Свадебное путешествие - Шарль де Костер

— Что вы, мама, она вас не понимает, — возразила Маргерита. — Она поет, потому что вокруг все кричат.

— Умолкни и ты, такая же ведьма, как все. Но уж как бы там ни было, а коль ты не хочешь, чтобы Сиска пообедала со мной, так я, я пообедаю с нею в буфетной.

Поль остолбенел от столь быстро проявившейся враждебности. Ни лаявшая битый час собака, ни дверной колокольчик, «задренькавший» ночью прямо в уши человека с болью во внутренностях и к тому же хотевшего спать, ни скребущая об оконное стекло затычка от ветра не раздражали бы Поля так, как беспричинная и неблагодарная ненависть этой разъяренной и безрассудной женщины. И при этом ему было жаль ее. Ярость Розье была порождена страданием. Жестокость ее слов говорила о пароксизме невольной мучительной боли.

Он позвонил, вошла Жанетта.

— Поставьте четыре прибора, — велел он.

Розье и не подумала поблагодарить его.

Спокойствие Поля бесило ее. Вошла Сиска и, вся в смущенье, села за стол. Сделать так ей только что властно приказала хозяйка.

XIX

Розье с ее манерой одеваться никак не вписывалась в обновленную, юную и радостную меблировку.

Наделенный душой художника, Поль ненавидел уродство и вульгарность форм. Видеть существа злобные, всегда гротескные или смешные, ему было больно.

К своей теще он испытывал смешанное чувство уважения и неприязни, которое могло бы довольно быстро превратиться в симпатию, захоти этого сама старуха. Он понимал, откуда исходит ее неистовая злоба и почему она первая страдает от того, что, сама не желая, такая уж есть.

Отсюда и его долготерпение, отнюдь не мешавшее ему полагать, что Розье нигде не могла бы чувствовать себя прекраснее, чем в том уютном и очаровательном гнездышке, которое он обустроил для своего счастья и своей любви. Хрустальные вазы, плоды, цветы, репродукции с самых прекрасных старинных картин, бронзовые статуэтки Барии, полотна Альфреда Стевенса, Филиппа Руссо, Клайса, морские пейзажи Артана, многочисленные, мечтательные, исполненные глубины; необычные и яркие эскизы Фелисьена Ропса, на которых зубоскалящие рожи были нарисованы с горделивым и превосходным мастерством; отменный Дилленс; несколько голландских этюдов Шамфелеера; пейзажи в мягких, кричащих или спокойных тонах, но неизменно изящные, как душа истинного творца, и преисполненные презрения пуще записных аристократов, воспаряли над всей суетой земною, как и подобает искусству, и, казалось, им тошно смотреть на эти зонты, картонные коробки, эти неохватные кринолины и на саму Розье с ее гневливостью, злобной желчностью, ее лютыми глазами-щелочками, свирепыми и завистливыми до гротескности.

Завистлива? Она завидовала даже платьям собственной дочери.

Была минута, когда она пожалела о своей стойке в трактире «Императорские доспехи»; и своих горшках, чашках, пинтах и пол-литровых банках; о компании простоватых деревенских плутов, среди которых чувствовала себя вполне по-свойски, даже о своем холодном доме, в котором была и госпожой и хозяйкой. Не наметь она себе цели, она бы сию секунду покинула дом, где жила ее дочь. Еще она сомневалась, не одеться ли ей по последней моде, и очень просила Маргериту преподать ей насчет этого парочку-другую уроков, или уж лучше остаться в деревенском наряде и тем самым побольней уязвлять Поля, когда тот будет принимать наносимые ему «визиты высшего света». Она остановилась на последнем, потому что так было проще.

XX

Однако ни доктор, ни солнце, ни цветы, ни хрусталь или произведения искусства ничуть не вызывали неприязни у Сиски, послушной служанки, любящей рабыни. Сколько затрещин перенесла ее доброта — а на лице по-прежнему было чувство собственного достоинства.

Жанна поставила на стол знаменитый суп с гренками, который удивил Розье, однако ж она проглотила его с большим аппетитом. Сиска же съела суп с добродушной прожорливостью.

Жанетта принесла слоеные пирожки. Сиска взглянула, как взялись за них доктор и Маргерита, и старалась следовать их манерам. Вскоре она позабыла про еду. На тарелку закапали крупные слезы.

— Что такое с тобою, Сиска? — мягко спросила Маргерита.

Сиска смущенно отвечала, покраснев до корней волос и вытирая глаза краем черного шелкового фартука, купленного для праздников:

— Мадемуазель, мадам, я так хочу еще раз обнять вас!

— Да, Сиска, да, — сказала Маргерита, встав и подходя к ней.

Обе женщины обнимались целую минуту. Столовая наполнилась звуками поцелуев, точно вдруг разразилась изобильная буря дружбы. Сиска от этого так расхрабрилась, что воскликнула:

— А ведь это намного повкусней кремовых пирожных, да-да!

