В чертополохе - Иван Дорба

К ним подошел Черемисов.

— Извините, что вас перебиваю, Алексей Алексеевич, выручить Зорицу нам может помочь Берендс или его мадам. Я позвоню ему по телефону, узнаю, дома ли он?

— Не надо, Жора! Людвиг Оскарович сам вот-вот явится сюда! — Алексей взглянул на свои наручные часы. — Через час. Поднимись ко мне, возьми в буфете бутылку коньяку, с вешалки плащ и шляпу и еще какую-нибудь мелочь, тащи все сюда. Берендс человек наблюдательный, пусть подумает, что я живу здесь, в этой комнате. Я иду следом.

— Ясненько! — Черемисов направился к двери. Хованский положил в карман пиджака блокнот и обратился к Денисенко и Гракову:

— Собирайтесь, ребята, не надо, чтобы Берендс вас здесь видел. Я скоро вернусь.

Он поднялся в свою квартиру, уселся за письменный стол и принялся за работу. Спустя полчаса шифровка была готова.

«9.41. Александр Граков надежен буду держать связь через него тчк Задача Берлине ближе держаться Байдалакова тчк О работе НТС в Берлине он будет сообщать вам шифр № 4 тчк Алексей Денисенко попытается проникнуть в Витебск или Смоленск и ближе держаться Околова тчк Проверит и свяжется с источником в Витебске тчк Привет Огюсту тчк Иван № 2».

Потом подошел к стоявшему у окна на высоком столике микроскопу, вынул из кармана блокнот, который ему передал Граков, и прочитал по незаметным для простого взгляда вмятинам на бумаге:

«Начало сентябрь сорок первый шифр № 1 по Гумилеву "Черный жемчуг" Маг».

Далее шли цифры.

Алексей все тщательно переписал. «Вечером постараюсь расшифровать этого "Мага" — Михаила Александровича Георгиевского. А "Черный жемчуг" Гумилева у меня где-то есть. Генсек Георгиевский, наверное, пользуется шифром, о котором мне говорил Чегодов, или шифрами, которыми снабжает своих "офицеров революции", когда их перебрасывает через кордон Георгий Околов. Куда все-таки девался Чегодов? И что с ним произошло? Почему он сам не явился к нашим властям? Зачем пытался перейти из Буковины в Румынию? Зачем ему было бежать из ДПЗ? Не могу поверить, что он меня обманывал! Честный, неглупый парень. Ох, эта эгоцентристская принципиальность! За него мне еще достанется! Подпольная типография НТС осталась где-то в Кишиневе. Хорошо хоть наши рацию захватили. А то бы мне вообще перестали верить!» И направился обратно в квартиру Гракова, куда с минуты на минуту должен был прийти Берендс.

Глава четвертая.

ПОДСЛУШАННАЯ БЕСЕДА

Они ненавидят врага ненавистью, которой можно плавить сталь…

1

Людвиг Оскарович вошел в комнату, шевеля пшеничными бровями, кланяясь и приговаривая:

— Здравствуйте, здравствуйте, очень приятно, очень приятно… чем могу служить? Мое почтение, Алексей Алексеевич! И вам, господин Черемисов!

— Нужно выручить жену Аркадия Попова и ее отца. Аркашу вы, наверно, знаете, он майор-летчик, сейчас находится в отряде усташей[18]; где-то возле Бледа. Его самолет был подбит в апреле над Словенией. Аркаше кое-как удалось приземлиться… — деловито объяснил Хованский.

— Аркадий Попов… Это кадетский «атаман»? Потом офицер? Как же! Помню! Богатырского телосложения! — И, ударив ладонью по лбу, Берендс воскликнул: — Ах, конечно, помню! Он схватил меня так, что я вверх тормашками летел шагов десять, до сих пор шрамы остались. — И он ткнул пальцем себя в щеку.

Хованский укоризненно улыбнулся:

— Зачем ворошить старое? Я ведь тоже не забыл свое «купание» по вашей милости, но стараюсь не вспоминать.

— Ваш легкий намек, Алексей Алексеевич, бросает на меня густую тень, — не удержался, чтоб не сострить Берендс. — Значит, Попов в отряде усташей нечто вроде троянского коня? Не завидую ему… Спасти жизнь его жены и ее отца… гм-м! — И он хитро, двусмысленно заулыбался… шаркнул ногой, закивал головой и оглянулся на входящего Буйницкого.

— Алексей Алексеевич, их взяли еще вчера ночью… — проговорил Буйницкий, но, заметив Берендса, осекся.

— Кто их взял? — махнул рукой Хованский, давая понять, что Берендса опасаться не следует. — Рассказывай все.

— Недичевцы![19] Говорят, очень били Драгутина, обзывали коммунистом. Его и Зорину после допроса затолкали в машину и куда-то увезли.

— Куда? Не на Баницу?[20]

— Взяли их недичевцы, потому и повезли, наверное, на «Саймиште».

