Аль-Амин и аль-Мамун - Джирджи Зейдан

Глава 23. Принесение присяги

Пока происходили описанные события, жители Багдада спокойно спали, не подозревая о случившемся. Только на утро следующего дня по улицам стали разъезжать глашатаи; они оповещали народ о смерти ар-Рашида, призывая на него божью милость, и провозглашали восшествие на престол аль-Амина. Всем Хашимидам и государственным чинам предписывалось принести новому халифу присягу, согласно тому, как это требовал установленный обычай.

В это утро, 19 дня весеннего месяца джумада аль-ахира 193 года, Садун вновь подъехал к дому начальника тайной службы. Ибн Махан встретил его приветливо и предложил, хотя это и не полагалось, ехать в составе его свиты на церемонию присяги.

У Замка Вечности они спешились и сразу попали в толпу придворных вельмож и военачальников. Пробившись к дверям Зала Собраний, они вошли; Садун на всякий случай держался поближе к начальнику тайной службы.

На церемонии присутствовали старейшины рода Хашимидов, жившие в Багдаде, и высшие государственные чины; зал был переполнен.

На халифском троне восседал аль-Амин. Молодому правителю к этому времени минуло двадцать три года. Он был крепкого сложения; сухощавое мужественное лицо его было обрамлено густой бородой; росту он был высокого, держался дерзко и смело, казалось, встреться такой со львом — не испугается. Внешность его не лишена была привлекательности: гладкие черные волосы, на светлом лице — прищуренные глаза, гордый орлиный нос; немного портили лицо следы перенесенной оспы.

Аль-Амина уже облачили в халифское одеяние — расшитую золотом чалму и грубошерстный плащ пророка Мухаммеда[43], ниспадавший с плеч. Одеяние это вместе с халифским жезлом и перстнем с печатью спешно доставил ему из Туса слуга его брата — Салеха. Сейчас перстень красовался на руке аль-Амина, которой он сжимал жезл. Весь облик молодого халифа свидетельствовал о его красоте и величии.

Люди, сидевшие перед ним — это, прежде всего, Хашимиды, — удобно расположились в креслах; прочие — на подушках и на коврах, некоторые стояли. Все присутствующие были погружены в молчание, головы их были низко опущены в знак скорби по ар-Рашиду и почтения к его преемнику.

Первым, кто выступил вперед, был Салям, начальник почтового ведомства. Он приблизился к аль-Амину, произнес слова утешения и поздравил с восшествием на престол. Вслед за ним стали выходить Хашимиды: все они выражали свою скорбь и клялись в верности новому халифу. Затем аль-Амин поручил старейшему Хашимиду, Сулейману Ибн аль-Мансуру, привести к присяге присутствующих вельмож и военачальников; в их числе находились Ибн Махан и Ибн аль-Фадль. На Садуна, стоявшего в толпе, никто не обратил внимания.

Когда церемония окончилась, аль-Амин поднялся, а присутствующие застыли в ожидании того, что он скажет.

— Да будет славен господь наш! — зазвучал голос наследника. — О люди, и особенно сыны рода Аббаса![44] Неизбежный удел уготован всем живым существам — таков закон всевышнего! Его нельзя отменить, ему нельзя не подчиниться. Так отвратите сердца свои от печали прошлого и обратите их к радостям будущего. Облачитесь в одежды терпеливых и будете вознаграждены!

Собравшиеся были неприятно поражены: они не ожидали от нового халифа подобной бестактности. Аль-Амин тем временем распорядился раздать войску жалованье на два года вперед. Подобные приказы давно вошли в обычай: каждый новый халиф спешил задобрить войско дополнительным жалованьем, чтобы завоевать его расположение.

После этого выступил придворный поэт аль-Хасан Ибн Гани, известный всем, как Абу Нувас[45]. В стихах он поздравил наследника с восшествием на престол и выразил скорбь по поводу кончины его отца. Вот что он сказал:

Счастье с печалью вместе пришло,Горе и радость волнуют чело;Плачут глаза, — только губы смеются,Тризна у нас или пир-сватовство?Скорбно и весело здесь аль-Амину,Кто предсказать мог халифа кончину?Праздник нежданный в Багдаде справляют, —Роют негаданно в Тусе могилу.

Ибн аль-Фадля эта торжественная церемония ничуть не занимала, все его мысли были сосредоточены на поручении, которое он намеревался дать Садуну. Лишь только церемония подошла к концу, он устремился к богослову. Он увидел, что тот уже направляется к выходу, и поспешил его догнать.

