Русские анархисты. 1905-1917 - Пол Эврич

Марксистским лозунгом, который оказал еще более сильное воздействие на русское анархистское движение, стало знаменитое предложение Маркса в преамбуле к уставу только что, в 1864 году, организованного I Интернационала: «Освобождение рабочего класса должно быть проведено самим рабочим классом». Анархисты истолковали это заявление как призыв к социальной революции масс с целью не столько просто захватить, сколько уничтожить государство. Звонкие слова Маркса, сказанные в условиях 1864 года, снова и снова появлялись в русской анархистской литературе. Временами они сопровождались строчками «Интернационала», в которых была та же мысль:

Никто не даст нам искупленья,Ни бог, ни царь и ни герой.Добьемся мы освобожденьяСвоею собственной рукой!

То есть марксисты и анархисты, провозглашая этот лозунг, отражали общую веру в восстание масс, выступая и против бланкистского coup d'etat, – в чем Маркс был согласен с Бакуниным, несмотря на их острое противостояние в I Интернационале. Позднее призыв этот служил точкой соприкосновения между анархистами и социалистами, которые противостояли авторитаризму и тоже придавали очень большое значение спонтанности и инициативе масс.

На антиинтеллектуализм русских анархистов влиял также сильный антагонизм между политиками и интеллектуалами, который во второй половине XIX века развился в рядах европейского рабочего движения. Эта враждебность, проистекавшая из убеждения, что интеллигенты – эта особая мягкотелая разновидность, чьи интересы не имеют почти ничего общего с интересами рабочих от станка, – была особенна сильна среди прудонистов, выступавших против того, чтобы нерабочие входили в Генеральный совет I Интернационала, и решительно возражавших против присутствия образованных буржуа в рабочем движении.

Во Франции решимость фабричных рабочих полагаться только на свои силы – она называлась ourvrierisme – провозглашалась повсюду, перекрывая все политические разногласия. Например, ультрарадикальные «аллеманисты» безоговорочно исключали из своих рядов «белоручек», а реформистские профсоюзы, хотя и не испытывали враждебности к интеллигентам как таковым, тем не менее настороженно относились к радикальной идеологии, которая могла подвергнуть опасности конкретные достижения нескольких десятилетий. Революционные синдикалисты тоже не видели никакого толку в своекорыстных политиканах. Они настаивали, что политическая агитация ни к чему не приведет; парламент – средоточие жульничества и соглашательства, все эти частичные реформы – чистая иллюзия, главный их эффект состоит в том, что из рабочего движения устраняется его революционная острота. Капитализм будет уничтожен – а пролетариат соответственно освобожден – только с помощью прямых действий пролетарских союзов.

Недоверие углублялось еще и тем, что все большее количество знаменитых социалистов стало входить в парламенты и правительства. В 1893 году, когда во французскую палату депутатов были избраны марксистские вожди Жюль Гед и Эдуард Валлиант, хорошо известный бланкист, многие рабочие пришли к убеждению, что их политические лидеры перекуплены врагом. Еще более сильное потрясение принес 1899 год, когда Александр Милльран принял пост министра торговли в правительстве Рене Вальдек-Руссо, став первым социалистом в «буржуазном» кабинете министров. Заводские рабочие, полные воинственности, выразили свою горечь в следующем году на конгрессе Федерации труда в Париже. «Все политики – предатели», – сообщил один оратор, а другой предупредил своих товарищей, чтобы они не поддавались на показное обаяние интеллектуалов из среднего класса, а «полагались бы исключительно на энтузиазм рабочих».

Фернан Пелетье, выдающийся лидер синдикалистов, провел резкое различие между «милльранизмом» политически ориентированных социалистов и неподдельной революционностью сторонников синдикалистов, которые были «мятежниками во все времена, людьми в полном смысле слова без бога, без хозяев и без страны, неколебимыми врагами любого деспотизма, морального или коллективного, – то есть врагами законов и диктатуры, включая диктатуру пролетариата». Такая антиполитическая тенденциозность стала официальной политикой Конфедерации труда в 1906 году, когда Амьенская хартия подтвердила полную независимость французского профсоюзного движения от всех политических хитросплетений.

В облике Пелетье не было ничего от мрачного замасленного пролетария. Он был неизменно чисто выбритым журналистом, выходцем из среднего класса, получившим хорошее образование. Восприняв проблемы рабочего класса как свои собственные, стал исключительно действенным и эффективным профсоюзным лидером, которому доверяли и которым восхищались все члены Конфедерации труда, от мала до велика. Всю свою энергию Пелетье посвящал практическим делам по организации рабочего движения и прямых действий, отдавая идеологические задачи на откуп тем интеллигентам, которые, по его мнению, не были искренне увлечены ежедневной борьбой рабочих за право на лучшую жизнь. Рабочим союзам, заявлял он, «наплевать на теорию… а их эмпиризм стоит всех систем в мире и в своих предвидениях он точен, как календарь».