— Это уже легче, — закивал Берендс. — Я знаком с помощником коменданта. Однако, сами понимаете, за сутки их могли заставить «признаться» или забить насмерть палками. Звери! Сброд шакалов! Но я попытаюсь узнать о их судьбе. — Он подошел к висевшему на стене телефону. — Нужно только подарок приготовить. Что-нибудь уникальное! Хе-хе!

Берендс долго звонил, потом, как показалось Алексею, нерешительно и неохотно с кем-то разговаривал. Но, выпив поднесенный ему Черемисовым стакан коньяка, оживился, закаламбурил, и в голосе прозвучали повелительные нотки. Он вновь взялся за телефон. Наконец повесил трубку и, кивнув на стакан, произнес:

— Репете!

Черемисов налил.

— Сейчас придет машина и привезет нам пассиршейне — пропуска. Поедем на «Саймиште»! Хотите со мной, Алексей Алексеевич? Или вы, господин Жорж? Фамилия на пропуске не проставлена. На всякий случай. Хе-хе! — И Берендс с удовольствием отхлебнул из стакана. — Нужен свидетель и гарант одновременно. Чтобы вытащить их сухими из воды, придется напустить туда побольше мути.

— Поеду я. — Хованский встал со стула. — Жорж говорит по-немецки с акцентом. Сразу видать русского. Он сходит за подарком. Возьмет у соседа часы… — И подумал про себя: «Конечно, я поступаю опрометчиво, но выхода нет, к тому же надо посмотреть самому».

Долина реки сера от паровозного дыма, который, поднимаясь, заволакивает скелеты сгоревших и разрушенных только что домов, в небе одиноко мерцают позолоченные кресты церквей и колоколен. Особняком высятся кирпичные стены крепости Клемегдан и огромный голый «Победник» на высоком постаменте. У «Саймиште» — бывшей выставки — высятся переплетения балок караульных вышек с прожекторами и пулеметами. Чернеет высокая ограда из колючей проволоки. На звук автомобильной сирены ворота отворяются, к машине неторопливо направляется начальник караула, самодовольный, сытый немец.

— Лос! — кричит, высунувшись из автомобиля, Берендс.

Немец вздрагивает, словно его ударили кнутом, кидается со всех ног к машине, подбежав, щелкает каблуками и берет под козырек. «Начальство!» — мелькает у него в голове, и он, даже не глядя на пропуска, приказывает поднять шлагбаум.

Машина катит к небольшому каменному дому, утопающему в глубине чуть тронутого осенним золотом тенистого сада. Там живет обер-палач — комендант лагеря.

Алексей смотрит по сторонам. Каждый павильон предвоенной Международной выставки обнесен колючей проволокой; у входа, возле «ежа», два стража с дубинками в руках.

Кругом чистота, зеленеют газоны, на клумбах пестрят цветы, дорожки усыпаны гравием, а по ним на четвереньках ползают люди в серых арестантских робах.

Машина въезжает во двор и останавливается у самого дома. Берендс выходит и, козырнув Алексею, который остается в машине в небрежной позе читать газету, направляется к стоящему на крыльце гестаповцу, сует ему под нос документ, входит внутрь.

Томительно бегут секунды, превращаясь в долгие минуты. Алексей хочет сосредоточиться, еще и еще раз обдумать возможные варианты — как выручить Драгутина и Зорицу. И вдруг до его слуха долетают душераздирающие вопли; такое впечатление, что кто-то жалуется, сердито кричит, потом начинает скулить, умолять и вдруг меняет тембр, в голосе уже нет ничего человеческого — это вопль, истошный, мучительный крик. Наступает тишина, гнетущая, мертвая, словно весь лагерь затаил дыхание и прислушивается… Алексей чувствует, как кровь пульсирует в его висках.

Наконец-то на крыльце появляется Берендс в сопровождении маленького лысого офицера в гестаповской форме, офицер со стеком в руке, холодные глаза устремлены на сидящего в машине гостя.

«Этот уже перешагнул грань вседозволенности, им владеет бес, и не мелкий, а сам Люцифер», — про себя комментирует Алексей и, неторопливо выходя из машины, направляется навстречу гестаповцу.

Немец не вскинул правую руку, не прокричал «хайль Гитлер!», а невнятно пробормотал: «Гутен таг!», верней: — «Тунта-а!» — и назвался:

— Смюлег… — И жестом пригласил следовать за ним. А Хованский, идя за ним, обкатывал в сознании эту фамилию: «Смюлет», или «Шмюлер», или «Флюмер»?

— Доле капе! — орет стоящий неподалеку от ворот старший страж с дубинкой в руке и торопливо срывает с себя шапку.

Вокруг тяжелая, давящая тишина, все стоят, склонив обнаженные головы, опустив в землю глаза, согнувшиеся, покорные, стоят скелеты в грубых широких одеждах с повисшими, как плети, руками.