Бог, природа, труд - Анна Бригадере

Подошла мать, принесла обед.

— Мама, мама, какие большие птицы!

— Где твоя накидка? — вместо ответа спросила мать. Аннеле схватилась за шею — накидки не было. Повернулась туда, повернулась сюда: нигде не видно.

— Так и знала, что она больше новь будет греть, чем тебя, — промолвила мать, улыбаясь. И протянула теплую глиняную миску: — На, поешь!

— Да, мам, такие большие-большие серые птицы!

— Это журавли. Болотные птицы. Вся новина — настоящее птичье царство.

— Журавли? Они к себе и близко не подпускают!

— Так и есть. Журавли умные, чуткие птицы. Сторожей выставляют. И стоят те сторожа что солдаты в карауле. К ним лучше и не приближайся.

— Даже если им ничего плохого не делают?

— Это у них спросить надо, кто делает, а кто нет. У птиц своя мудрость, свое понятие.

— И я знать хочу, что они знают!

— Тогда тебе придется сделать так, как дурачок Микелис сделал, — чтоб стояли они и тебя дожидались.

— А как он сделал?

— Насыпал воробьям соли на хвост и давай ловить. Может, и с журавлями эдак можно?

Если уж мать так говорит, то и Аннеле может. Она лукаво прищурилась и спросила:

— Так то, наверно, был наш Микелис Гелзис?

Вместо ответа мать хлопнула Аннеле по губам. Не больно, но должно означать:

«Как смеешь так говорить о взрослых?»

Под вечер с пригорка, что возле Дакшей, спускается большое стадо овец, следом две погонщицы. Овцы эти не из Дакшей — они пересекают дорогу, что служит границей, и бегут в глубь пустоши. Одна погонщица забегает вперед, сдерживает стадо, другая направляется к Новому дому. Вскоре она выходит вместе с матерью и уже втроем они заворачивают овец, и гонят их прямо к лесу, туда, где Аннеле пасет свое стадо.

Ага! Это овцы из Лаукмалей, которых пригнали на кормовище. Те самые, о которых отец говорил еще в Авотах.

Овцы запрудили все пространство вокруг, обтекали ее, как вода. Маленькие рты, большие рты мекают, бекают, блеют. Бусинка и Пятена мычат, не переставая, словно бы спрашивая: «Что же это такое значит? Это кто еще такие?» Аннелины овцы сбились в кучу и боязливо шарахнулись в сторону. Рослая девушка с бледным лицом подошла к Аннеле.

— Здравствуй, пастушенька! Вишь, кого мы тебе пригнали. Хозяйка Лаукмалей привет и гостинец тебе посылает, а еще велела сказать: коли хорошо пасти будешь, осенью туфли получишь.

— Слышишь! — подбадривает мать.

Но Аннеле словно бы не видит, не слышит ничего. Даже пальцем не шевельнула, не взяла гостинец от Лаукмалихи. Тогда гостья засунула его девочке за пазуху.

Так вот она какая, жизнь! Сказали, что пригонят овец из Лаукмалей, и пригнали. И никуда от них не денешься!

Вот о чем она думала.

БЕДНОСТЬ

Часто слышала Аннеле, как мать говорила: «Плохо ли, хорошо, но в бедности мы никогда не жили, кусок хлеба всегда был, да и другим в трудный час могли пособить. Чего ж больше и хотеть от жизни?»

За день на пастбище все разговоры взрослых припомнит Аннеле. Все переберет.

«Хлеба? Да, хлеба им всегда хватало. Каждое утро мать кладет в ее корзинку ломоть хлеба с ямкой, наполненной маслом, но масла еще ни разу не хватило на весь кусок. Вот если разделить хлеб и половину съесть без масла, то на вторую половинку как раз и хватит. Вот тогда вкусно! Испеченный матерью хлеб и без ничего вкусен, словно вино или мед. О хлебе и говорить нечего, он всегда был и всегда будет. Но разве хлеб — это все?

Авоты, Авоты! Вот где было всего вдоволь! На новине этого нет. На новине бедность.

В Авоты весна приходила такая щедрая, что хоть десятью руками бери, всего не ухватишь. Молодые березки, верба, купальницы, золотые поля одуванчиков! А кислица, а нежная заячья капуста — наберешь полный рот и ну жевать. О березовом соке и говорить нечего! Вот питье, так питье, самому королю б такого! Что ни день — светлый, солнечный, что ни день — новое, неизведанное! Цветущие яблони, вишни, земляника сулили чудесное лето, щедрую осень.

На нови этого и в помине нет. Поднимешься на кочку и смотришь, как цветут и осыпаются сады на чужих хуторах, а здесь с трудом пробивались сквозь замшелую землю ростки; стыдливо вылезали невзрачные цветочки, росли чертополох, репейник. Коровы и овцы так и рвались в ольшаник, где в тени трава была пожирнее — изредка попадался и кустик земляники, но острые овечьи зубы срезали его под самый корешок. Ягод, сколько ни жди, не дождешься. Разве это не бедность?»

