Бой без правил (Танцы со змеями - 2) - Игорь Христофоров

Брови пошевелились, недовольно сблизились и, словно пошептавшись наедине, впустили его в квартиру.

- Заходи, раз серьезный.

Подчиняясь кивку бровей, Майгатов прошел на кухню и сел за стол с пластиковой крышкой, которая когда-то давно, еще при рождении в цехе химзавода, была белее снега, но после нескольких лет жизни в этой насквозь пропахшей сивухой квартире приобрела буро-серый цвет лица хозяина.

А тот прошаркал в угол, к газовой плите, закрываясь спиной, что-то пошурудил и сконфуженно обернулся:

- Был бы ты мент, я б с тобой и разговаривать не стал. Уже раз пять... или шесть... а, может, и больше с ними стычку имел. Соседи, гады, закладывают, шо я самогон гоню. Скоко аппаратов позабирали! Я ж с принципа государеву водку не пью. Токо самогон. Года с шестидесятого... А они моих принципов не принимают. На Корабелке когда жил, то соседи лучше были. Я их пользовал, они меня и не клали. А тут, в Стрелецкой, как квартиру получил, так с соседями уже труба... Интеллигенция, понимаешь... Не нравится им пролетарский запах... Тебе налить?

- Чуть-чуть, - сказал наперекор себе, потому что почувствовал: откажешься - вылетишь из квартиры. А если не вылетишь, то все равно толку не будет. Хозяин был из разряда тех работяг, что отказ от предложения выпить воспринимали как выражение презрения к нему, пролетарию. Полутонов такие люди не замечали, и весь мир в их сознании делился на друзей и врагов, на хороших и плохих, на белое и черное. Все новое, встречающееся им на пути, они тут же пытались отнести или к одной категории, или к другой. Попади в разряд врагов - и другом уже никогда не станешь.

Хозяин с наслаждением человека, потребляющего собственное произведение, громко выглотал полстакана мутной жидкости, бдительно проследил за тем, чтобы гость сделал то же и вроде бы небрежно спросил:

- Ну как?

- Сильная вещь, - еле сдержался, чтобы не вырвать.

- И я так считаю... А Леха грит: пойло ты, батя, гонишь. Ну чо он опять натворил?

- Леха-то? - подвигал по столу пустым стаканом. В голову ударил жар, что-то там скрипнуло, ухнуло, и стены кухни раздвинулись, поползли в стороны. - Какой Леха?

- Так ты не по его душу?

- Нет.

Стены отдалялись причалом. Он уплывал все дальше и дальше в дымку, и только когда раздался звонок в дверь, вспомнил, что он почти не обедал и совсем не ужинал.

- Ты где шлялась?

- Где надо!

- Ох-ох-ох! Чего психуешь?

- Тебя б обманули - ты б не так психовал...

Майгатов обернулся и увидел вошедшую. Маленький ростик, округлое лицо, тонкие губки, испорченные до невозможности приторно-красной помадой, и брови. Конечно, не такие джунглево-непроходимые и широченные, как у отца, но тоже крупные и тоже самые заметные на всем лице.

- Здрассьти, - обиженно кинула она в сторону Майгатова, которого, наверное, иначе, чем папашиного собутыльника, не воспринимала, и гордо прошла мимо кухни.

- От характер! Вся - в покойную матушку! Та тоже, бывало, как психанет, так потом все тарелки по-новой приходилось покупать...

На сушилке над рукомойником стояли металлические тарелки и слушали грустную историю жизни своих предшественниц.

- Я так думаю, матросик ее на свидание не пришел. Она и психует. Так ты что про Леху хотел сказать?

Стены, кажется, возвращались на прежние места. Но в голове все еще гулял сквозняк, и он опять не понял:

- Какого Леху?

- Фу ты! Я ж с этой козой забыл, что ты не от него пришел!

- А кто такой Леха?

- Это старший мой. Мичманом он на крейсере. Хочет, гад, украинскую присягу принять. Говорит, что у них больше денег платют. А я, хоть и украинец, а его не пускаю. Не верю я во все эти переделы. Шо ж получается: шо Мазепа был умней Хмельницкого? А если умней, то чего ж тогда продул войну?..

Ну что за время! Любой разговор втекает в политику, как реки - в океан.

- Я б тоже запретил... Насчет присяги, - скосил глаза: стена остановилась, уже не плыла, стена сама смотрела на него желтым глазом часов. - Да, уже полдвенадцатого...

- А мы всегда поздно ложимся. Совы мы все. Шо я, шо девка моя, шо...

- Они во сколько приходили?

- Кто? - так поднял брови, что и лоб пропал. Одни сплошные волосы по самые глаза. А глаза - мутные, непонимающие глаза.

- Моряки. Срочной службы. Трое.

Глаза просветлели, стрельнули по погонам.

- Путаешь ты чего-то, старлей... Моряки какие-то... У тебя закурить нету?.. Жаль. Мне вообще-то запретили. Теперь кашляю шо нанятый. Видать, никотин кусками отпадает...

