Танец с огнем - Екатерина Мурашова

Голос у докладчика был звучный, несколько: «позвольте, это уже доклад или что…» заглушили шиканьем, девицы опустились на стулья, молодые люди отошли к стенам, а несколько гимназистов сели прямо на пол, высоко подняв острые кузнечиковые коленки.

Максимилиан оттолкнулся от подоконника и пошел к центру зала.

– …Россия похожа на стихи. Длинное, завораживающе прекрасное стихотворение. Смена поясов, народов, ландшафтов. Все в световом и звуковом единстве. Бушующий красками закат, переходящий в мчащийся со скоростью лошади степной пожар, а потом – в пламя бессмысленных и беспощадных бунтов. Эфирный треск северных сияний перекликающийся с треском крымских цикад, песня жаворонка, крик журавлей, сливающийся с ложечным перестуком народного веселья и печальной заунывностью зимних среднерусских напевов и нескончаемых песен степных народов. Тот, кто чувствует себя гражданином этой страны, может писать сегодня только о этом. Частности не имеют смысла, оставим их салонному искусству прошлого. Стать паладинами – таков вызов времени. Вы спросите: почему так? Все очень просто: сегодня как никогда велики задействованные стихийные силы и как никогда велика опасность. Ибо те, кто природой или жизненными условиями лишен рецепторов для восприятия этого, переливающегося континентальным величием меланжевого единства, называемого Россия, тот может воспринять его как застой и захотеть немедленно его разрушить…

– О чем он говорит?

– Вы читали Маркса? – крикнул с места рабочий в пюсовой блузе.

– Читал. И в первую очередь я говорю о народе.

– Он монархист?

– Нет, он поэт, – гнусаво возразил господин в чуйке. – Хотя собственно стихов, кажется, не пишет.

И оглушительно высморкался.

Друзья Максимилиана из группы «пифагорейцев» сидели отдельно.

– Все-таки Макс хорош, – пробормотал густо напудренный Май (в миру купеческий сын Никон Иванович). – Светлая голова.

– Интересно, где он достал деньги на это путешествие? Побывать в Константинополе, в Палестине… – неизвестно у кого поинтересовался Апрель, поправляя небрежно наброшенную на плечи, украшенную нашитыми парчовыми звездами крылатку. – Насколько я знаю, его родители небогаты…

– Он нанялся поводырем к какому-то слепому раввину, – невозмутимо пояснила высокая женщина в полосатых штанах и с замысловатым фуляровым сооружением на голове. – Раввин из хорошей, богатой семьи, очень образованный. Макс его повсюду возил и все ему в красках рассказывал. Очень оригинально.

– Да уж… – пробормотал Апрель. – Описывать мир слепому путешествующему раввину – это очень похоже на нашего Максимилиана…

– Наш Максимилиан очень изменился, Жаннет, – сказал Май и состроил печальную мину. – Он хочет издавать журнал.

– Своевременная идея, – согласился Апрель. – «Весы» и «Золотое руно» доживают – это очевидно. Нужны новые идеи, новые люди, новые принципы.

– Макс стал очень много курить, – сказала женщина и качнула своим диковинным головным убором. – Когда он приходит к нам, после его ухода везде натыканы окурки. Я думаю, это любовная неудача, но не могу понять, где…

– Алекс Кантакузин спешно, и, кажется, несчастно женился и потом уехал за границу. Они с Максом нежно дружили с детства…

– Маюша, не меряй всех по себе, – возразила Жаннет. – Если у Макса несчастная любовь, то надо искать женщину… Ты, Апрель, знаешь его лучше и дольше нас, ты мог бы…

– Не мог бы. С ним надо говорить в четвертом измерении, а мне это не под силу. В трехмерном мире он как-то невменяем. Это всегда было, а теперь, после путешествия с раввином стало особенно заметно…

После лекции расходились группами, подняв плечи и сунув носы в воротники. Мороз щипал голые пальцы. Снег вкусно скрипел под ногами. Молодежь запальчиво говорила о важном – о грядущей революции, о миссии России, о слиянии религии с наукой. Было понятно, что все это предстоит совершить именно им. Ответственность заставляла быть серьезными. Девушки поднимали бровки, юноши играли скулами. Жаннет (ей уже исполнилось двадцать семь) зевала, прикрывая рот пуховой рукавичкой. Коротенький Май, подпрыгивая, то и дело поправлял шарф на шее часто простужающегося Апреля.

Мимо пронеслось несколько саней с цыганами. Звенели бубенцы, звонко и хрустко раскатывались пронзительные цыганские голоса. Артисты из загородных ресторанов вместе с особо стойкими гостями ехали догуливать в Грузины, поближе к дому.

Максимилиан остановился, глядя на кавалькаду бездумными прозрачными глазами.

– Сто-о-ой! – раскатился повелительный крик. Лошадка всхрапнула, сани заскрипели полозьями впереди, остановились прямо под фонарем.

Одна из цыганок встала в санях во весь рост. Поверх шубки ее укутывал платок, из-под платка выбивались черные, усыпанные снегом кудри. Невероятно длинные ресницы казались серебряными, заиндевевшими. А может быть, серебряными были светлые, нецыганские глаза…

– Поше-о-л! – сани снова сорвались с места и скрылись в сверкающем вихре взвившегося снега. Замерли вдали смех, пение, звон бубенцов и колокольчиков.

– Чего это было-то? – спросил Май, растирая перчаткой замерзшую щеку.

– Надо идти. Надо, Макс! – вразумительно сказал Апрель и попытался оторвать от фонарного столба словно приклеившегося к нему Лиховцева.

Три девушки из числа слушательниц доклада догнали пифагорейцев.

– Максимилиан, а что вы думаете по поводу этики всеединства? – спросила самая решительная из них, смело ступив в глубокий снег, наметенный вокруг фонаря. – И каково ее социальное будущее в эпоху классовой борьбы?

Лиховцев ничего не ответил, а Май осторожно вытолкал девушку обратно на расчищенную дворниками дорожку.

– Ну что, что он тебе сказал? – нетерпеливо приступили подружки.

– Он взглянул на меня пылающей лазурью! – тихо и гордо ответила вопрошавшая.

– Неужели цыганка? Вот номер-то… – разочарованно пробормотала Жаннет себе под нос.

«Стачка кончилась. Наши требования не исполнены. Но мы не побеждены. Да и нет силы, способной сокрушить силу сплоченности и сознательности пролетариата.

Прежде, чем бороться с фабрикантами, надо добиться политической свободы, при которой только и возможна успешная борьба рабочих с капиталистами-эксплуататорами.

На насилие можно отвечать только силой.

Вступайте же в ряды борющегося пролетариата под знаменем социал-демократии.

Вооружайтесь и учитесь обращаться с оружием, чтобы снова восстать в одно время со всем пролетариатом России и вступить в последний и решительный бой с царским правительством.