Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века - И. Потапчук

Из показаний свидетелей Буртона, Казина и Мейера, бывших депутатами банка и производивших последнюю ревизию, раскрывшую полную несостоятельность дел банка, обнаружилось следующее: в силу параграфа 42 Устава банка, на обязанности депутатов лежит: а) пересмотр раз в три месяца всех обязательств, векселей и залогов, принятых правлением, свидетельствование наличности кассы и производство внезапных ревизий; б) наблюдение за точным исполнением правлением Устава банка и постановлений общих собраний; в) заявление правлению требований о созвании чрезвычайных собраний акционеров, когда они найдут это необходимым; г) представление обыкновенному общему собранию о своих действиях в течение года отчета, который за 8 дней перед тем должен быть доведен до сведения правления. Но ничего подобного не делалось в Кронштадтском банке; депутатами были лица, угодные правлению, зависящие от него, принятые по рекомендации того или иного члена правления; поэтому ревизии производились очень редко и только «для виду», продолжаясь, по удостоверению Казина, «не более трех часов»; касса проверялась только по книге, оправдательные документы не просматривались и не проверялись, операции с вкладными билетами не ревизовались, и вообще, если депутаты входили в рассмотрение отчета правления, «то делали это поверхностно, потому что доверие к правлению было полное». Депутат Буртон хотя и заметил, что Шеньян навыдавал векселей князю Оболенскому на несколько сот тысяч рублей, а князь Оболенский Шеньяну, под которые брались вкладные билеты, но «находил это в порядке вещей». Кроме того, обнаружилось, что два из депутатов, Казин и Мейер, были фиктивными акционерами на общих собраниях, причем на имя Казина было записано 25 акций, которых свидетель «никогда в своих руках не имел», и кто их записал, не помнит; на имя же Мейера было записано также 25 акций Шеньяном, которому они и были затем возвращены.

Подсудимые Шеньян, Синебрюхов, Лангваген, Сутугин и барон Фитингоф объяснили, как и при каких обстоятельствах они вступили в правление банка. Особого внимания заслуживает объяснение барона Фитингофа: «Я,— рассказывает он,— подвергся полнейшему разорению, когда был ограблен в Берлине. За меня в то время вступились Министерство иностранных дел и покойный канцлер князь Горчаков, посылались даже ноты, но это ни к чему не повело. По возвращении в Россию нужда меня заставила добывать средства к существованию, и вот я через посредство Штерка познакомился с Шеньяном, который предложил поступить членом правления в Кронштадтский банк и принять участие в Военном комиссионерстве. Эти две должности обеспечивали мне содержание в 4 тысячи 500 рублей в год. Я тогда же сказал, что банковского дела я не знаю, но Шеньян, Синебрюхов и Лангваген объяснили мне, что они сами знают всех лиц, которым можно доверять, и что они сами чрезвычайно заинтересованы в участи банка. Мы остановились на том, что я должен подписывать учетные листы, на что я согласился под тем, однако, условием, если учетные листы будут подписываться сначала специалистами, Синебрюховым и Лангвагеном. Как это, так и то, что они заинтересованы в участи банка, вполне гарантировало меня. О злоупотреблениях я ничего не знал вплоть до обнаружения их».

Затем суд перешел к рассмотрению последнего отчета правления Кронштадтского банка, растраты складочного капитала и позаимствования из кассы банка членами правления. Относительно отчета выяснилось, что, кроме опубликованного к всеобщему сведению, составленного бухгалтером Ланге, существовал черновой отчет, совершенно несогласный с первым. По опубликованному отчету показано векселей князя Оболенского на 775 тысяч рублей, между тем как в действительности это были не векселя, а простая вексельная бумага без текста, лишь с подписью Оболенского, а иногда с бланком Шеньяна. Спрошенные по этому поводу эксперты показали, что подобные вексельные бумаги никакой ценности не имеют.

Что касается служащих по найму в частных банковских учреждениях, то эксперт Суходольский заявил, что положение таких служащих вполне зависимое, они не имеют никакой самостоятельности и должны делать то, что им прикажет правление.

Происхождение вексельных бланков без текста князь Оболенский объяснил тем, что когда ему нужны были для сухарных подрядов вкладные билеты на большую сумму, то он выслал эти бланки с своею подписью Шеньяну, бывшему в то же время его компаньоном по подряду, предоставляя ему вписать тексты по своему усмотрению.

