Генерал Брусилов. Лучший полководец Первой Мировой войны - Валентин Рунов

При этом русское командование ошибочно было убеждено, что сможет упредить противника в развертывании войск в начале войны. При этом расчеты делались на том основании, что «судьбе было угодно, чтобы в руки нашего ГУГШ (Главного управления Генерального штаба. – Авт.) попали в 1909–1912 гг. подробные сведения о намеченном австро-венгерским планом войны развертывании». На этом основании «составители нашего плана считали, что выбор «поля» предстоящего генерального сражения будет принадлежать нам»[10].

Но в последующем планы австро-венгерского командования менялись. Несмотря на это, Генеральный штаб русской армии продолжал ориентироваться на старые стратегические планы противника, даже при которых выходило, что австро-венгерская армия сможет закончить свое сосредоточение в Восточной Галиции к исходу 15-го дня мобилизации. В то же время возможности мобилизации и развертывания русских войск были значительно ниже. Так, по подсчетам выходило, что войска Юго-Западного фронта могли произвести частичное развертывание (36 пехотных дивизий) только на 25-й день после объявления мобилизации, а остальных 13 пехотных дивизий – к 40-му дню. В результате этого у военных специалистов не оставалось сомнений, что «в начале операций на Юго-Западном фронте инициатива в действиях окажется в руках наших врагов»[11].

Имелись серьезные расхождения и в определении направления главного удара. В Записке генерал-квартирмейстера Главного управления русского Генерального штаба Ю. Н. Данилова от 1 марта 1914 года высказывалось предположение, что австро-венгерская армия, сосредоточенная в Восточной Галиции, нанесет главный удар на фронте Седлец, Брест, Кобрин. Для обеспечения главного удара с юга австро-венгерские войска «постараются овладеть дубно-ровенским районом и выставить заслон на проскуровском направлении». Штаб же Киевского военного округа считал, что главный удар австро-венгерская армия нанесет именно на направлении Проскуров, Винница, Киев. «Разница в оценке обстановки порождала разницу во взглядах на наиболее целесообразный способ наших собственных действий. Местное начальство Киевского военного округа всегда настаивало на усилении 3-й и 8-й армий и оттяжке их наступления, считая более соответствующим выждать вперед австрийцев и рассчитывая встретить их короткими контрударами. Напротив ГУГШ, исходя из соображения о вероятном направлении главных усилий австрийцев к северу и учитывая опасность такого удара для наших запаздывающих в своей готовности 4-й и 5-й армий, требовало скорейшего перехода в наступление армий, развертывавшихся на территории Киевского военного округа», т. е. 3-й и 8-й[12].

Таким образом, стратегические планы русского Генерального штаба в отношении действий войск Юго-Западного фронта имели ряд серьезных недостатков, которые в случае начала войны должны были поставить перед его штабом и командующими армиями многие проблемы, от решения которых напрямую зависел успех операции.

И грянул гром…

Весть об убийстве наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франца Фердинанда в столице Боснии и Герцеговины городе Сараево 28 июня 1914 года Брусилов получил в Киссингене – небольшом курортном городке на юге Германии, где он отдыхал и лечился вместе с женой. Надо заметить, что на отдых в Германию чета Брусиловых выезжала ежегодно. По служебным делам Алексей Алексеевич также часто бывал в Австро-Венгрии, Франции, Италии. В то время, несмотря на его высокое служебное положение, поездки за границу ему не запрещались. Правительства всех цивилизованных государств считали, что именитые иностранцы посещают их страну вовсе не для того, чтобы заниматься шпионскими делами, что было уделом чиновников более низкого ранга.

В то время в правительственных кругах европейских стран уже не было сомнений в том, что сараевское убийство станет поводом для более значимых событий. Европа замерла в ожидании: воспользуются ли правящие австро-венгерские и германские власти этим убийством как поводом для того, чтобы развязать войну? Но позиции этих стран оставались не ясными. Все дворы объявили траур, престарелого императора Франца Иосифа засыпали соболезнующими телеграммами… Но окончательное решение о войне было принято только после того, как 4 июля в Берлине состоялась встреча начальника канцелярии австро-венгерского МИДа графа А. Хойоса с министром иностранных дел Германии Г. фон Яговом. 7 июля Хойос привез в Вену согласие Германии поддержать союзницу всеми силами и средствами вплоть до войны.

14 июля сербам был предъявлен ультиматум, провокационно-вызывающий по содержанию. Сербия тут же обратилась за советом к Франции и России. На следующий день из Петербурга пришел успокоительный ответ, что в столь трудное время Сербия в беде оставлена не будет.

Я не хочу описывать подробно события, предшествующие началу Первой мировой войны, так как эту работу давно уже проделали другие исследователи. Однако считаю необходимым привести выдержку из воспоминаний А. А. Брусилова для того, чтобы читатель мог понять, как на это смотрел сам Алексей Алексеевич. Так, но уже в советское время он обвинял и власти Российской империи в тех политических играх, которые они вели накануне Первой мировой войны. По этому поводу он писал: «При Николае II бестолковые колебания расстроили нашу армию, а всю предыдущую подготовку Западного театра свели почти к нулю. Поощряемые Германией, мы затеяли дальневосточную авантюру, во время которой немцы наложили на нас крупную контрибуцию в виде постыдного для нашего самолюбия и разорительного для нашего кармана торгового договора. Мы позорно проиграли войну с Японией, и такими деяниями, нужно по справедливости признать, само правительство ускорило революцию 1905–1906 гг. В годы японской войны и первой революции наше правительство ясно подчеркнуло и указало народу, что оно само не знает, чего хочет и куда идет. Спохватились мы в своей ошибке довольно поздно, после аннексии Боснии и Герцеговины, но моральную подготовку народа к неизбежной европейской войне не то что упустили, а скорее, не допустили».

В то же время Алексей Алексеевич вполне справедливо считал, что политические игры правительства всегда негативным образом сказываются на армии, и прежде всего на состоянии ее офицерского корпуса. «Если бы в войсках какой-либо начальник вздумал объяснить своим подчиненным, что наш главный враг – немец, что он собирается напасть на нас и что мы должны всеми силами готовиться отразить его, то этот господин был бы немедленно выгнан со службы, если только не предан суду. Еще в меньшей степени мог бы школьный учитель проповедовать своим питомцам любовь к славянам и ненависть к немцам. Он был бы сочтен опасным панславистом, ярым революционером и сослан в Туруханский или Нарымский край. Очевидно, немец, внешний и внутренний, был у нас всесилен, он занимал самые высшие государственные посты, был persona gratissima при дворе. Кроме того, в Петербурге была могущественная русско-немецкая партия, требовавшая во что бы то ни стало, ценою каких бы то ни было унижений крепкого союза с Германией, которая демонстративно в то время плевала на нас»[13].