В сладостном уединении - Амалия Джеймс

— Если я вас обидела, простите, — мягко договорила Джульета.

— Со своей стороны могу добавить, что Колин заинтересовался вами, — дружески коснувшись плеча девушки, произнесла Моника. — Сегодня, когда он обнаружил, что вас нет, это было видно по его глазам. Вообще он здорово изменился…

Пруденс смутилась вконец. Всегда неприятно, когда с тобой вот так говорят о сокровенном, да еще если это делают малознакомые люди. К тому же, предположение Моники, разумеется, совершенно не соответствующее действительности, почему-то все равно заставило сердце биться сильнее… Пруденс смело посмотрела ей в лицо, однако не обнаружила ни насмешки, ни злорадства, ни желания обидеть. Обе женщины вели себя спокойно, настроены были явно доброжелательно. Пруденс не почувствовала их желания ее разговорить, вызвать на откровенность. Видимо, просто так, коротали скучный день в болтовне…

И тут в зал ворвался разгневанный Колин. Скорее всего, дверь, не окажись она такой прочной, разлетелась бы в щепки.

— Черт побери, где вы были? — спросил он грозно, останавливаясь перед Пруденс и не обращая никакого внимания на Джульету и Монику, сидящих у огня.

Несмотря на не очень-то приятную ситуацию, невозможно было не отметить, что рассерженный Колин был фантастически красив.

— Ходила в деревню, — спокойно ответила она. — Вернулась уже минут двадцать назад. Вы меня искали? Спасибо за заботу, но, право, не стоило беспокоиться…

— Не стоило! — взорвался Колин. — Вы могли лежать в канаве со сломанной ногой!

— Ах, как драматично! — парировала Пруденс. — Вместо детских книг вам следует писать мыльные оперы!

Он безмолвно уставился на нее, а она тайком позлорадствовала.

Не говоря больше ни слова, Колин вылетел из зала, и было слышно, как затопал вверх по лестнице.

— А вы не такая уж наивная, как я предполагала, — холодно заключила разыгравшуюся сцену Джульета.

На следующее утро Джульета и Моника уехали в Эдинбург, а Пруденс начала работать с Хейли Монтгомери. Пока она решила не открывать карты — в ее распоряжении были две недели. Правда, представлялись они ей весьма мрачными. Колина не было видно с тех пор, как он пулей вылетел из зала. Следовало полагать, что все отношения между ними окончательно порваны.

Работа с писателем захватывала ее. Он пригласил секретаршу в маленькую комнату на третьем этаже, выходившую окнами на развалины аббатства, где были только стул и стол, да пишущая машинка, и вручил горы бумаг, исписанных от руки и частично отпечатанных. Это был его первый роман после десяти лет молчания. Пруденс предстояло все перепечатать.

Завтракали они вдвоем.

— Издатель у вас уже есть? — невинно поинтересовалась Пруденс.

— Точно не знаю, — ответил Монтгомери. — Думаю, найдется, при желании.

— Значит, литературный мир пока не знает, что вы написали новый роман?

Он рассеянно посмотрел на нее. Одет Хейли был просто, очень по-домашнему, и Пруденс подумала: "Кто бы поверил, что передо мной сидит лауреат Пулитцеровской премии!"

— Вы правы.

"Эллиот будет в восторге", — порадовалась она.

— А почему вы снова взялись за перо?

— Почувствовал необходимость.

"Эту фразу запомнить нетрудно", — отметила Пруденс.

— Вам понравилось то, что вы написали?

— Я не стал бы просить вас печатать, если бы не был удовлетворен этой вещью.

Тут она поняла, что Хейли ждал этого вопроса, чтобы исправить сказанное им при их первой встрече. Тогда он явно перегнул палку, высказав сомнение, может ли вообще теперь писать.

— Да, конечно, это глупый вопрос. Пруденс вспомнила, как Эллиот говорил ей, что журналистские вопросы не могут быть глупыми. Грубыми, нетактичными, бесцельными, основанными на сплетнях, какими угодно, но никогда — идиотскими. Любой может оказаться именно тем, чем надо, дабы расколоть собеседника.

Во вторник за завтраком вместо Хейли она обнаружила Колина. Он сообщил, что секретарь понадобится отцу только после обеда, и предложил ей пойти прогуляться. Пруденс с радостью согласилась. Они опять отправились к развалинам аббатства. Вовсю пригревало солнце, воздух был сырым и теплым.

— Отец говорит, что вы отлично справляетесь, — как бы невзначай заметил Колин.

— Приятно слышать. Мне нравится его новая книга.

— Она настолько хороша?

Пруденс остановилась, и он тоже замер, повернувшись к ней лицом. Таким симпатичным она его еще никогда не видела! Но в глазах было сомнение. Интересно, он думал при этом о ней или об отцовском романе?

— Да, мне так кажется.

Колин внимательно смотрел ей в глаза.

— И откуда может знать секретарь?

— Я и не говорила, что знаю. Кажется…

— Вам и не положено.

— Слушайте, прекратите делать предположения на мой счет!

Колин улыбнулся. Дальше до развалин они шли молча, и, только когда оба уселись на крошечной полянке у древних камней, произнес:

— Я звонил Джоан.

— Ну и что?

— Спросил ее о вас.

Он очень внимательно в нее всматривался, поэтому ей было непросто сохранить невинное выражение лица.

— И она сказала вам, что я получала только отличные отметки?

— Практически да, — загадочно ответил он, вытягивая ноги на траве. — Во всяком случае, дала вам добрую рекомендацию.

— Добрую?

— Да, сказала, что не очень хорошо вас знает, но вы кажетесь ей весьма образованной и… Господи, какое же слово она сказала? — Колин призадумался, но Пруденс догадалась, что он просто выдержал паузу — на самом деле ничего не забыл. — Ах да, надежной! Именно так. — Откинувшись на один локоть, он провел другой рукой по ее обнаженной коже и улыбнулся. — На этот раз мурашки не появляются?

Пруденс слегка отодвинулась.

— Их никогда и не было! — Она сердилась, но, конечно же, не из-за этого нежного прикосновения. — Колин, я не… — замолкла и тяжело вздохнула. — Джоан не совсем хорошо меня знает…

— Хотите сказать, что не такой уж вы надежный человек?

"Ну, сказки же ему, скажи! — уговаривала она себя. — Просто скажи: я репортер "Манхэттен мансли" и приехала сюда, чтобы написать статью о вашем отце, но договорилась с Джоан… Колин поймет".

Вместо этого горько засмеялась.

— О нет.

— Знаете, — небрежно заметил Колин, — Джоан почему-то забыла, о чем хотела мне сказать, хотя твердила Монике, что очень важно, чтобы я до нее дозвонился. Странно, не правда ли?

Пруденс ничего не оставалось, как только пожать плечами.

— Я слышал, вчера вы звонили в Нью-Йорк, — продолжал он. — Наша деревушка маленькая — все на виду. Родителям?