По вопросу о позаимствованиях из кассы банка членами правления и о растрате складочного капитала были допрошены свидетели Генниг, Веттер и Гунет. Гунет занимался операциями ссуд под процентные бумаги, иногда исправлял обязанности контролера и по приказанию директора (Лангвагена) подписывал без всяких справок вкладные билеты. «Ослушаться,— говорит Гунет,— я не мог, так как я был человек служащий, и ослушаться директора значило лишиться места». Все трое свидетелей были служащими в банке, поступили по рекомендации кого-либо из членов правления и, кроме того, задолжали банку под вычет из жалованья: Генниг — 3 тысячи рублей, Гунет — 300 рублей, Веттер не определил сумму своего долга, но тоже был должен. На дальнейшие вопросы большей частью свидетели отзывались незнанием, запамятованием или тем, что «это не наше дело было».

Свидетель Доннеберг взял из Кронштадтского банка вкладной билет в 32 тысячи рублей, который и продал за границей; Шеньяну он давал бланк на 10 тысяч рублей. Шеньян признал, что широко пользовался средствами для своих личных надобностей, благодаря тому, что все ссуды ему легко разрешались правлением, без всяких журнальных постановлений и, вообще, формальностей, по словесному распоряжению. «Все несчастие произошло потому, что у меня как хозяина банка не было настоящей деловой оппозиции; все были люди молодые, неопытные, слушались моих слов, а я был слишком слаб, доверчив».

Баров Фитингоф остался должен банку 1 тысячу 914 рублей, которые и внес, по удостоверению председателя конкурса по делам несостоятельного Кронштадтского банка, все сполна с процентами.

По заявлению Лангвагена, исчезновение основного капитала относится к 1876 году.

Участие Кронштадтского банка в постройке Боровичской железной дороги выразилось прежде всего в том, что правление внесло в Государственный банк половину акционерного капитала выданными под векселя Суздальцева билетами на сумму 321 тысячу рублей, а затем, в отсутствие Шеньяна, было заключено с Суздальцевым новое условие на выдачу 175 тысяч рублей билетами под его векселя под тем условием, чтобы Суздальцев представил облигации Боровичской дороги, чего он не исполнил. Сроки векселей Суздальцева проходили, и он давал векселя от имени общества Боровичской железной дороги без своих бланков на них. Это, главным образом, по словам Шеньяна и др., и втянуло банк в дела общества дороги, хотя уже стало ясно, что надеждам на крупные барыши для банка от дороги не суждено сбыться. Затратив крупную сумму, возврата которой не предвиделось, правление решило всеми мерами содействовать окончанию дороги; таким образом, выдачи вкладных билетов в данном случае, как говорит Лангваген, были вынужденною помощью со стороны банка Боровичской дороге с целью довести ее постройку до конца. Выдача, насколько он помнит, была разрешаема Шеньяном, и ей должна была предшествовать выдача векселей Суздальцевым, чего в действительности не делалось.

Спрошенный по настоящему вопросу свидетель Лобанов показал, что он был некоторое время членом правления банка, но потом вышел, так как правление все делало без его согласия и совета. И он был «по-видимому, совсем лишним человеком». Он был против участия банка в постройке Боровичской дороги, так как, по общему мнению, это предприятие не имело шансов на хороший успех.

Ольхин, бывший секретарь правления Боровичской дороги, удостоверил, что средства на постройку дороги выдавались из Государственного банка, всего около 800 тысяч рублей. Свидетель был акционером Кронштадтского банка, но не владел акциями; бывал по приглашению Шеньяна и Лангвагена на общих собраниях и ездил для того, чтобы подавать голос за утверждение отчета, за выбор депутатов, которых не знал лично, но выбирал, потому что ему говорили, кого выбирать; точно так же он был и акционером общества Боровичской железной дороги, получив ее акций на 5 тысяч рублей; средств на приобретение этих акций он не имел, но они записывались на его имя самим правлением.

Бывший строитель Боровичской дороги полковник Духновский заявил, что Кронштадтский банк имел сделки с правлением общества дороги, давал вкладные билеты на 321 тысячу рублей для представления их в Государственный банк вместо денег. Контракт и дополнительное условие на постройку дороги выработаны только им и Суздальцевым. Шеньян и Синебрюхов состояли директорами правления дороги, но «об акционерном участии их в деле» свидетель не знает; ему известно лишь то, что «акционерный капитал не собирался и общества не существовало вовсе». «На первое общее собрание,— показывал далее Духновский,— была приглашена целая компания, где был и я, как будущий строитель, и где было избрано правление; всех этих лиц приглашал Суздальцев, который был душою всего дела... В декабре 1874 года был устроен обед по какому-то торжественному случаю, кажется, по поводу добычи вкладных билетов Кронштадтского банка; на обеде Шеньян пил за здоровье Суздальцева, а Суздальцев — за здоровье Шеньяна». Духновский по приказу Шеньяна однажды получил из отделения Кронштадтского банка 15 тысяч рублей за счет Боровичской железной дороги. Впоследствии он предъявил к дороге иск об убытках, понесенных им в качестве строителя; иск этот был удовлетворен Судебной палатой, но решение ее кассировал Сенат.