Весна выдалась затяжная, холодная. Дули сильные ветры, продували равнину насквозь. Как-то поутру солнце встало в сверкающем белом пологе. Снег был рыхлый и пушистый, словно перетертый сахар, и к завтраку растаял, потек ручейками. После этого стали выпадать теплые дни. А тут уж и праздник лета на пороге.

Праздник лета! Только подумаешь об этом, как светлеет на сердце. Слова эти точно волшебный ключик от летних амбаров, полных чудес, и означали они, что наконец-то сбудутся все ее безграничные желания и долгие зимние сны.

Вот каким был праздник лета в Авотах! А каким он будет здесь, на голой пустоши? Ладно, придет, увидим!

Когда в субботний полдень Аннеле пригнала свое стадо домой, она одним глазком заприметила, что в квашне зреет тесто. Ага, значит, будут караши. «А… да… а березки… будут?» — зардевшись, неожиданно спросила она у матери.

— Березки? — удивленно переспросила мать. — Нет, детка, откуда ж здесь березкам взяться?

— Разве ж березок здесь вовсе нет?

— Ты что ж думаешь, отец пойдет за березками на чужой надел? Да хорониться еще, чтоб не поймали? — начала мать строго, но, увидев, что Аннеле, и так устыдилась своих слов, закончила примирительно: — Нет, нет, детка, этого ты не жди!

Аннеле отошла, грустно покачав головой: «Нет, нет, детка, этого ты не жди».

Но детка, которая все это выслушала, была из тех, что свято веруют. Беспечно тряхнула она головой.

Ну уж, что это за праздник лета без березок! Где это видано? Уж откуда-нибудь они да возьмутся! Березки и в Авотах тайком появлялись. Парни никогда загодя ни о чем не говорили, только вдруг исчезнут, а потом — глянь только! Шелестела изба, шелестело в избе, когда вносили пахучие охапки, — словно сам лес приходил.

До чего ж славно ждать праздника. После полудня собрала она мелкие невзрачные цветочки, что росли на пожне, чтоб венки сплести, коровам рога украсить. Но мало было таких, которые ей нравились. Бусинке сплела из розовых кошачьих лапок, получились пушистые, красивые, словно предвечернее небо. Но Бусинка так мотала рогами, что венок расплелся и один конец его повис. Широким розовым языком она подцепила его и — только венок и видели. Бусинка все жевала б и жевала: у нее на зубах и камень не выдерживал — крошился.

Время от времени Аннеле посматривала в сторону дома — не позовет ли мать? Но все никого да никого! Перед самым закатом мать сама вышла навстречу: надо отогнать скотину туда, где трава пожирнее. Да, вспомнила Аннеле, вечерами перед летним праздником и Лиго скотину обычно пасли на местах, куда подобраться было труднее — трава там была сочнее. Но тут где такое место?

Мать, должно быть, знала, потому что погнала стадо к большой луже. К месту, пересеченному широкой канавой, в которую стекла вода; трава здесь была темно-зеленая, густая. Эту канаву отец вырыл неделю назад. Теперь он выравнивал землю, насыпал вдоль канавы вал.

Приветливо глянул на девочку, улыбнулся. И Аннеле улыбнулась. Любила она бывать вместе с отцом.

— Пастьба у вас здесь долгая не получится, — сказал отец, — но погоди, дай срок, увидишь, какой тут клевер вырастет, вот где раздолье животине будет.

— Здесь клевер будет расти? — Аннеле ушам своим не поверила.

— Да, дочка, и какой еще! Не только клевер, но и рожь, и ячмень, овес и пшеница. Пшеница тут стеной встанет. Глянь-ка на эту землю. Это ж дно золотое.

Отец взял горсть тучной земли, подкинул ее на ладони, словно взвешивал спелое зерно. Девочка ничего не поняла, но доверчиво смотрела на отца. Как хорошо, что отец радуется!

Мать покачала головой.

— Расти-то будет! Но твое ли вырастет?

Аннеле метнула взгляд на отца. Что ответит?

Отец помолчал, сразу не нашелся, но улыбка не погасла.

— Пусть и не мое! Но разве ж это мне мешает радоваться? — И принялся копать дальше. Тут и мать улыбнулась, рукой махнула: — Вот такой ты и есть!

У Аннеле глаза затуманились. По сердцу ей пришлись отцовы слова. Добрый отец, до чего ж она любит его!

Как ждала, как надеялась Аннеле, что войдет она в избу под вечер, а там березки шумят. Но не было их, не было. Миска с молоком стоит, караша рядом, но кто ж ест карашу в праздничный день, когда комната не украшена? В молоко, правда, сливки добавлены, но само-то оно обыкновенное. А настоящей праздничной едой был путелис. И его не было.