Дорогами войны. 1941-1945 - Анатолий Белинский

Это оказалось квадратное сооружение с плоским верхом, высотой сантиметров восемьдесят, сделанное из подручного материала – жердей в три-четыре пальца толщиной. Посреди задней стенки был вход шириной в полметра.

Внутри этого шалаша, который все по привычке называли и землянкой и блиндажом, никого не было. Солдат, сопровождавший меня, сразу же дал несколько советов:

– Ночью находиться здесь опасно, сразу же ложитесь. Кружку и котелок на стенки не вешайте, иначе к утру будут с дырками. Громко никого не окликать. Курить можно только под плащ-палаткой. Сейчас командир роты обходит позицию с комбатом.

Дробный стук пулемета раздался совсем рядом, немного впереди.

– Сколько отсюда до немцев? – поинтересовался я.

– Сейчас метров тридцать, а вообще их землянки метров за семьдесят.

Мы ночью тут близко сходимся, можно лбами стукнуться.

Я остался в шалаше один и стал прислушиваться к пулеметным и автоматным очередям. Время тянулось медленно, и мое напряжение постепенно нарастало. Мне меньше всего хотелось встречи с противником сейчас, одному, в этой кромешной темноте, пассивно воспринимая все на слух. Решил подползти к выходу, осмотреться при вспышках ракет и занять свою позицию так, чтобы какой-нибудь случайный немец не сунул гранату в мой шалаш.

Слева и справа через всю поляну проносились уже не отдельные трассы, а тугие связки огненных плетей. Когда повисали осветительные ракеты, я силился разглядеть силуэты людей – не приближается ли кто-нибудь со стороны к моему шалашу. Мне удалось подметить, что немецкие пулеметы извергали короткие очереди через равные промежутки времени с той немецкой педантичностью, о которой я уже был наслышан.

Так пробыл я в одиночестве не один час, пока, наконец, не появился командир роты.

– Ну, как артиллерии тут понравилось? Ты уже ходил здесь вокруг? Что разведал? – вопросы были с заметной долей иронии.

– Решил дождаться утра, чтобы осмотреться потом на местности. Хотелось бы здесь сначала познакомиться с твоими владениями, а потом обстоятельно поговорить.

Мои первые слова были сказаны серьезно, и я тут же откровенно пояснил, что мне раньше не приходилось крутиться под носом у фрицев. Командир роты задал еще несколько обычных при первом знакомстве вопросов и, узнав, что я только возвратился из госпиталя, выразил свое полное удовлетворение.

– А я думал, что ты новичок, – закончил он уже дружелюбно.

Забравшись в глубину шалаша, мы растянулись на полу из жердей. Командир роты, достав из кармана окурок, стал высекать из куска кремня искры и раздувать огрызок фитиля. Отсвет повисшей ракеты дал возможность мне разглядеть его чем-то озабоченное лицо. Я раскрыл коробку «Казбека» и предложил ему закурить московских папирос.

– Богато живешь, – оживился он, взял одну папиросу и, загородившись плащ-палаткой, чтобы огонек папиросы не был виден со стороны противника через щели шалаша, стал с наслаждением затягиваться. Я тут же предложил любителю покурить свою коробку, но он отказался и попросил меня угостить его солдат.

– Вот будут рады, – заботливо и нежно проговорил он, – когда узнают, что папиросы из Москвы, да еще куплены там десять дней назад. Такой подарок здесь дороже любой награды: ведь они все время в болоте лежат!

Оказалось, что шалашей, подобных нашему, в этом месте всего два. Тот, в котором находились мы, был предназначен для командира роты, командира пулеметной роты, связистов и замполита. Последний все время находился с солдатами, а командир пульроты по каким-то делам был там, откуда я только что пришел. Связь не работала. В другом шалаше располагались командиры отделений и собирались иногда солдаты, большую часть времени лежавшие на жердочках за болотными кочками, прикрытые плащ-палатками.

Было примерно уже три часа ночи. Мне хотелось сразу подробней разузнать все о хозяине владений, о противнике, но командир роты отмахнулся.

– Поговорим потом, надо немного вздремнуть. Завтра будет целый день впереди, его тут не знаешь, куда деть.

Он накрылся плащ-палаткой и тотчас уснул, а я еще долго ворочался на бревенчатом полу, прислушиваясь к пулеметным очередям. Огонь постепенно ослабел, и я, после обильных впечатлений за этот день, тоже ненадолго уснул. Я открыл глаза, когда уже совсем рассветало, и стал осторожно выползать из плаща, стараясь не потревожить своего товарища. Но он уже не спал.

– Не спеши, целый день впереди, насмотришься. Давай полежим немного, обождем, пока туман разойдется.

