Сорочинская ярмарка, Ночь перед рождеством, Майская ночь и др. - Николай Гоголь

«Так нет, кум, месяца?»

«Нет».

«Чудно, право! А дай понюхать табаку. У тебя, кум, славный табак, где ты берешь его?»

«Кой чорт, славный [хороший]!» отвечал кум, закрывая березовую тавлинку, исколотую узорами: «плохой!»

«Я помню», продолжал всё так же [«всё так же» вписано. ] Чуб: «мне покойный шинкарь Зузуля раз привез табаку из Нежина. Эх, табак был! Добрый был табак! Так что же, кум? как нам быть? Ведь темно на дворе».

«Так, пожалуй, останемся дома», произнес кум, взявшись за ручку двери.

Если бы кум не сказал этого, то Чуб непременно решился бы остаться; но теперь его как будто что-то дергало итти наперекор. «Нет, кум, пойдем!» [«Нет, кум, пойдем!» вписано. ] Ему самому было неприятно теперь тащиться, но утешало то, что он сам нарочно захотел этого и сделал таки не так, как ему советовали.

Кум, не выразив на лице своем ни малейшего движения досады, как человек, которому решительно всё равно, сидеть ли дома или тащиться из дому, оправился, почесал себе палочкой от батога плечи, и два кума отправились в дорогу.

—

Теперь посмотрим, что делает, оставшись дома, красавица дочка. Оксане [Далее начато: было] не минуло еще семнадцати лет, как во всем почти свете и за Диканькою и под Диканькою, только и речей было, что про нее. Парубки гуртом провозгласили, что лучшей девки и не было еще никогда, и не будет никогда на селе. Оксана знала и слышала всё, что про нее говорили, и была капризна и своенравна, как красавица. Если бы она ходила не в плахте и запаске, а в [Далее начато: длинном] атласном с длинным хвостом платье, то до сих пор переколотила бы и выгнала десятка три [два] горнишных. Парубки гонялись за нею толпами, но, потеряв терпение, оставляли мало-помалу своенравную красавицу и обращались к другим, более благосклонным. Один кузнец был упрям и тверд, [Далее было: как опущенное в воду железо] несмотря на то, что и с ним [и к нему] было поступаемо ничуть не лучше как с другими. По выходе отца своего, она долго еще принаряживалась и жеманилась перед небольшим, в оловянных рамках, зеркалом и не могла налюбоваться собою. «Что людям вздумалось расславлять [говорить] будто я хороша собою», говорила она, как бы полурассеянно, для <того> только, чтобы об чем-нибудь поболтать с собою. «Лгут люди, я совсем нехороша». Но мелькнувшее в зеркале свежее, живое в детской юности лицо с блестящими черными <очами> и невыразимо приятной усмешкой, проходившей [Далее начато: а. разом всю <душу> б. молнией] быстрее молнии в душу, вдруг доказало противное. «Разве черные брови и очи мои», продолжала красавица, не отходя от зеркала: «так хороши, что уже равных им нет и на свете… Что тут хорошего в этом вздернутом [поднявшемся] к верху носе?.. и в щеках?.. и в губах? будто хороши мои черные косы! [змеи косы] Их можно перепугаться вечером: они, как длинные змеи, перевились и обвились кругом моей головы. [Вместо „обвились ~ головы“: обвивают кругом мою голову] Да, я вижу теперь, что я совсем не хороша!» и, отдвигая несколько подалее от себя зеркало, [Вместо «отдвигая ~ зеркало»: отойдя несколько подалее от зеркала] вскрикнула: «Нет, хороша я! Ах, как я хороша! Какую я радость принесу тому, кого буду женою. Как будет любоваться мною мой муж. Он не вспомнит себя от радости. Он зацелует меня на смерть». «Чудная девка!» сказал сам себе [«сам себе» вписано. ] вошедший тихо кузнец. «И хвастовства у нее мало. С час стоит, глядясь в зеркало, и любуется собою, и еще хвалит себя вслух!»

«Да, парубки, вам ли чета я. Вы поглядите на меня», продолжала хорошенькая кокетка: «как я плавно выступаю. У меня сорочка шита красным шелком. А какие ленты на голове. Вам век не увидать богаче золотого галуна, какой… [Фраза не дописана. ] Всё это отец мне накупил для того, чтобы меня полюбил самый лучший на свете молодец». И, усмехнувшись, [Далее начато: хотела поворотиться] поворотилась она в другую сторону. Тут кузнец вышел из себя и в душевном волнении обхватил [Вместо «и ~ обхватил»: и не утерпел, чтоб не обхватить] рукою ее полный стан. Чувствовала дрожавшая рука, как подымались под нею полные девические перси. Дрожь и чудный холод пробежал по жилам парубка.

Оксана вскрикнула и сурово остановилась перед ним.

Кузнец и руки опустил.

Трудно рассказать, что говорило смугловатое лицо чудной девушки: и суровость в нем была видна, и сквозь суровость какая-то издевка над смутившимся кузнецом, и [Далее начато: кр<аска>] едва заметная краска досады разливалась тонко по лицу; и всё так это смешалось и так было неизобразимо-хорошо, что расцеловать ее миллион раз — вот всё, что можно было сделать наилучшего.