Потом, подойдя к Полю, бросила на него дружелюбный и в то же время «весьма хитро-лукавый» взор, тем его предупреждая, что будет стараться быть для него невыносимой, дабы доставить удовольствие Розье. С этой целью она, крепко соединив ногти большого и указательного пальцев и обернувшись к Розье с совсем иным выражением глаз, до крови ущипнула его и сказала с кровожадной нежностью в голосе:

— А уж вы-то, вы, вам-то я даже и не говорить ничего не стану, нет.

Ей хотелось, чтобы Розье подумала, будто она хочет сказать ему: негодяй!

Потом еще раз ущипнула Поля до крови и с победоносным видом села на свое место.

Понятливый Поль промолчал, потирая руку.

— «Пара синяков» есть, — тихонько прошептала Сиска на ухо Розье. Та же, ухмыляясь от радости, что Сиска так измывается над ее врагом, удовлетворенно проглотила слоеные пирожки в один присест, как поглощают крошечные бисквиты, и в знак благодарности злобно пнула свою рабыню под столом.

— Так-так! — проговорила она, занеся было руку над блюдом, на котором еще оставалась парочка этих лакомств. Однако Поль, придерживавшийся мнения, что «в брабантском краю» на обед слугам следует оставлять часть хозяйской трапезы, дал знак унести слоеные пирожки.

Розье сделала вид, что этого не заметила. В ожидании горячего блюда она осмотрелась, разглядывая незатейливую роскошь обоев; притворившись, что вытаращила глаза при виде хрустальных ваз, что млеет от бронзовых статуэток, и воздев руки к небу при виде мебели из старого дуба; нацепив очки, дабы убедиться в торговой марке столовых приборов.

— Хо-хо, вот это да! — сказала она. — Да у вас, видно, губа не дура! Хорошо быть врачом-то! Больной-то, может, встанет, может, помрет, а врачу-то заплатят все равно.

Маргерита отвечала:

— А ведь среди них есть и такие, кто, воскрешая людей по доброте душевной, отказываются от десяти тысяч франков, которые могли бы получить.

Розье, не удостоив ответом, шепнула на ухо Сиске:

— И эта теперь против меня, да вот погоди, уж я им покажу.

— Что такое с вами, мама? — спросила Маргерита, раздраженная тем, что Розье от нервного напряжения исподтишка осыпает ее мужа колкостями.

Внесли паровую говядину, благоухавшую нежным ароматом и обложенную вареными картофелинами, желтыми, рассыпными и дымящимися.

— Я говорила, — отвечала Розье, — что если так вкусно есть, так немудрено и разжиреть, совсем вот как ты.

— Мама, — сказала Маргерита, покраснев, — ели бы уж лучше…

— А кто тебе сказал, что я не хочу есть? — возразила Розье. — Знаю, тут сидит кое-кто, кого бы порадовало, откажись я поесть. А у меня добрый аппетит, да-да, редкий аппетит для женщины моих лет, никогда не обращавшейся ни к медицине, ни к докторам.

— Мадам, не угодно ли говядины? — спросил Поль, передавая Розье блюдо.

Розье положила себе в тарелку, и, разрезая мясо:

— Ох уж эти расстройства желудка, о! — воскликнула она с пламенным негодованием, хотя никто не спрашивал ее о трудностях ее пищеварения. — Расстройство желудка! Да это годится разве что для хлыщей из больших городов, у них желудок только и вмещает что стаканчик ликеру, — а в мой, какой старый ни есть, влезет литров пять.

— Вот картошка, — быстро нашелся Поль.

— Да возьму, возьму, любезный зятек.

Она взяла картофелины, выбрав себе самые лучшие, потом, передав блюдо Сиске, потихоньку шепнула ей:

— Бери те, что побольше, как и я; а с них довольно и тех, что останутся.

Но Сиска, не отрывавшая глаз от Маргериты, взяла себе только маленький кусочек мяса и одну-единственную картофелину.

— Ты у меня еще поломаешься, — пригрозила Розье, сама положив ей двойную порцию, которую Сиска съела из послушания.

Потом она прошептала Сиске на ухо:

— Испорчу-ка я им аппетит. А ну-ка погоди. Хо-хо! — воскликнула она во весь голос, хватая блюдо с мясом и кучей спихивая с него безразмерные куски Сиске на тарелку. — Хе-хе! А жирку-то тут многовато, пожалуй, что чересчур. А правду ли говорят, любезный зятек мой, что в Брюсселе есть такая больница Святого Петра, а в ней тем висельникам, каких вынули из петли, вскрывают животы, точно свиньям, чтобы соскрести жирок, а потом жирок этот продают колдуньям, что по ночам приходят и покупают его у привратника, бледного такого жирнюги, на больничный окорок похожего, и он вечно в ярости, если только не спит?