Мадам Дортея - Сигрид Унсет

Дортея обняла его плечи, он прижался к ней с такой силой, что она даже вскрикнула от боли в набухшей груди. Однако еще крепче прижала к себе сына:

— Мой добрый, милый мальчик!

Первый раз за долгое время она опустилась на колени рядом со своей кроватью и прочла вечернюю молитву. Ей было больно думать, как исступленно она молила Небеса, чтобы ее любимый вернулся домой живым и невредимым. Но эта вечерняя беседа с Вильхельмом утешила и поддержала ее — она должна молить Бога защитить ее детей, больших и маленьких, и Фрикка, и служанок, и всех добрых людей, с которыми ей предстояло вскоре расстаться.

Теструп… Дортея уже не смела молиться, чтобы он вернулся обратно. Она больше не верила, что он жив.

6

Мадам Дортея отложила свою поездку в Христианию, пока не подсохнут дороги. Ларсу на весеннюю страду требовались все работники, какие были в усадьбе, везти ее должен был Вильхельм.

С исчезновения Теструпа прошло шесть недель. Девочки прибегали к матери с букетиками весенних цветов — белых, желтых, синих, краснели бутоны и листья первой крохотной ветреницы. Щеки их пылали от свежего воздуха, волосы под чепцами были влажные. Временами Дортея замечала, как по их личикам пробегало облачко тени, — это они вспоминали отца. Но потом тень пропадала… Луг у дома уже зеленел, ольха, растущая по берегам реки, покрылась красноватыми побегами, в загоне появились новорожденные телята, и овечка Элисабет принесла двойню. Им некогда горевать по отцу…

Даже Вильхельм, который часто казался таким серьезным и задумчивым, что Дортея с тревогой наблюдала за ним, радовался предстоящей поездке в город. Однажды он принялся расспрашивать ее о невестке пробста Бисгорда и ее дочерях, у которых они собирались остановиться в городе:

— Кажется, одна из них была маленького роста и у нее были длинные волосы?

— Да, это Сессилия, младшая. Но с тех пор она выросла, а жаль, она была такая хорошенькая. Неужели ты помнишь, как мы у них гостили? Ведь тебе было не больше шести.

— Мы тогда только приехали сюда. Я помню, что у них была большая зала и в ней стояли смешные стулья с высокими спинками. Мы с Клаусом забирались на них, чтобы посмотреть, кто выше, мы или спинки. Эти спинки были совершенно прямые, и наверху на них были какие-то цветочки. А потом вы пришли и сказали, что нельзя вставать на стулья ногами. Они были красные, с позолотой.

— Неужели ты все это помнишь? — Дортея слабо улыбнулась. — Муж Антонетты привез эти старинные стулья из Сульхолма, они были обиты свиной кожей, ярко-красной с позолотой, ты не ошибся. Я думаю, мой покойный муж, пробст Бисгорд, завидовал своему брату, которому достались эта стулья. Мне же они не казались красивыми, на мой взгляд, они были слишком старомодны и торжественны. Но они уже очень давно принадлежали их семье.

— Меня назвали в честь него? — задумчиво спросил Вильхельм. — Я имею в виду пробста Бисгорда.

— Ты же знаешь, таков обычай. Но ты можешь гордиться, что тебя назвали в честь Вильхельма Адольфа Бисгорда. Он был незаурядный и благородный человек.

— Но ведь он был намного старше вас, правда, маменька? И фру Бисгорд, у которой мы гостили в Христиании, теперь уже очень старая дама?

— Моя невестка Антонетта значительно старше меня… Ее дочери Оттилии, фру Мейерстед, примерно столько же лет, сколько и мне. Теперь и она уже скоро будет старой дамой. Как и твоя матушка, Вильхельм.

— Я хорошо помню их троих, — сказал Вильхельм. — Маменька, может, фру Бисгорд посодействует мне устроиться в их торговую компанию, если вы попросите ее об этом?

Вот оно! Значит, он все время обдумывал свои планы о самостоятельной жизни!

— После смерти мужа Антонетта продала свое дело, — сказала она. — Не знаю, станут ли там теперь с ней считаться. До меня доходили слухи, что у нее сложились не слишком добрые отношения с новым владельцем. Мы еще подумаем об этом… Но тебе придется вставать каждый день в четыре утра, дружок, если ты начнешь учиться торговому делу…

— Неужели вы полагаете, маменька, что я с этим не справлюсь? — Вильхельм был явно задет.

Вот так!.. Всем им предстоит теперь как-то приспосабливаться к жизни. И ей тоже. Но если она будет жить, помня о своем горе и неся его, как улитка несет свою раковину, являющуюся одновременно ее домом, защитой и ношей, то у молодых все это будет по-другому. И слава Богу!