- Я не путаю. В ночь с четверга на пятницу к вам, сюда, приходили трое матросов. Старшина такой высокий, волос - ежиком, второй... ну, нагловатенький, приблатненный, а третий - азиат. Вспомнили?

Брови опали, открыв узкий лоб, глубоко пропаханный морщинами. Брови очень хотели закрыть глаза, потому что только глаза выдавали правду.

- Ну что?

- Давай еще по пять капель. У меня сегодня очистка мировая.

Глаза хотели отвернуться, но Майгатов не дал им этого сделать.

- Их посадят. Из-за тебя, - грубо перешел он на "ты" с незнакомым человеком. - Понимаешь?

- Ты меня, старлей, на пушку не бери! Я в свое время четыре года с лишком на эсминце отбухал и знаю, что ты на кого-то компромат собираешь. Но я тебе, как бывший главстаршина, скажу: ничего я не знаю...

- Тогда их точно посадят. Старшине лет пять светит, - придумал срок от балды, потому что за все время дознания так и не посмотрел в уголовный кодекс, сколько же дают по статье за кражу.

- Это неправда! - ворвалась в кухню дочка хозяина. - Купцов ничего плохого не мог сделать! Он - хороший!

- Уйди! - заорал мужик и вдруг яростно, надсадно закашлялся.

- Где Купцов?! Что вы с ним сделали?!

Кажется, от этой хрупкой девочки впору было защищаться в закрытой стойке. Он и сам не заметил, как вскочил и теперь стоял, вжимаясь в стену и глядя на горящие под шапками бровей зеленые-зеленые глаза.

- Ничего еще не произошло. Но если вы и дальше будете играть в партизанов на допросе, то вашего Купцова...

- Где он?

- На гауптвахте. Его подозревают в ограблении секретной части дивизиона. Вместе с сообщниками... теми двумя...

Девчонка безвольно упала на стул.

- А я, дура, психовала, что он на свидание не пришел.

Мужик еле справился с кашлем, запил его из-под крана глотками холодной воды, вытер губы, словно освобождая их для других, еще не слыханных сегодня слов, и в упор спросил:

- А ты чего за них так волнуешься?

- Я веду... то есть вел дознание. Это у нас как следствие. Меня отстранили, потому что я не верю, что ограбили моряки. Чтобы их спасти, нужно алиби. Оно - у вас... В ночь с четверга на пятницу матросы были здесь?

- Были! Были! - вскочила девчонка.

- Ты шо городишь?! - яростно задвигались брови. - Их же хотят в самоволке застукать!

- За самоволку ваш Купцов получит ерундовое наказание. Может, всего лишь звания старшины лишат и вернут из чертежки на корабль. А так - зона, роба и передачи со свободы...

- Они вечером пришли. Втроем. С цветами, - заторопилась девчонка, будто хотела наверстать время, упущеное в минуты их упорства.

- День рождения был. У нее, - подтвердил мужик.

- Да - цветы. И еще торт. И три бутылки вина...

- Я этот компот массандровский из принципа не пью.

- Не перебивай!.. Мы гуляли долго. Очень долго.

- Точно - до трех ночи. Потом этого низкого и азиата я положил на кухне спать. А дочка с этим... Купцовым...

- Папа! Что ты городишь?! У нас ничего не было! Он вообще... этот Купцов... Он такой скромный, такой хороший. Как игрушка-медвежонок. Он и заикается потому, что скромный.

- Во сколько они ушли? - спросил уставший от их перепалок Майгатов.

- Пять... ну, пять утра с копейками. У меня будильник - зверь. Когда звонит - весь подъезд просыпается. Может, в музей его какой сдать?

Стены не качались, но в голове было пусто-пусто. Оттуда словно выкачали все мысли, и Майгатов даже не знал, что же еще сказать. А ведь о чем-то важном хотел спросить. Хотя, может, и не такое уж оно важное, раз забыл.

- Я вас очень попрошу: расскажите это все, без утайки, командиру бригады. Лучше даже, если опишете это на бумаге. Другого способа спасти Купцова я не вижу...

Правый глаз девчонки на упоминание фамилии Купцова отозвался крупной, быстрой слезой. Она скользнула по щеке и сочно капнула на белую блузку.

- Мне пора, - опять посмотрел на часы, где стрелки все сильнее сжимали ножнички у самого верхнего деления. Почти полночь.

И вдруг вспомнил. Может, потому, что и тогда художник ссылался на позднее время, отказываясь рисовать.

- А он... Купцов... Он говорил, откуда у них деньги, чтобы цветы, вино и вообще?

- Конечно, - стерла девчонка холодный след от слезы. - Купцов такой талантливый. У него какой-то человек купил картину. Красивую такую. У меня одна похожая есть. Идемте.

Она провела его в единственную комнату их квартиры, которая служила и гостиной, и спальней, и всем остальным сразу. Скорее всего, это была ее территория. Настолько комната выглядела чистенькой и ухоженной. Папаша, видимо, вполне удовлетворялся кухней, которую он уже давным-давно превратил в нечто среднее между кабинетом и мастерской, и где больше ставили эксперименты со змеевиком, угольными фильтрами, дрожжами и сахаром, чем питались.