Октавиус - Эрнест Марцелл

С этими словами она неуклюже развернулась и спустилась по ступеням вниз, обратно к пылающим красными углями раскаленным плитам.

Приободренный этими словами, я быстренько поднялся к себе и написал записку: «Сегодня я пропустил ваше выступление, о чем неистово сожалею. Ваш Виктор». Положив записку в мешок с конфетами и выскочив в коридор, я повесил подарок на ручку двери Мулан. Постучал к ней самым настойчивым образом и неслышно вернулся к себе. Со своего места я слышал, как она отворила дверь, потом услышал короткий вскрик удивления, и дверь закрылась снова. Тихонько засмеявшись, я лег в кровать – это было именно то, на что я и рассчитывал. Завтра я увижусь с ней, и тогда… Нет, дело пошло на лад! Теперь только спокойствие – одно неверное движение может спугнуть ее начинающее появляться ко мне доверие. Во всяком случае, время у меня еще есть и торопиться нельзя.

Однако на следующее же утро меня ждал потрясающий сюрприз. На полу моей комнаты лежало несколько шиллингов, в сумме составлявших целую гинею – то есть ровно столько, сколько я потратил вчера. Рядом с ними лежала записка, написанная четким женским почерком, в котором я без труда узнал руку Мулан: «Сэр Виктор! Большое спасибо за вчерашнее угощение! Вы долго их искали специально для меня – я не знаю, как вас благодарить за вашу доброту и щедрость! Эти конфеты просто великолепны! Но они очень дорогие, прошу вас, сэр Виктор, не тратьтесь более на такие подарки!»

Без сомнения, рано утром, пока я спал, она просунула это все под дверь моей комнаты.

Я криво усмехнулся – девчонка явно была не такой глупой, как казалась. Ждать мне пришлось недолго, и вскоре я услышал, как отворилась дверь Мулан и та вышла в коридор. Я примерно уже знал, что она скоро должна вернуться, поэтому неторопливо вышел и замер в ожидании. Все должно было выглядеть так, как будто я совершенно случайно наткнулся на нее в коридоре. Она появилась как всегда неслышно, и я двинулся ей навстречу с таким расчетом, чтобы ей поздно было отступить назад. При виде меня она потупилась, но я встал прямо перед ней и со слезами в голосе произнес:

– Мулан! Под вашей внешностью скрывается лед! У вас черствая душа! Вы злой, вы бессердечный человек! Как вы могли так поступить! Я остался сиротой, и никто, никто…

История о ранней утрате родителей, торопливо и горячо рассказанная мной, могла бы заставить прослезиться и Генриха Восьмого вместе с Кровавой Мэри, но китаянка долго молчала, а когда я закончил, вскинула на меня взгляд. Тут у меня затряслись губы, голос пресекся, и я, махнув рукой с самым отчаявшимся видом, горестно пошел прочь…

– Виктор! – воскликнула она. – Вы не знаете! Вам нельзя быть со мной!

– Но почему?! – вскричал тогда я. – Вы замужем?

– Нет, – Мулан вдруг задрожала всем телом. – И никогда не буду! Я прошу вас – оставьте меня в покое…

– Я настолько вам противен, что вы ненавидите меня! – сказал я. – Или есть какая-то другая причина, по которой я не могу оказывать знаки внимания очаровавшей меня женщине? Скажите!

Эти слова поразили Мулан как громом, она резко оттолкнула меня с дороги и вбежала в свою комнату, захлопнув за собой дверь. Приникнув ухом к замочной скважине, я услышал, как она рыдает взахлеб. По-видимому, девчонка и впрямь безоговорочно верила в свою легенду.

