Большая собака - Татьяна Соломатина

Но бабушка нисколько не боится Аниных угроз и продолжает полулежать в кровати неспокойно. Аня никогда не острижет бабушку. Она встанет в пять, а не в восемь-девять-десять, как другие каникулярные дети, и расчешет бабушку, и «помоет старухе жопу», и, ворочая её с боку на бок не хуже заправского дюжего санитара, перестелет той бельё.

– Оп! – сильным начинательным, исконно бурлацким движением, в которое вложена вся сконцентрированная статическая мощь этой маленькой ладной крепкой девочки, поворачивает Аня бабушку. – Левый бочок! – И подбирает простыню с другого края под бабушку.

– Оп! – перекатывает она её за границу скомканного, как завзятый сплавщик брёвен, упредивший мускульной силой и смекалкой угрожающий затор. – Правый бочок! – И выдёргивает простыню из-под тела с этого края. Затем повторяет процедуру в обратном порядке. В результате бабушка лежит на идеально ровной чистой простыне.

У Насти даже самой себе не получается так идеально застилать постельное бельё. А уж как Аня ловко вправляет одеяло в пододеяльник! У Насти на это уходит обычно не менее четверти часа, а на выходе она имеет здоровенный мешок, набитый скомканной массой. Ночью Настя вертится, чтобы лежать не под прохладной пустой тряпочкой, а хотя бы более-менее уютно устроиться, вкрутившись в нору, вырытую в пленённом скрученном одеяле. Для этого приходится поджимать ноги, обнимать себя руками, и в этой позе Настя спит ещё много долгих лет под чем угодно идеальным и рядом с кем угодно отличным или неотличимым.

– Дай научу! – Аня выхватывает у сестры-подруги борющиеся друг с другом одеяло и пододеяльник и – раз-раз! – этот уголок в этот уголок, тот уголок в тот уголок, встряхиваем! Переворачиваем! Этот уголок в этот уголок, тот уголок в тот уголок – встряхиваем! Накрываем! Через минуту готово красивое, пригодное для спокойного сна ровное одеяло, покоящееся в красивом, вкусно пахнущем накрахмаленном пододеяльнике.

– Поняла?! – спрашивает Настю Аня.

– Поняла, – отвечает та.

– Повтори! – И Аня совершает ужасное – прямо на глазах у Насти хватает цепкими руками одеяло за кусок обнажённой стёганой плоти, являющей себя миру в «окно» центрального ромба, и вытаскивает его из покоя на свет.

– О-о-о!!! – стонет Настя, потрясённая совершённым над совершенным кощунством. Как будто сам Микеланджело взял да и расколотил идеального Давида кувалдой в бесформенную груду камней. – Я потом, я сама, я при тебе не смогу.

Ещё Настя не может поворачивать Анину бабушку. Она как-то пытается, просто для того, чтобы помочь внезапно слёгшей с температурой под сорок кузине, но у неё не получается даже шелохнуть Анину бабушку. Она неприятная на ощупь, от неё исходит запах грязной затхлой стоячей воды, которую неделю назад забыли вылить из ведра после мытья полов на веранде. Бледная сморщенная кожа походит на сгнившее в поддоне холодильника яблоко. Настя понимает, что не справится, и хочет хотя бы «помыть старухе жопу», несмотря на гневные протестующие глаза, окружённые не лучиками морщин, а набрякшими провисающими кожными складками. Но зрелище, предстающее перед Настей под откинутым одеялом, настолько тошнотворно, настолько омерзительно, что она выносится во двор, и её тошнит. У неё, Насти, там всё аккуратно, упруго, гладенько, чистенько. Похоже на свежий красиво слепленный пирожок, и совсем не похоже на страшную слипшуюся желеобразную массу, покрытую полуседыми редкими корявыми волосами, источающую немыслимую кислую, гнилостную, осклизлую вонь.

У Ани, правда, тоже не похоже на пирожок. Девочки вместе ходят в баню, которую растапливает их поволжская бабушка, и у Ани там что-то висит. Настя спрашивает у их общей речной бабушки по секрету, что это такое может быть. Бабушка-волжанка вздыхает, ничего не отвечает на вопрос, а лишь говорит:

– Взвалили на девчонку такую тяжесть, такую обузу, такую непосильную для ребёнка ношу, ироды! Хоть кол им на голове теши.

