Красиво жить не запретишь - Иван Мотринец

Прочтя, Валентин нахмурился. Информация, конечно, заслуживает внимания, только не слишком ли опасно оставаться Маше рядом с Федосюком? Милая, умненькая девчонка, всего лишь девчонка, играющая жизнью. А здесь, Валентин нюхом чуял, как тренированный пес, игра идет крупная, таким Федосюкам плевать и на мать родную.

— Да, да, Валентин, разведчицу твою пора выводить из нашей игры. Незамедлительно. Направления она дала интереснейшие, согласен? — Иволгин, как всегда, в буквальном смысле читал мысли Скворцова. Так думал Валентин, однако сам Иволгин ставил себе в заслугу иное: он, наконец, выпестовал не просто замену себе в угрозыске — единомышленника.

— С Машей постараюсь побыстрее встретиться и тихо удалить на некоторое время, скажем, к заболевшей бабушке с Москву. А связь Жукровский — Федосюк… Выходит, убил все же не Жукровский… Федосюк? Да не может сей гусь настолько владеть собой! Эта порода способна, мне кажется, на любую крайность, но лицедействовать, убив кого-либо, ей не под силу. Логично, что его устраивает, может, мы даже не подозреваем насколько, смерть Черноусовой. Но звонить об этом девчонке?! Что-то не так, не так. Я вот о чем: как вообще возник между ними разговор о Жукровском? Неужели она переступила черту, за которую, десять раз предупреждал, идти ей нельзя?!

— Сделаем так, — Иволгин резко поднялся, придвинул стул к столу, и это было верным признаком серьезности момента. — Ты сейчас же едешь на поиски Маши. Когда она окажется на недосягаемом для Федосюка расстоянии, потолкуем детально. Определимся. Вызвать машину?

— Нет, я — к себе. Попытаюсь с ней созвониться. Не удастся — тут же свяжусь с теми, кто сегодня «ведет» Федосюка.

— А кто, кстати, его «ведет»?

— Ну, голова моя садовая! Послал, на пару часов, пора сменить Николая, зуб на зуб, небось, не попадает, холод собачий.

— Вот-вот, тебе не напомни — загонишь в гроб человека. Никакой любви к ближнему.

— Подчиненных, как меня в этом кабинете учили, надобно школить, то бишь, гонять, а не любить. И еще учили, что любовь в милицейской судьбе — золотая, почти неуловимая песчинка.

— Ну, тебя на лирику потянуло. А тут, брат, серьезнейшая проза. Лирику тоже отложим на потом, я, к слову, хотел бы полюбопытствовать… Но — после!

Скворцов как раз открывал дверь, когда затрезвонила внутренняя связь. Иволгин, сев поудобнее, нажал клавишу.

— Слушаю, товарищ дежурный. Телеграмма из Киева? Короткая? Прочти, после занесешь.

— Читаю. «Начальнику райотдела прибыть четверг министерство внутренних дел республики заслушивания хода расследования убийства профессора Черноусовой точка». Подпись: заместитель министра Друненко.

— Вот и читай, майор, телеграмму начальнику райотдела. Субординацию нарушаешь.

— Ни чуть-чуть! Товарища подполковника нет на месте, я и подумал, что лучше вам о такой телеграмме знать загодя.

— Мне бы вовсе о ней не знать. Ладно, благодарю. Сообщи подполковнику, только появится. У тебя все?

— Понял. Отключаюсь.

Иволгин вновь поднялся, рывком распахнул форточку, постоял, глядя во двор. Он спиной чувствовал, что Скворцов так и остался у двери, уловил ситуацию, ждет.

— Вот, дождались. «На ковер» приглашают, в министерство. Будем отчет держать — профессора убили, а мы не чешемся.

— А что, за дворника «на ковер» не требуют?

— Молодо-зелено! Во всей моей практике, если хочешь знать, ни одного убитого дворника не было, а профессора попадались, доценты тоже.

— Интересная мысль. С нее бы и начать вам отчет в Киеве. Наши дворники, при всей их шумливости, парод сугубо положительный. И так далее. Планы ближайшие меняются?

— Самые ближайшие — нет. Найди дивчину. После зайдешь, помозгуем. На восемь собери наших соколов, сведем всю информацию в кучу малу, по зернышку отсеем, может, нечто испечем к обеду. Вечером надо вылетать.

— В 17.20?

— Так точно.

— Я по дороге скажу, чтобы билеты заказали. Два?

— Ну дипломат! И не просись, в столицу не возьмем. Дослужиться надо до такого ковра!

— Спасибо, Василий Анатольевич! Побежал.