У Дортеи вдруг появились причины задуматься о планах Вильхельма. Отвечая на ее вопрос, можно ли им с Вильхельмом остановиться у них, Оттилия Мейерстед сообщила также, что Лауридс Винтер и Кристенсе собираются в начале лета покинуть Копенгаген: он получил сельский приход недалеко от Виборга. Таким образом, надежда Дортеи на то, что Вильхельм и Клаус будут жить в Копенгагене у Винтеров, пока не кончат гимназию, растаяла, как дым.

А Йорген так мечтал, что его сыновья будут учиться в Копенгагене! Самого его в свое время отправили в Копенгаген к тетушке и ее мужу, потому что старый Теструп устал от его проделок. С тех пор Йорген и его кузен Лауридс Винтер были неразлучны. И когда старый пастор Винтер получил место в своем родном Виборге, молодые кузены, оставшиеся в Копенгагене, сняли себе мансарду на Ригенсгаде и делили одну постель на двоих, у них была одна общая миска для каши и даже один на двоих парадный парик!

Но Вильхельм с Клаусом не были такими повесами, каким в свое время был их отец. Они могли бы учиться и в латинской школе[14] в Христиании. Дортея очень любила Винтера и была искренне привязана к Кристенсе. Мало что в жизни удивило ее так, как известие о том, что эти двое поженились. После смерти Бисгорда Кристенсе переехала к тетушке в Христианию, что, по мнению Дортеи, было весьма разумно. С теми средствами, какими Кристенсе располагала, она могла жить безбедно и приятно, поселившись вместе с ними. Кристенсе была неприятна даже сама мысль о браке, и она едва ли нашла бы себе более подходящее общество, чем общество ее тетушки фру Бисгорд и кузин — двух вдов и барышни, самой природой предназначенной для безбрачия. Однако весьма скоро Кристенсе прискучила такая жизнь — она была слишком эгоистична и экзальтированна, тетушка Антонетта испытала это на себе. Спустя год Кристенсе переехала в Копенгаген, хотя там у нее почти не было знакомых и ей пришлось поселиться у совершенно чужих людей — хозяйка семьи была когда-то подругой ее матери, и не более того. Там, в Копенгагене, Кристенсе случайно снова встретилась с Лауридсом Винтером.

Зная необычайный темперамент своей бывшей падчерицы, Дортея была склонна жалеть Винтера. Но Теструп полагал прекрасным, что их добрый Лауридс, которого уже можно было записать в старые холостяки, наконец все-таки обрел спасение в супружеской гавани. А когда кузен сообщил им, что Кристенсе подарила ему дочь, Теструп просто возликовал. Тогда же он и стал вынашивать мысль о том, чтобы его старшие сыновья получили свое образование под крылышком у Винтера, в шутку он даже допускал, что один из них скрепит эти родственные и дружеские узы, привезя в Норвегию дочь Винтеров Миньону в качестве своей невесты…

В Бруволде было заведено, что, когда там коптили оставшуюся после зимы солонину и окорока, жены рабочих со стекольного завода приходили туда и заодно тоже коптили там свои припасы. Однажды после полудня мрачная, усталая и испачканная сажей Дортея, идя из коптильни, увидела, что на двор въехала чья-то бричка. Она узнала упряжку — черные с белой звездочкой на лбу лошади принадлежали присяжному поверенному Хауссу.

С надеждой, всегда теплившейся в ней, о чем бы она ни думала, Дортея поспешила навстречу приехавшим, на ходу невольно вытирая руки о фартук. Присяжного поверенного сопровождала не только жена, но и дочери — София и Матильда — и даже их кузен Эстен Нимуен, или Толстяк, как неуважительно окрестил его Вильхельм…

Все это не могло означать, что нашли тело Теструпа…

Однако, когда адвокат вылез из брички и, сделав похоронную мину, обеими руками нежно пожал ее руку, она на мгновение поверила, будто он приехал, чтобы сообщить ей… От страха сердце ушло у нее в пятки…

Мадам Хаусс обняла Дортею и расцеловала в обе щеки. Она весело рассмеялась, когда Дортея вдруг вспомнила, что у нее не в порядке прическа, и попросила извинить ее. Пока Дортея провожала своих гостей в залу, женщины оживленно болтали о своих запасах и их хранении.

В зале Дортея попросила разрешения на минуту покинуть гостей, однако мадам Хаусс пошла за ней в спальню — ей хотелось убедиться, что ее милая Тея хорошо себя чувствует после того, как отняла ребенка от груди, и что сладкий ангелочек доволен молоком кормилицы… А милый Бертель, как он поживает? Сердечность мадам Хаусс была так преувеличена, что Дортея не узнавала подругу. Обычно та была добра и естественна.