Затмение сердца - Елена Васильевна Габова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– …Да, я понимаю – он не тот, в кого следовало бы влюбиться. Я понимаю, я глупа, но ты объясни мне, Лёва, почему так бывает? Почему я его люблю? Да, да, люблю! – глупо было притворяться. – Неужели потому, что любовь – зла? Нет, нет, Лёва, Захар хороший, он красивый и вообще… Знаешь, какой он хозяйственный! Строит дом, ловит рыбу… Ты не хочешь в кафе сбегать, погулять по городу, под дубом постоять?
– Под дубом – на глазах всего дома, родителей? – нет, не хочу. И потом – холодно.
Во время моей тирады Лёва насмешливо смотрел на меня. Смотрел так, как будто был намного старше и знал то, что неизвестно мне, малышке.
– Считай, что мы над дубом стоим. В кафе тоже не хочу – лень.
Лёва обнял себя руками – в коридоре было прохладно.
Я сползла по стене на пол и сидела на корточках, спрятав лицо в ладони, а потом просто села на плиточный пол.
– Э-э, Ветка, подожди. Так нельзя, встань.
Лёва поднял меня, прислонил, как куклу, к стене.
Около мусоропровода лежала пачка газет. Кто-то раз в неделю пачками выносил газеты, но не выбрасывал их в трубу, а оставлял на полу аккуратной стопкой. Чтобы все, кто хотел, просвещались. Только желающих почему-то не находилось. Лёва взял из кучи сразу несколько газет и постелил на пол.
Какой заботливый. С ума сойти.
– Теперь можешь садиться.
Я переложила газеты на нижнюю ступеньку лестницы, села. Лёва примостился рядом на корточках. Мимо нас тактично курсировал лифт – вверх-вниз, ни разу не остановившись на нашем этаже. Поговорили о классе, об учителях, о городе. Опустились даже до погоды. Мне страшно хотелось спросить Лёву о воркутинской девчонке, но я сдерживалась. Неудобно лезть в душу.
Поздно вечером зазвонил телефон. Я уже не дёргалась и не вздрагивала, когда он звонил. Знала, что не Захар. Кислицин отучил меня от своих звонков.
Звонил Лёва.
– Привет, соседка. Чем занимаешься?
– Бродского читаю. Слушай, у него в стихах так много пространства. Просто сплошной космос! Всё вокруг нас ограниченно. Включая пространство. А у Бродского – нет. У него оно бесконечное. У него в стихах весь мир, даже если он пишет об одном городе или деревне. Весь мир, вся вселенная, и время у него тоже вселенная. Я ни за что так не смогу писать, ни за что. Стихи у меня вообще стухли. Вот последний, навеянный, кстати тем же Иосифом:
Время больше пространства. Пространство – вещь.
Время же, в сущности, мысль о вещи.
Жизнь – форма времени. Карп и лещ —
сгустки его,[5]
Сгустки времени и похлеще:
Морская волна и твердь суши.
Сгусток времени даже смерть…[6]
Вчера написала. Что это? Разве стихи? Бред сивой кобылы.
– А играет у тебя что? – спросил Лев.
– Догадайся с трёх раз.
– Я с первого догадаюсь. Цой.
– Молодец.
– А у него как с пространством?
– О, у него и пространство, и время – всё есть.
– Надо мне его послушать внимательно.
– Послушай.
– Ага, хорошо. Не сегодня. Слушай, Ветка, чего звоню-то. Я тут в местной газете вычитал – у вас в театре «Севильский цирюльник» поставили. Сходим?
– Ты меня приглашаешь?
– А почему нет? Конечно!
В первый раз парень пригласил меня в театр!
– Хорошо, конечно, сходим!
– Слушай, прости за вопрос. У тебя, наверное, и юбка имеется?
– Представь себе, да.
– И туфли?
– И туфли.
Я сразу вспомнила и юбку, и туфли, довольно-таки старушечьи, которые мне мама купила для школы. Нет, у меня были и другие юбки, и платья были, разумеется, не такая я, в самом деле, золушка. Всё было… но вот беда – я из всего выросла, а мама боялась покупать мне что-либо без моего разрешения, а самой мне было не нужно!
– Наденешь это в театр? Что ты ходишь, как эта… как готка в чёрном всегда?
Надеть на себя вот это барахло – юбку и туфли? Мне в чёрных джинсах уютно! Джинсы – это мой стиль. У меня их несколько. И свитеров всяких, водолазок, футболок с рукавами и без – миллион. А кроссовок и кед – два миллиона.
– Я не люблю юбки.
– В театр в джинсах не пустят. Нет, пустят, конечно, но мне бы хотелось…
– Ладно, Лёв, я эту проблему решу.
– О’кей!
Бросив трубку, я тут же полезла в шкаф и всё, что нужно, отыскала. Нашлась и красная нарядная блузка с вырезом спереди и рюшами, как в чешуе, мама купила её на вырост, и вот я выросла, наконец. Напялила нелюбимые колготки. Придирчиво взглянула на себя в зеркало.
Да ничего там была девушка! Не хуже, чем в джинсах, правда! Я пожала плечами. Почему бы мне всё это не носить иногда? И мама бы порадовалась – то, что она купила, не пропадает даром.
Я достала косметичку и накрасила ресницы. Тронула губы помадой.
Всё! Достаточно! Целый час на это убила!
Была почти полночь. Родители спали. Я редко ложусь спать раньше двенадцати и в школу к восьми встаю с трудом. Интересно, сосед спит?
Если я звякну не по домашнему, а на мобильник – родителей Лёвкиных не испугаю, у него своя комната, они не услышат.
– Лёв! Спишь?
– Читаю.
– Лёв, выйди на площадку, я тебе что-то покажу. Буквально на минутку, лады?
– До завтра не подождёшь? Я уже в постели.
– Я бы подождала, если бы мы в соседних домах жили. Но ведь мы на одном квадратном метре!
– Ладно, выхожу, уговорила.
Конечно, я не скажу, что Лёва упал при виде моей юбки. Он на ногах крепко держится. Но удивился сильно.
Он осмотрел меня буквально как новогоднюю ёлку, только не он вокруг неё ходил, а я покружилась по его просьбе.
– Слушай, как всё-таки женщинам идут платья и юбки, – сказал он, удивлённо крутя башкой. – Ты совсем другая сейчас.
– Правда, что ли?
– Да. Ты сейчас, знаешь кто? – он потёр подбородок. – Ты сейчас настоящая Виолетта.
– Здрасьте! А была какая? Не настоящая?
– А была Ветка. Хорошего дерева рябины – но ветка!
– А сейчас я какого дерева?
– А сейчас ты вообще не дерево. Ты – сама по себе. Виолетта Покровская.
И он
