Философия достоинства, свободы и прав человека - Александр Геннадьевич Мучник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Может быть, сей трагический опыт советской империи преподал человечеству открытый урок: государство начинается не с государственных символов, государственного языка и государственных тайн, а с книги, чтения, откровенного общения и чистосердечного отношения людей друг к другу. И, если по вопросу о том, начинается ли театр с вешалки можно долго спорить, то утверждение о том, что государство начинается с библиотеки, наверняка, должно стать прописной истиной для всего цивилизованного человечества. Неудивительно, что ещё древние пришли к убеждению: «Продай всё, чем обладаешь, и накупи книг, ибо, как говорят мудрецы, приобретающий книги — приобретает мудрость». А один из выдающихся представителей эпохи Возрождения, голландский философ, теолог и писатель, прозванный благодаря своему нравственному авторитету «князем гуманистов» — Эразм Роттердамский (1469–1536) в своём вселенском культурном космополитизме пошёл ещё дальше смело воскликнув: «Моя родина там, где моя библиотека».
Книги, которые стали неотъемлемой частью образа мысли, мировосприятия и стереотипа поведения людей являются самой верной гарантией того, что они не сотворят себе кумира из потерявшего рассудок диктатора, бездушного палача, кровавого маньяка и садиста, каковым на деле и был Сталин. Стань сие мировосприятие естественной потребностью большинства граждан советской державы, то они создали бы не империю зла, а — государство, свято чтящее конституционные права человека. Итак, книги могут оказать решающее влияние на формирование менталитета людей. И в этом обстоятельстве — жизненная спасительная сила любого народа. В нём же коренится и ключ к развитию любого государства. Ведь далеко неслучайно выдающийся французский писатель Виктор Мари Гюго (1802–1885) утверждал, что «всякого рода грубость тает, словно на огне, под влиянием ежедневного чтения хороших книг».
Между менталитетом народа и формой государства существует тесная, хотя и невидимая связь, пренебрежение которой не кончается добром ни для соответствующей нации, ни для её соседей по континенту, а нередко и для других народов. На это обстоятельство обратил внимание видный французский правовед Морис Ориу (1856–1929), заметив, что государство представляет собой юридическое олицетворение нации. Если перевести сие мудрёное изречение на доступный каждому язык, то, проще говоря, каков народ, таково и государство, все ветви власти, его учреждения, институты и должностные лица. Народ же является и главным жрецом-хранителем юридической природы своей державы. Сколько бы ни твердили наполеоновские глашатаи накануне Отечественной войны 1812 г. об освобождении российского крестьянства из-под крепостной кабалы, но простой люд предпочёл всё же родное самодержавие, православие и… рабство. Ибо последнее, как это ни печально сознавать, в конечном итоге и было подлинным юридическим выражением духовного, психологического и нравственного облика населения империи на то время. Как заметил по сему поводу А.И. Солженицын: «Мы настолько привыкли гордиться нашей победой над Наполеоном, что упускаем: именно благодаря ей освобождение крестьян не произошло на полстолетия раньше (французская же оккупация не была для России реальностью)».
Абсолютное рабство российского народа было обратной стороной беспредельного могущества российского государства. Подобное положение вещей и позволило российскому историку Василию Осиповичу Ключевскому (1841–1911) поставить лаконичный диагноз соотношению состояния населения и державы в Российской империи: «Государство пухло, а народ хирел». Именно в таком нравственном, культурном и интеллектуальном состоянии «народ» и приступил к строительству другой империи — СССР, которая со временем также распалась. Прошлое предопределяет будущее. Поэтому одной из наиболее актуальных задач политического класса любой державы, взявшей курс на цивилизованное будущее, является предельно внимательное, чрезвычайно чуткое и исключительно ответственное отношение к культуре, менталитету, традициям и обычаям своего населения. В том числе и к тому, к какой форме правления, к какому территориальному устройству и режиму правления более всего инстинктивно тяготеют обитатели той или иной страны. С исторической точки зрения неверно и даже опасно резко, произвольно и насильно навязывать людям чуждые им формы государственности. О последнем свидетельствуют, например, некоторые итоги Первой и Второй мировых войн.
Отрыв населения России, с легкой руки царских генералов, учинивших военно-государственный переворот, а затем бездарных и бесславных деятелей Временного правительства России и, наконец, большевиков в 1917–1918 гг., от «родной» и имманентной ему абсолютной монархии (царизма) привёл к самой крупной геополитической катастрофе за всю его историю, к катастрофе, от последствий которой оно до сих пор не может оправиться. Как отмечал уже упоминавшийся выше российский историк Д.П. Кончаловский, «царизм как форма социально-политического строя и общего уклада жизни… единственно соответствовала всей совокупности условий существования русского народа, внутренних и внешних». Эта форма правления — по его утверждению — была в России таким же непреложным фактом, каким в Англии были конституционная монархия и общественная самодеятельность, а во Франции абсолютизм и централизация. Последующий ход событий в стране подтвердил этот пророческий вывод самым трагическим образом: освободившееся место монарха в умах и душах населения империи рано или поздно должен был занять сильный правитель, который в тех исторических условиях должен был сочетать в себе нравы восточного деспота с методами европейского диктатора.
Вырванный таким образом с корнем исторический стержень огромной страны должен был найти свой заменитель, пусть и в форме какого-либо доморощенного супостата. Первоначально указующий перст истории вроде бы остановил свой выбор на Ленине, затем в замешательстве заколебался между Троцким и Сталиным, но в конце концов безошибочно замер на последнем. Почему? Да потому, что Сталин как никто другой соответствовал менталитету населения, воплощая тирана, вождя и упоительную утопию в одном лице. Жестокий и безумный республиканский деспотизм неминуемо должен был прийти и пришёл на смену просвещённому монархическому абсолютизму. Иначе Россия как держава распалась бы, а её разношерстное население разбрелось бы по другим странам в поисках нового государственного пристанища. Абсолютизм и его суррогат — деспотизм оказались единственным стержнем, вокруг которого суждено было сохранить целостность столь обширной территории и населяющих её народов в едином государственном организме. Может быть именно это обстоятельство позволило И.М. Губерману сделать в стихотворной форме обобщённый портрет владыки советского народа:
Везде все время ходит в разном виде,
мелькая между стульев и диванов,
народных упований жрец и лидер
Адольф Виссарионович Ульянов.
К слову, подобная же катастрофа постигла и кайзеровскую Германию. Упразднение монархии создало такой вакуум в традиционной для немцев системе власти, что только делом времени был