Вокруг стояла необыкновенная тишина, какая обычно бывает на болоте. С трудом верилось, что здесь ночью извергались потоки огня. Не переставая удивляться такому переходу, находясь еще под впечатлением прошедшей ночи, я, укладываясь на место, тихо обронил:

– И как вы тут при таком плотном огне, какой был ночью, живете?

– Нормально живем. Здесь только постреливает, в кошки-мышки играем, изредка гранатами бросаемся, зато нас не бомбят, не обстреливают артиллерия и минометы. Близко друг к другу стоим.

– И как долго можно здесь пробыть? – спросил я без обиняков, поскольку этот вопрос меня интересовал в первую очередь: в сложной и ответственной обстановке на фронте каждому хочется сделать как можно больше.

– Дня три проживешь. Это можно гарантировать.

– Почему только три?

– Считай сам, может, точнее получится. В роте всего двадцать пять человек. Ежедневные потери пять-шесть человек. Столько же получаем пополнения. Вот и вся здесь арифметика. Есть, конечно, и такие, которые по две недели уже тут. Твой предшественник десять дней здесь пробыл в этом блиндаже, но он никуда не выползал.

– А сколько времени ты сам здесь находишься?

– Почти два месяца.

– Почему же мне только три дня предрекаешь?

– Это особое дело, – усмехаясь, протянул он неопределенно, – потом расскажу. Здесь мои владения.

У входа показался солдат и легким движением втянулся по плечи в шалаш.

– Можно на минутку? – обратился он к командиру роты, мотнув головой на выход.

– Давай выкладывай, что там у тебя. Этот лейтенант – из шестого гвардейского, с нами будет.

– Под утро взяли рядом одного фрица, похоже, заблудился. Сами потолкуете или мне допросить?

– Валяй! Только подальше отведи его.

– Будет сделано.

– Постой! Тут лейтенант подарки привез из Москвы, он прямо из госпиталя к нам. Забери на своих и другим скажи, чтоб пришли.

Я раскрыл коробку «Казбека», солдат от удивления только присвистнул, взял пять-шесть папирос. Его тут же как ветром сдуло из шалаша. Через несколько минут у входа опять показалась его голова.

– Лейтенант, попросили передать, что долго жить будешь! – голова тут же исчезла.

– Это было высшее проявление благодарности в данных условиях.

– Шустрый солдат, – заметил я и поинтересовался: – Он хорошо знает немецкий язык? Может даже допрашивать?

– Может, – как-то загадочно усмехнулся командир роты. – Сейчас услышишь, как будут объясняться.

Вскоре позади нас на поляне в густом тумане раздался сдавленный вскрик, через некоторое время повторившийся и неожиданно оборвавшийся. Я высказал предположение, что там завязалась борьба, и надо идти на помощь нашему солдату.

– «Завязалась…» Лежи!

По тону, каким это было сказано, мне вдруг все стало ясно, и я тут же удивился своей наивности. В этом молочном безмолвии звуки раздавались особенно отчетливо.

– Ну что там происходит? – с досадой смотрел я на командира роты.

– Сколько раз говорил ему… – командир роты повернулся на другой бок.

Мы молча прислушивались к звукам. Ударил тяжелый миномет впереди нашего шалаша, и в направлении, откуда раздавались звуки, рвануло несколько мин. Все сразу затихло.

Здесь абстрактные призывы – раздавить фашистскую нечисть на нашей земле – переводились в область конкретных дел. Давили с силой всей военной машины, Давили гусеницами танков, давили и человеческими руками. Однако эта необходимость в боевой обстановке вызывала всегда у наших солдат проявление человеческих чувств. Они обнаруживались в разной форме. В ротах, которые ходили в штыковую атаку и занимали потом места в траншеях, десятки минут длилось оцепенение, пока люди не приходили в себя. В такие минуты слова никто не обронит. Поводы были разные, но картина всегда одна.

У меня, новичка в этой обстановке, где все считали, что находятся в непрерывном бою, эпизод с пленным вызвал определенную реакцию.

– И ты…

Командир роты не дал мне договорить.

– Здесь всякий народ, некоторые прямо из заключения попали сюда. Воюют хорошо. Каждый уже десять раз свои грехи искупил. Вот этот «переводчик» – надежный человек. Он пятерых стоит, а вот при виде фрица звереет. У него родителей и семью немцы расстреляли. Отчаянный народ есть среди таких. Однажды, когда особенно трудно было с продуктами, обчистили ночью немецкий блиндаж, пока другие подзаводились с фрицами. Вот такие дела. Ты только учти: в этом болоте мы все в одинаковом положении. О том, что узнал, и вида не показывай.