Однако прорицатель отклонил просьбу сына визиря ехать к нему немедленно, — он просил прощения и ссылался на срочные дела, требующие его отъезда. Но обещал вернуться вечером. Сейчас же Сельман хотел поскорее разыскать своего господина Бехзада, чтобы узнать у него, к чему приведут происшедшие события.

— Ну, ступай, — согласился Ибн аль-Фадль, — только непременно приходи сегодня вечером в наш дом в ар-Русафе.

Они простились, и Сельман направился ко дворцу аль-Мамуна.

Глава 24. Во дворце аль-Мамуна

К тому времени весть о кончине эмира верующих достигла дворца второго престолонаследника и, словно тяжелая глыба, обрушилась на его обитателей.

Особенно страдала Зейнаб, которая была сильно привязана к деду. Услышав о его смерти, она плакала не переставая, ничьи уговоры не могли ее утешить.

Дананир уже знала из многочисленных придворных сплетен о назревающих во дворце переменах, которые, как она справедливо опасалась, последуют за смертью халифа. Новость, рассказанная Бехзадом Сельману, была ей пока не известна. Дананир с нетерпением ожидала вестей от их господина аль-Мамуна: ведь если он стал теперь правителем Хорасана, как было решено ар-Рашидом накануне отбытия в поход, то, наверное, вскоре повелит дочери и всему семейству перебраться туда. Дананир сейчас, как никогда, нуждалась в советах Бехзада. Кроме того, он помог бы утешить юную Зейнаб, чьи глаза не просыхали от слез. Ничто не радовало теперь дочь эмира, словно сердцу ее стало тесно в груди, а ведь еще совсем недавно она была беспечна и весела, как птичка; и во дворце то и дело слышался ее звонкий хохот. Теперь она не покидала своей комнаты, и Дананир старалась находиться при ней неотлучно. Девушка почти совсем ничего не ела; лицо ее побледнело, у нее постоянно кружилась голова. Уж как ни уговаривала ее Дананир, как ни отвлекала — все было напрасно. Опасаясь за здоровье своей госпожи, она просила позволения послать за дворцовым лекарем, но девушка отказалась. Воспитательница попробовала настаивать, но только услышала в ответ:

— А где наш хорасанский лекарь?

Дананир вздохнула с облегчением: раз Зейнаб вспомнила о нем, значит, она доверяет ему, стало быть, он поможет девушке выздороветь, излечит ее от скорби. С еще большим нетерпением стала ждать Дананир прихода Бехзада.

Что касается Аббады, то смерть халифа тоже глубоко огорчила ее — ведь он был для нее почти что сыном. Вместе с его кончиной исчезли надежды Аббады на обещанное Зейнаб посредничество. С другой стороны, быть может, перемены во дворце пойдут ей на пользу? Правда, в это мать Джафара верила очень мало, зная, что к власти пробиваются недруги аль-Мамуна — ненавистники персов, значит, и ее враги. Она считала, что сейчас она должна помочь Дананир во что бы то ни стало успокоить Зайнаб: когда молодой госпоже полегчает, можно будет поговорить с воспитательницей о том, каких перемен во дворце следует ждать в ближайшее время.

Маймуну же больше всего на свете занимали ее сердечные заботы: любовь к Бехзаду и желание узнать наконец, что творится в его душе.

Очень часто влюбленный не замечает происходящего вокруг, он целиком погружен в свой внутренний мир. Вот предмет его воздыханий скрылся, и душа разрывается на части, терзаемая одним желанием: поскорее вновь увидеться! И ничто не заставит любящего забыть свою страсть или умерить волнение; и чем бы он ни занимался, мысль его направлена лишь на одно. Когда же влюбленные наконец соединяются, то вырастает между ними и миром высокая стена: они глухи ко всему, они лишь внимают милым речам, они немы для всех и говорят только друг с другом, они слепы, ибо видят только предмет своей любви. Весь окружающий мир предстает перед ними, как в дымке. Даже события чрезвычайной важности волнуют их лишь постольку, поскольку они могут приблизить любимое существо или, напротив, отдалить.

Поэтому и смерть ар-Рашида волновала Маймуну очень мало — ведь она не имела касательства к ее любви. Маймуна по-прежнему сомневалась в ответных чувствах Бехзада. Особенно после вчерашней встречи: почему он так сухо попрощался и поспешно ушел? Ах, день уже кончается, а его все нет! И слуга его не явился… Хоть бы скорее пришел славный Сельман, — тогда она его расспросит, где его господин, и долго ли ей еще ждать!

Весь день Маймуна не могла найти себе места, терзаемая ожиданием. Она, казалось, не замечала ни скорби обитателей дворца, ни шума, доносившегося из города, вызванного торжествами (впрочем, дворец аль-Мамуна находился довольно далеко от халифского дворца).