Отель с привидениями (сборник) - Джон Фолкнер

Вскоре родился ты, дорогой Эдвард. Здоровье Констанции быстро поправлялось, радость материнства вдохнула в нее новые душевные силы, и твое появление на свет принесло ей блаженное утешение после долгих страданий. Джон отнесся к рождению сына едва ли не равнодушно, хотя как-то раз просидел у жены почти полчаса и даже позволил ей погладить его по волосам и приласкать, как в былое время. Стояла прекрасная летняя пора, но Джон почти не выходил из дома, не покидал своей комнаты, даже спал в ней, распорядившись поставить там походную кровать, — и подолгу играл на скрипке.

Однажды в конце июля мы сидели после обеда в гостиной. Окна, выходившие на лужайку, были распахнуты, но дневная духота не сменилась прохладой. Наша жизнь протекала по-прежнему безрадостно, однако в тот вечер уныние было не столь тягостным, как обычно, поскольку Джон спустился к обеду. Теперь это случалось весьма редко, так как он велел подавать ему в комнату. Констанция, тоже спустившаяся в гостиную, сидела за роялем и играла сочинения Скарлатти и Баха, зная, как любит муж старинную музыку. Ныне эти композиторы в большой моде, а тогда их произведения исполнялись редко. Констанция играла превосходно, но Джон никогда не позволял ей аккомпанировать ему, более того, сам перестал играть в нашем присутствии и музицировал, только уединившись у себя в комнате. Подали кофе, и Констанция отошла от рояля. Все это время брат сидел в сторонке, погруженный в чтение, и не обращал на нас внимания, но вдруг, отложив книгу, сказал:

— Констанция, если ты не против, я принесу скрипку и сыграем вместе.

Господи, какой радостью отозвались в нас эти немудреные слова! Но мы не подали вида, что взволнованы, и когда Джон пошел за скрипкой, растроганная Констанция поцеловала сначала свою мать, потом меня и, не говоря ни слова, пожала мне руку. Спустя минуту вернулся брат со скрипкой и нотной тетрадью. Я сразу же узнала старый кожаный переплет продолговатой формы, узнала тетрадь с сюитами Грациани. Я не видела ее почти два года и не подозревала, что брат привез ее в Ройстон. Мне сразу же стало ясно, что он хотел сыграть «Ареопагиту». Сама не знаю почему, но это произведение внушало мне глубокое отвращение, однако в ту минуту мне показалось безразличным, что они будут играть, — лишь бы Джон пощадил жену и сменил гнев на милость. Он поставил ноты на рояль и предложил начать. Констанция видела их впервые, хотя, полагаю, мелодия была ей знакома — ведь Джон так часто исполнял сюиту, а раз услышав, ее трудно было забыть.

Зазвучала «Ареопагита», и поначалу все шло прекрасно. Когда полились волшебные звуки скрипки Страдивари, когда она заговорила под виртуозным смычком Джона — а даже на самый строгий взгляд он играл блистательно, — не прошло и нескольких минут, как мы забыли обо всех печалях и сидели зачарованные. Казалось, скрипка словно бы ожила, она пела каким-то таинственным языком, непостижимый смысл которого не в силах передать человеческие слова. Констанция не очень хорошо разбиралась в basso continuo, и ей было нелегко читать с листа рукописные ноты, но она успешно справлялась, пока не началась гальярда. Как она рассказывала мне потом, она вдруг утратила способность сосредоточиться на своей игре, все ее внимание против воли притягивалось к скрипке, и она с трудом следила за нотами. Констанция ошиблась один раз, другой, смутилась и снова сбилась. Вдруг Джон остановился и резко сказал:

— Уступи место Софи. Ты не поспеваешь за мной.

Бедная Констанция! Слезы навернулись у меня на глаза, когда я услышала жестокие слова брата, и с губ готов уже был сорваться упрек. Констанция была еще слаба после родов, к тому же впервые аккомпанировала мужу и, естественно, волновалась. Сказанные в досаде слова обратили в прах все ее надежды на возрождение любви, и она не смогла этого вынести. Закрыв лицо руками и уронив голову на клавиши, Констанция разрыдалась.

Мы с миссис Темпл бросились к ней, пытаясь успокоить. Джон убрал скрипку и, взяв нотную тетрадь под мышку, удалился, ни единым словом не утешив жену, а она, бедняжка, плакала так, что, казалось, у нее разорвется сердце.

Констанцию уложили в постель, но она еще долго билась в судорожных рыданиях. Миссис Темпл заставила ее выпить успокаивающее, и к часу ночи она наконец-то забылась тяжелой дремотой. Мне тоже необходимо было отдохнуть. Я буквально валилась с ног от усталости после всех переживаний и от жгучей обиды за оскорбленную Констанцию. Несчастья так истомили меня, что едва голова моя коснулась подушки, как я провалилась в сон.

Детскую устроили в южном крыле дома, и Констанция спала теперь в соседней комнате, чтобы быть поближе к младенцу. А чтобы ей не было одиноко, я по просьбе миссис Темпл тоже перебралась на эту половину, заняв комнату немного дальше по коридору. Ночью меня разбудил тихий стук в дверь моей спальни. Я не сразу пришла в себя и с трудом понимала, где нахожусь. Светила луна, но я зажгла свечу и увидела, что на часах уже два ночи. У меня мелькнула мысль, что Констанции плохо или что-то случилось с малюткой, и няня пришла за мной. Подойдя к двери, я тихо спросила, кто там. Каково же было мое изумление, когда я услышала голос Констанции.

— Софи, открой мне.

Я поспешно открыла дверь и в сумраке коридора увидела белую фигуру своей несчастной сестры. Она стояла в одной ночной рубашке.

Освещенная мертвенным светом луны, Констанция казалась ужасно бледной, и в первое мгновение мне подумалось, что она, как сомнамбула, бродит во сне, терзаемая горем. Ласково взяв ее за руку, я сказала:

— Дорогая моя, возвращайся скорее в постель, ты простудишься.

Однако Констанция вовсе не спала. Сделав мне знак молчать, она испуганно прошептала:

— Тихо! Ты ничего не слышишь?

Этот вопрос и ее явный испуг невольно смутили меня. Ее волнение передалось мне, я почувствовала, как дрожь пробежала по всему телу, и я напрягла слух. Но все в доме спало.

— Слышишь? — снова спросила Констанция. Страшная мысль пришла мне в голову: у ребенка начался круп, и бедняжка с отчаянием прислушивается к хрипам задыхающегося сына. И тут же другая, еще более страшная мысль пронзила меня: не помрачился ли рассудок Констанции после пережитых потрясений? Я похолодела от ужаса.

— Тихо! — повторила Констанция, и в это мгновение до слуха моего издалека долетел глухой шум.

— Что это, Констанция? — воскликнула я. — Ты пугаешь меня!

Шум перешел в какой-то тихий дрожащий звон, и я скорее догадалась, чем услышала, что это играли на каком-то музыкальном инструменте. Я вышла в коридор. В онемелой тишине спящего дома звучала далекая музыка, и я узнала гальярду из «Ареопагиты».