Оперуполномоченный Вознюк отбивал в чужом подъезде чечетку — такая стояла холодина. Ну, капитан, ну, Валентин! Посылал на «пару часиков», а уже четвертый скоро отстукает. Хотя бы толк был! «У парадного подъезда», какое там! Рядом с мусорными ящиками проторчал, превращаясь в сосульку. Может, тот гад, Федосюк намылился из дома, что напротив, еще до его, Николая, появления? Вполне. Там и дверь во двор имеется, не запертая, кстати. Дальше — дворами и, пожалуйста, сгинул след. Николая бесила бездеятельность. Ну, какую инициативу тут проявишь? Подняться на третий этаж, позвонить, вежливо осведомиться:

— Долго еще намерены, молодой человек, оставаться в этой квартире с прекрасной дамой?

А если откроет не сам Федосюк, поинтересоваться не менее вежливо, давно ли отбыл и в каком направлении, желательно поточнее. А если… Мысль, как бы дав отбой, переключилась. Он лично на такую девицу и не обернулся бы. Выбрала же себе ремесло! Живи — наслаждайся. А тут, как бездомный пес, замерзай. Подумалось еще, что надо бы со Славой потолковать, ни к чему ему интересоваться этой самой Машей. Марья-краса, фасад, правда, неплох, но Славка ведь не знает, что это за птица! Подвез и размечтался, дурень, а парень все же свой, надо предупредить.

Через пару минут терпение Николая окончательно иссякло, и сыщик поспешил к кабине ближайшего автомата, прикинув, что из нее нужный подъезд должен быть виден. Дежурный райотдела ответил с недоумением:

— Что звонишь? Случилось что-то?

— Где Скворцов?

— Выбежал недавно, сказал, скоро перезвонит. На восемь утра ваше угро общий сбор трубит. Так что капитану передать?

— Что замерз, как голодный пес.

— Так ты замерз или голоден? — майор поговорить любил. Слово за слово — дежурство пролетело.

Вознюк повесил трубку. Закрывая дверцу, что держалась на «честном слове», он молниеносно повеселел, услышав звук знакомых тормозов райотделовских «Жигулей». Быстро свернул за угол: точно. Лейтенант огляделся — угол был пуст. Быстро подошел к машине, ему уже открыли дверцу. Сел.

— Здорово, хлопцы! А пораньше вы не могли? Ног не чую…

— Значит, не могли, — люди из бригады наружного наблюдения все, как один, флегматичны. Тоже служба. Да он бы лучше улицы подметал.

— Так что там с объектом?

— Не мычит — не телится. Вообще за четыре часа никто из подъезда не вышел, никто в него не вошел. У-ди-ви-тель-ный дом!

Капитан Гуленко рассмеялся:

— Нормально! Хуже, когда не дом — муравейник. Что ж, по местам, мужики.

Вознюк пожал капитану руку и направился в райотдел, минут на пятнадцать, разминувшись со Скворцовым. Но еще прежде в машине ожила рация, после треска прорвался внятный, отрывистый голос: «Внимание! Всем! Всем! По улице Вознесенской, дом номер одиннадцать, совершено разбойное нападение. Преступник скрылся, предположительно на желтых «Жигулях», последняя цифра госномера «5». Всем постам и маршрутам! Будьте осторожны! Преступник, по непроверенным данным, вооружен».

— Ну, жизнь кипит! А Вознесенская, кстати, тут поблизости, — проронил водитель.

— Наше дело — дом № 7 по улице Вересаева. Каждому — свое, — лейтенант успел привыкнуть к нынешней службе и требовал ото всех почтительного отношения к ней.

Вознюк согрелся очень скоро, ибо, не успел он войти в дежурку, как майор по приказу Иволгина отправил его на Вознесенскую. Там сыщик застрял надолго, пытаясь получить внятное описание грабителя от маленькой старухи, всхлипывающей, сморкающейся, хватающейся за сердце.

— Раньше надо было хвататься, — Вознюк по молодости лет не терпел трусливой беспомощности. Бабуля, оказалось, полчаса просидела в ванной, как потребовал от нее грабитель, якобы грозивший ей «настоящим пистолетом» и действительно оставивший синяки на ее дряблых, тонких запястьях.

Что не переставало удивлять лейтенанта — это впечатление, что едва ли не четверо из пяти потерпевших, свидетелей как будто вообще закрывают глаза в самые критические минуты. Иначе чем объяснить их полнейшую неспособность что-либо внятное, определенное сказать об увиденном? Ненаблюдательны, массово, поголовно? Только не до такой же степени! Вот и сейчас:

— Грабитель был высокого роста?

— Высокого, высокого. Такой сильный — зверь, — и только.

— Он был намного выше меня?

— Да нет, чуток пониже будто бы.

Но ведь сто семьдесят сантиметров собственного роста Николай болезненно воспринимал как непоправимый, незаслуженный недостаток!

— Он был в куртке? В пальто?

— В пальто. Или в куртке. Не раздевался.

— Разумеется. Куртка серая?

— Черная.

— Может, похожа на мою?

— Схожа, товарищ милиционер, такая же.