«Зачем ты пришел сюда?» так начала говорить красавица. «Разве хочется [тебе хочется] чтобы я выгнала тебя за двери лопатою? Вы все мастера подъезжать к нам [Далее начато: ду<рам>] вмиг пронюхаете, когда батьков нет дома. О! я знаю вас. Небось сундук мой верно не готов?»

«Будет готов, мое сердце, непременно после праздников будет готов. Если б ты знала, сколько трудился я около него. Две ночи не выходил из кузницы. Зато уже ни у одной поповны не будет такого сундука. Железо на оковку положил такое, какого не клал на сотникову [заседателеву] кибитку, когда [Далее было: работал] ходил на работу в Полтаву. А как будет расписан — хоть весь околодок выходи своими белинькими ножками, не найдешь такого. По всему полю будут раскиданы красные и синие цветы. [Далее начато: Гореть будет] Весь будет гореть! Не сердись же [только] на меня. Позволь хоть поговорить, хоть поглядеть на тебя!»

«Кто ж тебе запрещает? Говори и гляди». Тут села она на лавку и снова взглянула в зеркало и стала поправлять на голове свои косы. Взглянула на шею, на новую сорочку, вышитую шелком, [Далее начато: и усмехнулась] и тонкое чувство самодовольствия выразилось на устах, на свежих ланитах и отсветилось в очах.

«Позволь и мне сесть возле тебя», [Вместо «Позволь ~ тебя»: Позволь хоть поцеловать себя] сказал [В рукописи оставлен пробел для имени.]

«Садись», проговорила Оксана, сохраняя в устах [в лице] и в довольных очах то же самое чувство.

«Чудная, ненаглядная Оксана, позволь поцеловать тебя», произнес ободренный к<узнец> и прижал ее к себе, в намерении схватить поцелуй, но Оксана отклонила свои уже находившиеся на неприметном расстоянии от губ кузнеца щеки и оттолкнула его. [Далее начато: «Посади только свинью за стол, она и лапы взмостит»] «Чего тебе еще хочется. Ему, когда мед, так и ложка нужна. Поди прочь, у тебя руки жестче железа. Да и весь ты пахнешь кузницею. Я думаю, меня всю обмарал своею сажей». Тут она поднесла зеркало и снова начала перед ним охорашиваться.

«Не любит она меня!» думал про себя, повеся голову, кузнец. «Ей всё игрушки, а я стою перед нею, как дурак, и очей не свожу с нее. И всё бы стоял перед нею, и век бы не сводил с нее очей. Чудная девка. Чего бы я не дал, чтобы узнать, что у нее на сердце, кого она любит. Ей и нужды нет ни до кого. Она любуется сама собою, мучит меня, бедного, а я за грустью не вижу света. А я ее так люблю, как ни один человек на свете не любил и не будет никогда любить».

«Правда ли, что твоя мать ведьма?» произнесла Оксана и засмеялась, и кузнец чувствовал, что внутри его всё засмеялось. Смех этот как будто разом отозвался в сердце и в тихо [радостно] встрепенувших жилах и за всем тем досада запала в его душу, что [Далее начато: нельзя было] он не во власти расцеловать так приятно засмеявшееся лицо.

«Что мне до матери? [Вместо „Что ~ матери“: а. Что мне мать или отец б. Что до] Ты у меня мать, и отец, и всё, что ни есть лучшего на свете. Если б меня призвал царь и сказал: „Кузнец, проси у меня всего, всё что ни есть лучшего в моем царстве, всё отдам тебе. [Далее начато: 'Не хочу я', сказал бы я царю] Прикажу тебе сделать золотую кузницу и станешь ты ковать серебряными молотами“. — „Не хочу“, сказал бы я царю: „ни каменьев дорогих, ни золотой кузницы, ни всего твоего царства. Дай мне лучше мою Оксану“».

«Видишь, какой ты! Ты не простой кузнец. А естли мой отец вздумает жениться на твоей матери?», проговорила, лукаво усмехнувшись, Оксана. «Однако ж девчата не приходят… Что б это значило? Давно уже пора колядовать. Мне становится скучно».

«Бог с ними, моя красавица».

«Как бы не так. С ними вместе, верно, придут парубки. Тут-то пойдут балы. Воображаю, каких наговорят смешных историй!»

«Так тебе весело с ними?»

«По крайней мере веселее, чем с тобою. [Вместо „По крайней мере ~ с тобою“: а. Как же не ве<село> б. Веселее чем с тобою, если бы остаться день вместе] А, кто-то стукнул. Верно, девчата с парубками».

«Чего мне больше ждать?» говорил сам с собой кузнец. «Она издевается надо мною. Ей я столько же дорог, как перержавевшая подкова. Но естли ж так, не достанется по крайней мере другому [другому парубку] посмеяться надо мною. Пусть только я наверное замечу, кто ей нравится более моего, я отучу…»

Стук в дверь и резко зазвучавший на морозе голос: «отвори!» прервал его размышления.