Поволжская бабушка добрая, но не такая добрая, как черноморская бабушка. Не в смысле больше или меньше добрая. Как можно быть больше или меньше доброй? Больше или меньше хорошим? Или больше или меньше плохим? Они обе хорошие и обе добрые. Но только черноморская бабушка – она «аристократка», как её называет Настин папа. А его, папы, поволжская бабушка «от сохи» – всю жизнь работает шофёром на Марбумкомбинате. Водит грузовик, ходит в синем комбинезоне-спецовке. И ни во что не вмешивается. Всем всё позволяет, но ни во что не вмешивается. И ещё у неё есть свой собственный мотоцикл с коляской, в которой она иногда катает Настю и Аню. Черноморская бабушка тоже всем всё позволяет и ни во что не вмешивается. Но стоит ей просто тихо появиться – и всё смешивается само собой, и пространство вокруг неё изменяется безо всяких вмешательств. Полчаса назад готовые рассориться навеки – клянутся в любви до гроба. Невкусное не обсуждается громогласно и не выбрасывается, а превращается руками бабушки – «аристократки» во вкусное. Она никогда не ходит ни в спецовке, ни в халате, а только в красивых платьях, и никому на голове не собирается тешить кол. Она тешит людей только одним своим присутствием, как кажется Насте. И ещё Насте кажется, что тешить кол – пустое занятие. Тешить надо живое, а не обрубок трупа дерева.

– Тесать, балда! – говорит ей Аня. – Это устойчивое выражение. Бабушка сердится на мою маму и на папу. Но в основном на маму. И ни во что не вмешивается. Только ворчит сама с собой или вот с нами, потому что для них мы маленькие. А значит – дурочки, понимаешь?

– Ну, мне тоже кажется, что взрослые люди гораздо умнее нас. Вот смотри сама: мы с тобой уже умные, уже много знаем, уже много понимаем. Но мы же растём? Значит, становимся не только выше, не только сильнее, и у нас растёт не только грудь, но и ум.

– К сожалению, всё не так, – очень по-взрослому вздыхает Аня. – Иногда растёт только грудь. А иногда, когда грудь растёт, – ум укорачивается. У моей старшей сестрицы, например, именно так.

«Ироды» – это Анина мама, Анин папа и Анина старшая сестра. Анин папа – «ирод» геолог, профессор Ленинградского университета. Всё лето он в «разведке». К «разведке» начинают готовиться с осени. Как только напишут отчёты о предыдущей летней «разведке». Сразу после отчётов начинают писать «заявки на разведку», «обоснования разведки», «выбивают оборудование», и Насте, с Аниных слов, кажется, что работа учёных геологов заключается в написании разных отчетов, заявок и выбивании. А летняя «разведка» – это что-то вроде отпуска, где они ещё и немножко что-то там разведывают для своего удовольствия. В «разведку» с собой берут рюкзаки, всякие разведочные инструменты и «выбитое» оборудование. Ещё берут аспирантов и даже аспиранток, студентов и даже студенток и совсем не берут девочек от девяти до четырнадцати и старых матерей, страдающих болезнью Паркинсона. У Ани очень сильный папа. В «разведке» у него самый тяжелый рюкзак, а однажды он даже очень много километров несёт на себе не только рюкзак, но и студента, сломавшего ногу. Настя отлично помнит, как Анин папа мог плыть и плыть без остановки, плыть и плыть в открытое море, не оглядываясь, и возвращаться оттуда только к вечеру. Аня очень гордится своим папой, как гордятся своими папами все девочки и, ворочая свою балтийскую бабушку, говорит Насте:

– Это я в папу такая сильная!

Второй «ирод» – Анина мама, дочь поволжской общей бабушки и сестра Настиного отца. Она «богема». Так говорит Аня. Настя не знает, что такое «богема», но звучит красиво. Мама, кстати, у Ани некрасивая, как и Настин папа. Они неотличимы внешне. Только Настин папа не «богема», он инженер. Настина мама гораздо красивее Аниной мамы и Настиного папы. Но у Настиной мамы нет такого изумрудного колье, как у Аниной мамы, и она не стряхивает красиво пепел в красивую пепельницу из чароита.[46] Настины мама и папа вообще не курят. Вместо курения они ругаются. Анины мама и папа не ругаются почти никогда. У Аниной мамы есть целая шкатулка очень красивых колец, серёг, браслетов с такими камнями, которые в ювелирном магазине стоят столько, что Настя даже не может подсчитать нули около рублей, потому что всё время сбивается, а попросить продавца показать ей кольцо, только для того чтобы пальчиком прижать разбегающиеся нули, неловко. И так уже на неё косо смотрят – девчонка в ювелирном магазине у витрины с бриллиантами – это ненормально. Но в ювелирных магазинах нет колец такой невероятной красоты и с такими невероятных размеров камнями, какие есть у Аниной мамы. Все эти камни привозит Анькин папа – «ирод» из «разведок» и потом сам делает все украшения для Аниной мамы – «ирода». Он покупает «всякую фигню на золотой лом», как говорит Аня, и делает маме – «богеме» украшения. А ещё у Аниного папы – «ирода» есть коллекция всяких булыжников в целую стену в кабинете. Расставленных на красивых полках за прочным толстым стеклом, закрытым на ключ, как в музеях. У Насти дома нет таких полок. На одном из камней коллекции папы-геолога – целые заросли изумрудов. Но они какие-то блеклые, похожие на белесую болотную траву, и совсем не похожи на изумруды в ювелирных магазинах и камни в колье мамы – «ирода».