольно, что Ее величество окружает себя иноземцами… [это] очень не по сердцу русским, которые надеялись, что им будет отдано предпочтение».

Годом позже, в 1731 году, он же доносил снова: «Старорусская партия с большим смущением глядит на ход отечественных дел, а также на совершенное отсутствие доверия к себе со стороны государыни…»

Недоверие тоже объяснимо: в 1730 году вполне реально было введение куцей, но конституции. Сторонниками этой конституции были стариннейшие русские дворянские роды Голицыных и Долгоруких.

Тем удивительнее позиция русских дворян, которые в 1730 году то хотели, то не хотели конституции, а потом пили с Остерманом и с Бироном — то есть с легкостью становились временщиками в собственной стране. А едва умерла Анна Ивановна, сделались невероятными националистами, во всю глотку «обличая» «иноземный» режим.

Сам факт немецкого засилья при Анне оказывался удобным: он позволил русским видеть любые трудности страны именно в самом этом засилье. Русские люди охотно валили все на немцев и при этом не хотели обсуждать многие проблемы Российской империи и русского общества.

Репрессивный полицейский режим? А это все Бирон, он бироновщину и завел.

Роскошь двора? Иллюминации и карнавалы на фоне пухнущих от голода деревень? А это иностранцам русских не жалко.

Никто не думал о будущем? А это иноземцы так решили, им же России не жалко.

Тайная канцелярия? А кто направлял руку Ушакова? Иноземцы и направляли, Ушаков только исполнял, и попробовал бы он…

В общем, готовые ответы есть на все возможные вопросы, и это опаснее всего. В смысле — опаснее для самих русских. Выдуманное ими самими «германское иго» очень удобно, чтобы не думать. И не задавать других вопросов…

Например, кем нужно быть, чтобы создать в стране фактически оккупационный режим. Режим, при котором иноземцы будут чувствовать себя комфортнее русских? И какими дураками (а это еще мягкий эпитет) надо быть, чтобы позволить это?

Сам по себе переворот Елизаветы и миф про «немецкую партию» — тема невероятно интересная. Но этой теме я посвятил другую книгу [55]; здесь и сейчас важно другое — в 1747 году в Российской империи, в Петербурге, политический климат был никак не в пользу разговоров о роли германского элемента в ранней русской истории.

Именно это имел в виду старый опытный интриган И. Д. Шумахер, опасаясь «недовольства слушателей».

А Михайло Васильевич тоже прекрасно уловил, откуда ветер дует, но сделал выводы прямо противоположные: использовал конъюнктуру. Воевать и бороться с гадами-немцами, обижающими русский народ, было выгодненьким дельцем, «борцу» было гарантировано сочувствие и царского двора, и широких масс узкого круга образованной публики. М. В. Ломоносов славно обстряпал это дельце — уже тем, что напугал до полусмерти своих врагов. Некоторые академики действительно выехали из России, — например, знаменитый математик Эйлер. Потом, в 1766 году, он вернулся — но в разгар «борьбы с норманизмом» предпочел уехать из России — не ровен час, и правда угодишь в погром.