Холодная весна - Кэрол Тауненд

Сверкнул металл. Габриэль захрипел.

Изо всех сил удерживая тело собаки, Арлетта чувствовала короткие толчки задних лап. Она ждала до тех пор, пока всякое шевеление не прекратилось, а затем сама осела назад, на пятки. По соломе растекалась красная лужа. Она отбросила в сторону покрывало и, собрав всю силу воли, заставила себя поднять взгляд на отца.

— Ну вот, папа. Я это сделала.

Отец улыбался.

— Молодчина. Я знал, что ты в силах это сделать. Ну что, разве это страшно?

Арлетта отвернулась в сторону.

Франсуа де Ронсье пинком отворил дверь и подозвал одного из конюхов.

— Олье! Олье!

— Что, господин?

— Убери падаль. В навозную кучу.

— Да, господин.

Франсуа де Ронсье снова взглянул на дочь, и теперь его карие глаза смотрели нежнее и мягче — она выполнила отцовский приказ.

— Я знаю, что значит потерять хорошую собаку, дочка. Одна из моих сук брюхата. Я распоряжусь, чтобы тебе выделили щенка.

Арлетта открыла было рот для ответа, но отец не интересовался ее согласием. Он уже шагал к соколиному двору, громко подзывая Моргана ле Бихана.

Когда тень Олье упала на окровавленное тело пса, графская внучка уже не могла сдерживаться. Ее рвало прямо в кожаное ведерко для овса, которое валялось под ногами среди стойл.

После обеда, когда с грубых столов в замковых залах были убраны засаленные блюда и пустые подносы, граф Роберт де Ронсье разгладил седые усы и приказал слуге снять с него часть одеяний. Он обратился к внучке:

— Одну партию, Арлетта?

— С удовольствием, дедушка.

У этих двух близких душ вошло в привычку играть в шахматы за высоким столиком. Арлетта любила дедушку, пожалуй, больше, чем отца и мачеху.

Весь вечер ревел огонь в очаге, но хотя языки пламени пожирали в неистовом гневе неразрубленные сухие бревна, игроки не могли рассчитывать на то, что пламя прогреет весь зал, вместительный, как собор. Высокий стол подвинули как можно ближе к огню, несмотря на то, что ветер, задувавший с северо-востока, окутывал сидящих клубами дыма, щиплющего глаза. Оружие, развешанное на побеленных стенах, поблескивало в неверном свете факелов. А отполированные лезвия сарацинских мечей — добыча, захваченная кем-то из прадедов-крестоносцев в Палестине, — сверкали как серебро.

Граф Роберт до сих пор выглядел неплохо для своих лет. Его волосы и борода уже не были черны как смоль, как это было двадцать лет назад. Прошедшие годы сделали их белыми как снег; седые локоны графа вились над широкими, четко прорисованными линиями бровей. Кожа, обтягивающая впалые щеки, была серой словно захватанный пергамент — кровь в его старых жилах уже не бежала так горячо и стремительно, как когда-то. Его прямой нос заострился, и это придавало дедушкиному профилю благородный вид. Однако тот, кто смотрел на него сбоку, не видел, какие у него глаза. А у графа Роберта были очень необычные глаза. Они были глубокого темно-синего цвета и обладали необыкновенной притягательной силой — совсем как глаза графской внучки.

Груз лет отяготил некогда стройную фигуру Роберта. Он раздался в талии, у него отросло брюшко. Графу было уже за пятьдесят, а в те времена в сорок лет начинался закат. Прошедшие годы оставили свой неизгладимый след на старом графе. Он еще мог сидеть прямо на своем скакуне, но уже не объезжал подвластные ему деревни: эти заботы старый граф передал сыну.

Роберт де Ронсье не часто отваживался теперь на долгую прогулку верхом; чтобы подняться в седло, он пользовался специально положенным камнем. В такие минуты конюхи Хуэльгастеля обменивались многозначительными взглядами и прикусывали свои языки. Они готовы были поклясться, что пройдет совсем немного времени, и старый граф окажется не в состоянии вообще забраться в седло без посторонней помощи. Старый граф немало времени проводил с Арлеттой — он души не чаял в своей внучке, но его любимыми развлечениями оставались лошади и охота. Конюхи не стеснялись заключать пари, придумывая сроки, когда же наконец граф Роберт окончательно состарится. Но его разум все еще был скорым, как у юноши, и он пока не менял своего образа жизни и привычек, даже если и заметно уставал после долгой охоты или выездки.

Граф достал шахматную доску, и Арлетта начала расставлять на ней вырезанные из слоновой кости фигурки.

— Ты плакала? — внезапно задал вопрос дед.

Арлетта в смятении поставила фигуру епископа на место пешки.

— Нет…

— Ты что-то скрываешь. Что произошло? — Дымное облако окутало его голову, граф откашлялся и отпил из серебряного кубка. С неудовольствием он отметил характерные белые облачка, поднимающиеся от камина к высоким стропилам. Ночь предстояла холодная и ветреная.

— Я… мне не хочется об этом рассказывать, — Арлетта, взяв туру, вертела ее в пальцах.

— Надеюсь, ты не поссорилась с отцом?

— Да нет…

Зазвенели кольца, на которых висела гардина при входе, и в зал проскользнули две служанки; длинные полотняные рукава их хитонов свешивались на запястья. Вместе с ними в зал ворвался очередной порыв холодного ветра, мигом задувший слабые огоньки в светильниках на стене вокруг очага.

— Лена! — Граф сделал жест старшей из двух, бледнолицей миловидной девушке с серыми понятливыми глазами; ее русые волосы выбивались из-под головного покрывала.

— Мой господин? — Лена поклонилась, слегка присев в знак почтения, и приблизилась к графу.

Роберт знал, что его сын изменял жене с молодой служанкой графини, и теперь разглядывал ее оценивающе. Халатик на девушке был плотный и не позволял рассмотреть то, что скрывалось под ним. Однако как-то в разговоре подвыпивший Франсуа обмолвился, что у его Лены пропорции богини…

— Ну-ка, зажги светильники, Лена! И принеси еще свеч. В этих потемках мы не отличим пешку от ферзя.

Обернувшись к внучке, граф осторожно вынул туру из детской ладони.

— Из-за чего же ты плакала, Арлетта? Из-за Габриэля? Я слышал, он сдох сегодня утром: — Граф Роберт увидел, как слезы заблестели на ее ресницах, но их было совсем немного. Щеки Арлетты остались сухими. Он и не думал, что его внучка будет плакать по этому поводу. Она умела управлять своими чувствами, и, конечно же, сумеет сдержать себя, тем более на виду у всех, в главном замковом зале.

— Его уже нет, — сказала Арлетта негромким печальным голосом.

— Мне тоже жалко его, дочка. Но у тебя будет другой…

— Другой? — Голубые глаза Арлетты вспыхнули гневом. — И ты тоже думаешь, как папа! Он уверен, что Габриэля можно заменить, словно изношенное платье. Но это не так! Я любила Габриэля. Он был рядом со мной с тех пор, как я только себя помню…