Идеологии и утопии, утверждал он, никогда не рождаются в среде тех, кто работает руками. Их сочиняют интеллигентные выходцы из среднего класса, которые «ищут лекарства от наших болезней в своих собственных идеях; они сочиняют их по ночам при свете масляных светильников, вместо того чтобы увидеть и наши заботы, и реальность».

Такие теоретики синдикализма, как Жорж Сорель, Хуберт Аагардель и Эдуард Берт, признавали, что с практической точки зрения синдикалистское движение мало чем им обязано. Более того, Сорель и Лагардель охотно признавали, что они больше узнали от активных профсоюзников, чем научили их. «В мерцании полуночных светильников» они разрабатывали философию, которая ставила моральную ценность прямых действий гораздо выше их экономических результатов. Ни одно крупное движение, утверждал Сорель, не достигало успехов без «социальных мифов». На настоящем этапе всеобщая забастовка и была тем «мифом», который мог вдохновить рабочий класс на героические деяния и оказать поддержку в ежедневных стычках с буржуазией. Всеобщая забастовка была призывом к действию, поэтическим видением, образом битвы, которая: поднимает массы на совместные действия и вселяет в них мощное чувство морального превосходства.

Высокопарные тирады Сореля большей частью отвергались воинственными членами профсоюзного движения – Эмилем Поже, Жоржем Ивето, Виктором Грюфелле и Полем Делессалем. Когда парламентская комиссия спросила Грюфелле, который после преждевременной смерти Пелетье в 1901 году стал генеральным секретарем Конфедерации труда, изучал ли он Сореля, тот сухо ответил: «Я читал Александра Дюма». Сапожник по профессии и закаленный профсоюзный активист, Грюфелле обвинял буржуазных интеллектуалов, которые, как он считал, ничего не зная о трудностях и бедах заводской жизни, пытались увлечь рабочих абстрактными формулами, чтобы самим занять места, где будут пользоваться властью и привилегиями. «Если кто-то слишком много размышляет, – как-то заметил он, – у него ничего не получится». Несмотря на свое происхождение от бланкистских предшественников, которое заставляло его подчеркивать роль «сознательного меньшинства» в рабочем движении, Грюфелле презирал образованных людей, которые претендовали на лидерство в профсоюзном движении или в общественной жизни. «Среди профсоюзных активистов, – писал он в 1908 году, – существует сильная оппозиция к буржуазии… Они страстно хотят, чтобы их возглавляли рабочие».

Нигде в Европе не было более сильной враждебности к образованным классам, чем в деревнях матушки-России. Студенты-народники, которые в 1870-х годах пошли по селам, натыкались на невидимый барьер, отделявший их от невежественного народа. Бакунин считал тщетными любые попытки чему-то учить темный народ, а его молодой ученик Нечаев высмеивал «непрошеных учителей» крестьянства, поскольку их поучения только отвлекали от животворных «народных источников». После фиаско 1870-х годов, жалкого краха попыток студентов приобщиться к сельскому люду, кое-кто из разочарованных народников вообще отверг образование, которое, как они считали, только отделяет их от масс. Другие задумались, может ли образование перебросить мост через этот проем и был ли прав философ-народник Николай Михайловский, когда он заметил, что несколько грамотных должны «неизбежно подчинить себе» трудящееся большинство.

Нельзя считать, что ситуация заметно улучшилась, когда крестьяне стали прибывать в города для работы на фабриках, ибо они брали с собой и все свои подозрения в адрес интеллигенции. Один чернорабочий в Санкт-Петербурге горько посетовал, что «интеллигенция захватила позицию рабочего». Хорошо получать книги от студентов, сказал он, но когда они начинают учить разным глупостям, ты должен их выставить. «Они должны понять, что рабочее дело должно полностью находиться в руках самих рабочих». Хотя это замечание относилось к кружку народника Чайковского 1870-х годов, то же самое отношение существовало и несколько десятилетий спустя к народникам и марксистам, которые соревновались в преданности нарождающемуся классу промышленных рабочих. В 1883 году Георгий Плеханов, «отец русской социал-демократии» был вынужден заявить, что марксистская диктатура пролетариата «столь же далека от диктатуры группки революционных разночинцев, как небо от земли»[18]. Он заверил рабочих, что ученики Маркса полны самоотверженности и их задача – поднять классовую сознательность пролетариата, чтобы он стал «самостоятельной фигурой на арене исторической жизни, а не вечно переходил от одного опекуна к другому»[19].