Мир приключений № 14, 1968 - В. Пашинин

Взобравшись на несколько скоб, он попытался просунуть багор под злополучную крышку. Несколько раз немудреное орудие вырывалось из рук и с грохотом падало вниз. Егор спускался, подбирал его и вновь колотил и царапал заклинившуюся крышку.

Неожиданно корабль, качнуло, и в то же мгновение Егора словно ударило по глазам полосой света. Щель! Егор дрожащими руками просунул в нее багор. Так, что свело позвоночник, уперся плечом в крышку и всем телом нажал на рычаг. Узкая полоска стала шире. Егор уже мог видеть часть палубы и клочок серого неба. «Еще, еще немного! Ну хоть чуть-чуть!» — словно умолял кого-то Егор.

Напрягая все силы, он давил и давил, толчками просовывая багор в зазор между комингсом[46] и краем люка. Внезапно судно резко накренилось на другой борт. Егор не удержался и сорвался с трапа, гулко ударившись головой о выступающий шпангоут. Резкой болью словно пронзило весь мозг. И опять противный клубок подкатил к горлу. От досады и отчаяния Егор готов был заплакать, но, взглянув вверх, снова начал карабкаться по трапу. Багор торчал на месте, зажатый двумя ребрами стали.

— Ничего, ничего… Главное — понемногу, не торопясь, — успокаивая себя, шептал мальчик.

Он снова ухватился за рычаг и почувствовал, как крышка подалась. Егор просунул в щель доску и, передвинув багор ближе к краю, навалился на него грудью. Щель стала шире. Обрывая на бушлате пуговицы, он протиснулся в образовавшееся отверстие и, царапая по настилу палубы пальцами, начал продираться наружу.

«Если сейчас качнет, то конец», — пронеслось в мозгу, и он словно почувствовал, как хрустят его кости. Последним рывком, срывая ногти, он дернулся вперед и вывалился на палубу. Казалось, что сердце разрывается на части. Как рыба, вынутая из воды, он жадно хватал ртом холодный морской воздух. В висках упругими волнами стучала кровь. Отдышавшись, Егор встал на колени и огляделся вокруг. Все так же круто накренившись на правый борт, точно привалившись к гряде камней, лежал «Лейтенант Шмидт». Кругом не было ни души, только над почти погрузившейся в воду кормой с криком кружили чайки. А где же все? Неужели ушли? Оставили его здесь одного, на сидящем на рифах корабле? Не может быть, чтобы сами ушли, а его, юнгу, бросили!

И вдруг он понял, посмотрев на небо, что прошло уже много времени. Очевидно, он потерял сознание и долго лежал там, в форпике,[47] — сейчас солнце уже опускалось к горизонту, а когда он побежал за злополучным бочонком, было утро. Но куда исчезли люди? Егор почувствовал странное одиночество. Ощущение горькой обиды и на матросов, и на боцмана, его доброго друга Евсеича, заполнило все его существо. Сами собой на глаза навернулись слезы, и он заплакал…

Немного успокоившись, Егор вытер кулаками глаза и, прихрамывая, держась за леер,[48] пошел в кают-компанию. Забравшись на диван, он было попытался еще раз осмыслить свое положение, но веки слипались, а от усталости не хотелось даже думать: очень болело разбитое колено и ломило голову. Юнга прикорнул в уголке, засунул в рот горевшие огнем ободранные кончики пальцев, подтянул к подбородку колени и, убаюканный легким плеском волн о борт судна, заснул…

«Лейтенант Шмидт», военный транспорт, шел в свой последний рейс. Корабль был старый, он долго и честно служил людям, но и его не пощадили годы. По решению комиссии, после похода на Север его должны были списать на слом. Чувствовал ли это сам корабль? Очевидно, да. Он кряхтел, взбираясь на крутые, гороподобные волны, и порой устало, словно надсадно, кашлял и отплевывался шапками черного дыма и клубами белесого пара.

Команда любила своего «Шмидта». Перед походом боцман израсходовал весь запас краски, обновляя обшарпанные, побитые на швартовках, видавшие виды борта и надстройки.

В пункт назначения прибыли благополучно. Разгрузились, пополнили запас воды и угля и, приняв на борт пассажиров, ждавших оказии в Петропавловск, вышли в море. Первые два дня все было нормально, жизнь на судне шла своим строго определенным порядком. На третьи сутки к вечеру резко упал барометр. На горизонте показались темные зловещие тучи. Пошел дождь. Потом налетел шторм. Огромные волны валили корабль с борта на борт. По палубе стремительными потоками гуляла вода. Пенистые гребни барашков захлестывали ходовой мостик.[49] В довершение всех бед из-за частого оголения винта начались перебои в машине. Ночью она совсем остановилась. Сдавало сердце работяги парохода. Напрасно перемазанные маслом машинисты и чумазые белозубые кочегары пытались наладить двигатель. Он молчал. Струйки пара с жалобным свистом выбивались из трубопроводов. Цилиндры только хлюпали и сопели, но не могли уже вращать вал. Волны, казалось, только и ждали этого — они с новой силой устремились на потерявшее ход беспомощное судно. В кромешной тьме горы воды набрасывались на корабль и кусали его, и грызли, и били глухими ударами. Проржавевший корпус стонал и скрипел, точно жаловался на свою злосчастную судьбу. Мощным всплеском волны разбило в щепки единственную шлюпку. Потоки воды несколько раз чуть не смыли катер. Сорвало с креплений и унесло в море оба спасательных плотика.

К утру командир после совещания с замполитом передал в порт радиограмму с просьбой о помощи.

Когда несколько рассеялся туман, люди увидели, что шторм и течение отнесли их в сторону от курса. Вдали за низкими тучами серой полоской виднелась земля с упирающимися в облака сопками. «Шмидт» дрейфовал в залив Кроноцкого.

Едва позволила глубина, отдали якоря. Судно замедлило бег, развернулось против волны и остановилось, словно прилегло отдохнуть. Из порта сообщили, что на место катастрофы вышли спасатель «Наездник» и буксир «МБ-26».

Вечером шторм усилился. Полосы белой пены, как следы гигантской метлы, покрыли воду. Остроконечные волны, как будто стремясь выместить всю свою злобу на непокорном корабле, с новой силой ударили в борта. В струну натянулись вытравленные до жвака-галса[50] якорные цепи. Срывая верхушки волн и бросая их на надстройки «Шмидта», завыл и засвистел в снастях шквалистый ветер.

Обе цепи лопнули. Как освободившаяся от пут лошадь, корабль рванулся и в пене и бурлящем потоке стремительно понесся к берегу. Быстро изготовили к отдаче запасной якорь. Но как только его сбросили за борт, толстый трос мгновенно оборвался, будто был не из стали, а из скрученной бумаги.

Через час «Лейтенант Шмидт» плотно сидел на камнях в полутора милях от берега…

И, будто утолив свою жестокость, шторм начал стихать. А когда к приткнувшемуся к мели кораблю подошли «Наездник» и буксир, по поверхности воды еле-еле ходила зыбь. Дождь и ветер прекратились одновременно, а сквозь разбросанные клочья облаков в небе холодно замигали голубые северные звезды…