Красный и белый террор в России. 1918–1922 гг. - Алексей Литвин

В декларативных воззваниях и приказах Комуча было много демагогического. А. С. Соловейчик, участник комучевского движения, писал чуть позже, оправдывая свои действия: в Самаре с большевиками велась борьба на словах, а на деле «созданное новое министерство охраны государственного порядка и безопасности вело усиленную слежку за добровольцами-офицерами, за кадетами и за буржуазией и сквозь пальцы смотрело на большевиков». Ему вторил К. В. Сахаров, колчаковец, будущий русский фашист в зарубежье: «Как во время существования самарского правительства, так и во времена Директории все его усилия были направлены не к борьбе с большевиками, а как раз к обратной цели: к воссозданию единого социалистического фронта, другими словами — к примирению с большевиками путем компромиссного решения. Одной из первых забот новой власти было учреждение особой охранки для борьбы с контрреволюцией справа»[258].

А на самом деле… Самара, 8 июня 1918 г., день захвата города легионерами и комучевцами. В этот, первый же день были зверски, самосудом убиты председатель революционного трибунала Ф. И. Венцек, заведующий жилищным отделом горисполкома И. И. Штыркин, популярный пролетарский поэт и драматург, слесарь А. С. Конихин, рабочие-коммунисты Абас Алеев, Е. И. Бахмутов, И. Г. Тезиков, член агитаторской группы молодежи Я. М. Длуголенский, работник коллегии по формированию Красной Армии Шульц, красногвардейка Мария Вагнер и другие. Поплатился жизнью за попытку оказать помощь раненому красноармейцу рабочий П. Д. Романов. В этот же день расстреляно более 100 захваченных в плен красноармейцев и красногвардейцев. Вооруженные патрули по указаниям из толпы расстреливали заподозренных в большевизме лиц прямо на улице. В приказе № 3 Комуча предлагалось доставлять в штаб охраны города всех лиц, подозреваемых в участии в большевистском восстании, и тут же были арестованы «по подозрению в большевизме» 66 человек[259].

Симбирск, 26 июля 1918 г., предсмертное письмо И. В. Крылова, председателя ревтрибунала, из тюрьмы жене о детях: «Я люблю их безумно, но жизнь сложилась иначе»[260]. Он тоже был большевик, и не он один был в Симбирске расстрелян по должности и партийной принадлежности.

Казань была захвачена комучевцами и легионерами 6 августа 1918 г. Террор сразу же захлестнул город. П. Г. Смидович делился впечатлениями: «Это был поистине безудержный разгул победителей. Массовые расстрелы не только ответственных советских работников, но и всех, кого подозревали в признании советской власти, производились без суда, — и трупы валялись по целым дням на улице»[261]. А. Кузнецов, очевидец: «На Рыбнорядской улице, — вспоминал он, — я увидел и первые жертвы боя — славно погибших защитников этих баррикад. Первый — моряк, крепкий, сильный, широко раскинув руки, лежал на тротуаре. Он был весь изуродован. Кроме огнестрельных ран (белогвардейцы стреляли разрывными пулями), были штыковые и следы от ударов прикладом по голове. Часть лица вдавилась, отпечатав приклад. Ясно было видно, что раненых зверски добивали… Это было похоже на пир дикарей, справлявших тризну на трупах побежденных»[262].

Жертвами комучевского террора стали полковник Руанет, перешедший с солдатами на сторону большевиков, председатель губернского Совета и комитета РКП(б) Я. С. Шейнкман, комиссар Татаро-Башкирского комиссариата при Наркомнаце РСФСР и председатель Центральной мусульманской военной коллегии, член Учредительного собрания Мулланур Вахитов, руководитель бондюжских большевиков и первый председатель Елабужского уездного Совета депутатов С. Н. Гассар, комиссар юстиции Казани М. И. Межлаук, представитель самарской партийной организации Хая Хатаевич, организаторы рабочих отрядов братья Егор и Константин Петряевы, профсоюзный работник А. П. Комлев и многие другие.

Можно упрекать советскую историографию в том, что ее выводы иллюстрируются фактами террора против большевиков прежде всего, а не многочисленными жертвами беспартийного населения страны. Но ведь и факт остается фактом: представители демократии, социалистических партий убивали в первую очередь тех, с кем еще недавно бывали вместе в царских ссылках и тюрьмах. Они заявляли о себе как «третьей» силе, действующей между «двумя большевизмами» (диктатурами большевиков и генералов), но это не исключало их карательных действий против всех, кто, с их точки зрения, нарушал их право строить свое «народовластное» государство. Потому и Колчак в июне 1918 г. в интервью заявлял о своей поддержке Учредительного собрания, так как это поможет спасти Россию от большевиков. А в августе 1918 г. Колчак продолжал: «Гражданская война по необходимости должна быть беспощадной. Командирам я приказываю расстреливать всех захваченных коммунистов. Сейчас мы делаем ставку на штыки. Военная диктатура — единственная эффективная система власти»[263].

