Черный штрафбат - Андрей Орлов

— Всем в ружье! — завопил страшным голосом Зорин. Эти демоны — остановить их было невозможно — уже подбегали к позициям его отделения. Люди в панике метались, кто-то схватил валяющийся на бруствере автомат…

Загрохотал ручной Дегтярев — какая сладкая музыка для ушей… Федор Игумнов подоспел весьма вовремя, взгромоздил на бруствер пулемет, залез на косогор — а немцы уже пробежали. Ударил им в спину. Зорин высунул нос из укрытия. Ну, ей-богу, картина Васнецова. Былинный богатырь. Расставив ноги, Игумнов стоял на бруствере — оборванный, чумазый, со сверкающим взором — типичный русский мужик, держал пулемет за основание ножек, поливал огнем. «Ведь десять килограммов, — озадачился Зорин, — а Федька явно не с курорта прибыл, где отдыхал до полного изнеможения…» Немцы падали, как костяшки домино — первый, второй, третий, четвертый… Уцелел лишь «форвард», когда у Игумнова опустел диск. Рослый, физически развитый детина в закопченной форме, почувствовал неладное за спиной, растерянно обернулся, потом посмотрел перед собой, втянул голову в плечи, обнаружив нацеленный в физиономию офицерский наган. Облизнул губы — он в эту минуту здорово напоминал кота, которого поймали за «посещением» цветочного горшка.

— Бывает, — насмешливо произнес Чулымов, спуская курок. Пуля пробила грудь, швырнула немецкого штрафника на землю…

— Ага, голодранцы! — хрипло засмеялся Игумнов. — И что бы вы делали без меня?

— Ты бы не маячил там, — посоветовал Зорин. — Мало нам трупов?

— Спрыгивай, солдат! — крикнул особист.

— Не дурак, спускаюсь. — Игумнов выпустил из рук пулемет, скатился в траншею, волоча за собой осыпь…

Очумевший, оглушенный, он смотрел на серые, осунувшиеся лица солдат и ничего уже не видел. Все сливалось — во что-то блеклое, дрожащее, безжизненное. Выкрикивал команды замполит Боев — требовал выставить дозоры, развернуть в сторону немцев единственный уцелевший прожектор, всем живым рассредоточиться на высоте № 213… Он тоже кричал какие-то команды, но уже и не помнил, что кричал. Дикая усталость тянула к земле. Глаза слипались. Он нашел свой карабин, разжился автоматом, забросил его за спину, прицепил к поясу две немецкие «колотушки», несколько магазинов от трофейного МП-40. Выкопал в бруствере небольшую амбразуру, уронил голову на руки, начал стремительно засыпать. Он даже радости не чувствовал оттого, что выжил…

Он пробуждался несколько раз, смотрел по сторонам блуждающим взором, вновь ронял голову. Санитары вытаскивали раненых, уносили в тыл. Получившие несложные ранения бинтовали сами себя индивидуальными пакетами. Кто-то кричал, что от потери крови скончался комроты Кумарин, но даже эта новость не смогла заставить его забыть про сон. Мимо пробежала, придерживая свой огромный «ридикюль» с красным крестом, санинструктор Галка.

— Ты ранен, Алексей? — Она обняла его, привстала на цыпочки, глянула в глаза. Он проснулся и от нечего делать чмокнул в пухленькую щечку, которая сразу же заалела.

— Ты что?… — Она смутилась, но не отпрянула. Задрожали припухшие губки. — Так ты не ранен?

— А должен?

— Но ты в крови…

— Бывает, Галка, это не моя, наверное, кровь…

— Как я рада, что ты жив… — прошептала она с каким-то странным придыханием, помялась… и тоже поцеловала его в щеку. Он озадаченно посмотрел ей вслед и снова уснул…

Организм, прирученный за военные годы, невозможного не требовал. Двадцать минут между сном и явью, и он вновь обрел способность мыслить и воспринимать реальность в ощущениях. Траншея, сменившая владельцев, жила фронтовой жизнью. Кто-то храпел, кто-то ругался, кто-то жаловался, что пробило на хавчик, а у фрицев жрать нечего, кроме несъедобных галет — то ли хлеб, то ли печенье, пресные, из глины их, что ли, делают? Все сожрали, мироеды. А полевую кухню тут и через неделю не подвезут. Перед глазами в свете прожектора, луны и звезд простиралась обратная сторона взятой с боем высоты. Ромашковое поле, а за ним высокая трава — что-то вроде заболоченной низины. Справа лес и слева лес, а справа вдоль опушки — разбитый проселок, который, очевидно, использовали немцы, пока высота была у них. Что впереди, он не видел — свет прожектора подсел, генератор садился.

Рядом что-то зашуршало, закряхтело. Он повернул голову.

— Товарищ капитан?… — и надрывно закашлялся.

— Ладно, обойдемся без доклада, — проворчал особист Чулымов. — Спишь, сержант?

— Виноват, товарищ…

— Да ладно, организму не прикажешь. Сложная ситуация, сержант. Ночью они не пойдут, а вот через пару часов, когда начнет понемногу светать…

— Кто пойдет, товарищ капитан? Вы о чем говорите?