Я тихонько рассмеялся – еще пару ходов, и она сломается окончательно. Тогда я хорошенько вытру ноги о всю компанию Додсона…

Я продолжил свое наблюдение за Мулан, и два дня старался лишний раз не встречаться с ней, дабы дать ей хорошенько успокоиться. Однако события третьего дня едва не стали для меня роковыми…

В тот день около часу после полудня, она вышла из задней двери «Летучей рыбы» и, неся в руках бельевую корзину, двинулась к набережной – очевидно, она направлялась в прачечную. Не мешкая, я вышел за ней и следовал по улицам до тех пор, пока она не вошла туда. Я оглянулся вокруг, увидел небольшую питейную, как раз напротив прачечной, и решил, что лучшего места, откуда я мог продолжать свое наблюдение, не сыскать.

Это был один из самых дешевых кабаков во всем Ливерпуле, расположенный на Великой портовой дороге, грязный, с мутными окнами и насквозь прокоптелый табачным дымом. Тускло освещенное помещение было переполнено, в спертом воздухе стоял оглушительный гвалт – смесь визга, хохота и пьяного рева. После заведения Галлахера эта клоака выглядела омерзительной донельзя. С отвращением я прошел к стойке, взял стакан бренди и прошел к окну, где, усевшись прямо на заляпанный, черный от грязи подоконник, стал ожидать, потягивая свою выпивку. Бренди был отвратительный, под стать окружающей обстановке, и разбавленный водой, так что я неотрывно уставился на хорошо просматривающийся отсюда выход из прачечной. О, лучше бы я хоть раз оглянулся вокруг…

И расплата за эту беспечность не заставила себя особо долго ждать. Почувствовав совсем близко чей-то острый, угрожающий взгляд, я повернулся и успел заметить стоящего прямо возле себя громадного бородатого турка, прежде чем тот нанес мне удар под дых с такой силой, что я скорчился, судорожно раскрыв рот. Выпавший из моих рук стакан, звякнув, закатился под стол. Второй осман, зашедший с другого бока, мгновенно заломил мне правую руку, так что я не смог даже пикнуть от боли. Оба турка действовали в гробовом молчании и, скрутив меня, поволокли на улицу. Разумеется, что никто из посетителей даже не подумал прийти мне на помощь – только два или три человека, оторвавшись от игры в кости, удостоили происходящее заинтересованными взглядами. Османы, сохраняя молчание, затащили меня в какой-то внутренний двор – судя по запаху мокрого мыла, являвшийся внутренним двором прачечной, куда пошла Мулан. Не отпуская меня, они замерли как статуи. Я поднял глаза вверх и увидел придвинувшуюся ко мне почти в упор погано осклабившуюся рожу Уильямса. Он тихо и злобно рассмеялся:

– Я вижу, ты и впрямь решил, что меня можно водить за нос, как дурачка?! Ну сейчас я тебе поясню, насколько глубоко твое заблуждение. Думаю, что на сегодняшний день твой правый мизинец заставит тебя думать побыстрее…

Уильямс сделал знак своим парням, и вся их неподвижность мгновенно слетела с них. Стоящий справа осман с размаху припечатал мою правую руку к гранитной коновязи, а второй выхватил хищно сверкнувшее кривое лезвие ятагана. Я отчаянно рванулся – но, казалось ничем невозможно было поколебать этого турка. Его каменная рука даже не шевельнулась, продолжая удерживать меня словно тисками. Лицо Уильямса сложилось в слащавую улыбку, как вдруг совсем рядом раздался истошный визг.

Узнав голос Мулан, я похолодел. Да, это была она – выскочив из задней двери, она с криком: «Оставьте его!» – кинулась, размахивая единственным оружием, бывшим у ней в руках, – бельевой корзиной. С разгону она пнула Уильямса в пах, тот взвыл и скорчился от боли. Подскочив к замахнувшемуся ятаганом турку, она клещом вцепилась в его руку – но что могла сделать маленькая китаянка против трех здоровенных мужиков? Осман мгновенно сгреб ее в охапку и припечатал рот ладонью. Скривившийся Уильямс медленно поднялся на ноги.