Наверное, поэтому раньше других ведомств после захвата власти в Самаре комучевцы создали ведомство государственной охраны (контрразведка), ставшее частью управления внутренних дел (руководитель — заместитель председателя Комуча П. Н. Климушкин). На работу в это ведомство приглашались офицеры-добровольцы, дезертиры Красной Армии, по рекомендации бывших работников охранки или земств. Число сотрудников в разных городах колебалось от 60 до 100, включая платных агентов. Все учреждения обязывались оказывать контрразведке «беспрекословное и полное содействие».

Бывший управляющий делами Комуча Я. Дворжец, впоследствии перешедший на сторону советской власти, признавал, что «террор и работа, от которой отказался даже народный социалист Хрунин, требовалась, вдохновлялась и руководилась эсером, членом Учредительного собрания и министром Климушкиным, содружественно и успешно работавшим с соответствующим требованием штаба (в лице генерала Галкина), начальником штаба и охраны Коваленко»[264]. Уже в августе территория, подведомственная Комучу, была покрыта сетью военно-полевых судов, а карательные органы выделились в специальный отдел государственной охраны во главе с Е. Ф. Роговским. Согласно приказу Комуча от 20 июня 1918 г. граждане подлежали суду за шпионаж, за восстание против власти Комуча (при подстрекательстве к восстанию), за умышленное разрушение или порчу вооружения, военного снаряжения, продовольствия или фуража, за повреждение средств связи или транспорта, за оказание сопротивления милиции или любым другим властям, за хранение оружия без соответствующего разрешения. Суду предавались также граждане, виновные «в распространении необоснованных слухов» и в «погромной агитации». В сентябре 1918 г., терпя поражение на фронте, Комуч объявил приказ о принятии чрезвычайных мер для поддержания общественного порядка. Согласно этому приказу учреждался чрезвычайный военный суд, выносивший только один приговор — смертную казнь[265]. Одновременно в городах действовали чешские, а в Казани и сербская контрразведки.

8 июня 1918 г., когда в Самаре начались самосуды над партийно-советскими работниками и в течение дня погибли сотни людей, Комуч призвал «под страхом ответственности немедленно прекратить всякие добровольные расстрелы. Всех лиц, подозреваемых в участии в большевистском восстании, предлагаем немедленно арестовывать и доставлять в штаб охраны»[266]. И продолжали расстреливать уже на «законном» основании. 11 июня Комуч дал указание начальнику самарской тюрьмы: приготовить места на полторы тысячи человек. 26 июня в тюрьме находилось 1600 человек, из них 1200 пленных красноармейцев, а вскоре газеты сообщили, что тюрьма переполнена, заключенных стали переводить в бугурусланскую и уфимскую тюрьмы[267]. А там их старались «разгрузить»: у моста через реку каждую ночь в час или в два производились расстрелы.

10 июля 1918 года комучевцы вступили в Сызрань, и тут же последовал приказ «выдать немедленно всех сторонников советской власти и всех подозреваемых лиц. Виновные в их укрывательстве будут преданы военно-полевому суду». Вернувшийся из Сызрани член Комуча П. Г. Маслов докладывал: «Военно-полевой суд в Сызрани находится в руках двух-трех человек… Проявляется определенная тенденция подчинить сфере своего влияния всю гражданскую область… Им вынесено шесть смертных приговоров в один день. По ночам арестованных выводят и расстреливают»[268].

В архивном фонде Комуча, хранящемся в Государственном архиве Российской Федерации, есть списки арестованных, содержащихся в тюрьмах Самары, Симбирска, Уфы и других городов. Их много. Для освобождения мест для вновь прибывающих арестованные, особенно пленные, переводились в концлагеря. О переводе 52 красноармейцев из уфимской тюрьмы сообщалось в конце августа 1918 года[269]. Уполномоченный Комуча по Вольскому и Хвалынскому уездам докладывал в то же время: «Несмотря на мои старания ограничить аресты лишь необходимыми случаями, они практиковались в широких размерах, и места заключения в Хвалынске все время были переполнены, хотя часть наиболее важных арестантов была отправлена в Сызрань, явилась необходимость устроить плавучую тюрьму, которая при эвакуации Хвалынска принесла огромную пользу»[270]'. Арестовывали по подозрению и доносам, агитацию против власти, сочувствие красноармейцам. Охранники делили между собой вещи арестованных, занимались вымогательством. Это был самый настоящий произвол.