— Говорю же, неприятная ситуация. Держать нам с тобой эту высоту, не передержать…

— Что за чушь, товарищ капитан? — Зорин ощутил смутное беспокойство. — Мы взяли высоту. Где войска?

— Задерживаются. — Особист раздраженно запыхтел. — Четвертый пехотный полк, который должен был заступить на высоту после нашей атаки и развить дальнейшее наступление, спешно переброшен на другой участок фронта. Немецкая дивизия прорвалась в районе Чергуево — идут на выручку своим в Лихомани. Все свободные части отправили на заделку бреши, и наступление, как понимаешь, слегка заглохло. Но к нам уже идут — механизированный батальон из Успени. Ждем часов через пять…

— Я понятливый, товарищ капитан. — Сжалось все внутри от нехороших предчувствий. — Стало быть, механизированный батальон из Успени будет здесь через пять часов, а фрицы попытаются отбить высоту часа через два. Три часа на увлекательное мероприятие…

— Ты схватываешь на лету, Зорин. — В голосе контрразведчика заиграла усмешка. — Тому имеются две причины. Во-первых, ночью немцы воевать не любят — да и что тут видно ночью? Во-вторых, пока подтянут подкрепление из Кочетовки…

— Вы еще скажите — танки…

— Боимся танков, Зорин? Не без этого, ты прав. В Кочетовке, по данным разведки, стоит танковый батальон. Держу пари, что он уже не стоит, а полным ходом идет сюда. Важная высота для немцев, Зорин. В тактическом плане эта шишка на ровном месте просто находка. Уловил задачу? До рассвета наладить оборону. И не тянуть — вдруг раньше пойдут? В строю осталось всего-то хрен… Офицеров повыбило почти полностью — только я остался да военком Боев…

— Но вы не строевой офицер… — осмелел Зорин.

— А я и не претендую. — Особист сипло засмеялся и начал усиленно тереть чешущееся веко. — А вот помочь организовать оборону с такими, как ты… Первый взвод выбит полностью, во втором в строю осталось шестнадцать человек. В третьем — двадцать шесть… Ты молодец, Зорин, у тебя в отделении…

— Трое погибших и ни одного тяжелого, товарищ капитан.

— Хм, берег своих приговоренных… Ты что, в атаку их не посылал?

— Мы первыми ворвались в траншею, товарищ капитан…

— Ладно, не обижайся. В четвертом взводе — восемнадцать штыков. Общее количество с офицерами — шестьдесят два бойца.

— Воевать можно, товарищ капитан.

— Воевать придется долго. И слишком растянутая эта высота — метров триста охватить придется.

— Подождите… а как же заградительный взвод? Его пулеметы нам бы очень пригодились.

— Гм, заградительный взвод после взятия высоты зачехлил пулеметы и отбыл на другой объект. У них своя задача — сугубо специфическая.

— Вот черт…

— Не чертыхайся. Фрицев мы тоже намолотили предостаточно. После артобстрела и налета авиации они своих погибших упаковывали в мешки и складировали, там, — капитан небрежно кивнул куда-то на север, — злодеев семьдесят в минусе. Здесь оборонялась одна из рот штрафного батальона вермахта. Уцелело человек сорок, бежали в лес. Эти не сунутся, они разбиты, деморализованы и боеприпасов имеют хрен. А вот усилить подразделение из Кочетовки они в состоянии… Нужно грамотно расставить людей, чтобы обойтись без лишних потерь. Ты специалист — займись. Собрать все оружие, боеприпасы, проверить пулеметы — свои и чужие. У немцев было несколько противотанковых ружей — найди умеющих пользоваться. В крайнем случае развернем на прямую наводку зенитную установку. Действуй, Зорин, времени мало. Родина по-прежнему с интересом наблюдает за тобой…

Рассвет набухал за спинами штрафников. Небо на востоке заалело, ночная муть отползала на запад. Тела погибших унесли, но над захваченной высотой все еще стелился сладкий, липкий запах, оседающий в гортани. Бойцы дышали через рукава, выражали недовольство. Зорин в десятый раз обходил своих солдат, отдавал последние указания. Игумнов вживался в образ многостаночника — проделал в бруствере несколько амбразур, у одной установил «Дегтярева», у другой немецкий MG-13 с барабанным магазином, разложил диски, как на полке в универмаге, примеривался, чтобы было все удобно. Отданный ему в «услужение» Гурвич ничем общественно-полезным не занимался, что-то писал огрызком карандаша в потрепанном маленьком блокноте. На вопрос, кому он пишет донесение, огрызнулся, что Богу — стихи, мол, сочиняет. Лирические. Очень отвлекает от мысли о неизбежной смерти. Костюк, Ралдыгин и Липатов «благоустраивались» в окопе, раскладывали гранаты, коробчатые магазины от СВТ. Ванька Чеботаев и Рыщенко обсуждали тему, что если уж они не погибли в той страшной атаке, то теперь и вовсе бояться нечего — сидят в укрытии, тепло, уютно, вот только пожрать бы еще кто-нибудь подвез…