Зеленая кровь - Максим Далин

Вспоминая Тиба, Мэллу невольно усмехался про себя. Добрый был барбос, но уморительный. Периодически пытался этот Идиотский Святой Принцип Собачьей Чести вдолбить котенку в голову. Когда накатывало, воспитывал, как щенка, зануда.

— Старших, — говорил, — следует уважать, почитать и слушаться. Тогда они будут тебя любить.

А Мэллу вскидывал наглые золотистые глаза и спрашивал якобы наивно:

— К чему?

Старик раскрывал рот и склонял голову набок:

— Как это «к чему»?! Ты хочешь, чтобы тебя любили? Кормили и все такое?

— Ты меня и так любишь и кормишь, — говорил Мэллу. — А до других мне дела нет. А слушаться глупо. И делать, что скажут, глупо. Будешь слушаться — они велят из шкуры вылезти. Вот еще.

— Старшие умнее, — говорил этот дурень. — Они лучше жизнь знают.

Мэллу сладко зевал и тянул спинку.

— Тиб, мне спать хочется… Ты мне рыбки принесешь? Пожалуйста… — и бодал пса головой в плечо. — Я же маленький, Тибушка, я глупый, меня такие умные речи утомляют… почисти мне ушко, а? Чешется — и не достать…

До такой изысканной лести ни один щенок бы не додумался: пес таял, ухмылялся и был готов искать рыбу, чистить котенку уши, охранять и весь мир перевернуть ради его удовольствия. А Мэллу думал, что Тиб растяпистый, слабый от собственной предвзятости, и уважать его не за что. Как можно уважать того, кого можешь убить в любую минуту, а он даже не сообразит, что происходит? Тем более — как можно такого почитать и слушаться? Ловкому умному котенку? Смешно.

Такого можно только любить. И из любви снисходить. А из снисхождения прощать занудство и грубость, позволять все эти восторги с заискиваниями и даже изображать привязанность детеныша. Или, скажем, привязанность Члена Стаи, если пес захочет.

Именно так Мэллу и решил в дальнейшем относиться к тем собакам, которые ведут себя достойно — в его кошачьем понимании. И вот Рамон повел себя достойно.

Рамон был вежлив, насколько псы вообще это могут. Он сообразил, что к Мэллу надо прислушиваться — а это уже немало для скудных собачьих мозгов. И к тому же он продемонстрировал, что будет защищать Мэллу — а это совсем серьезно. Мэллу не желал теперь повторять ошибку, которую допустил, расставшись с Тибальдом.

Тогда Мэллу бросил Тиба без малейших колебаний. Он был еще слишком юн и слишком самоуверен, чтобы оценить преданность какого-то пса. Освоившись с миром людей, он решил, наконец, освободиться от докучливой опеки и нравоучений старого бродяги, выбраться из обжитой людьми местности, вернуться в лес и найти истинную любовь, ради которой кошки его породы и живут на свете.

Он был уже почти взрослый котенок.

Вспоминая то путешествие, Мэллу поджимал под себя лапы и прятал нос в мех. Лучше бы это забыть, совсем забыть. Одинокая дорога через поселки, провонявшие бензином и нечистотами, через автомобильные трассы и железнодорожные пути, по которым с ревом проносились человеческие механизмы, созданные на погибель живым существам, через пустые мертвые перелески, превращенные в помойки, бездушные и грязные — и чудовищное разочарование в конце пути.

Мэллу вышел к берегу реки, где жил раньше, и не узнал его. На месте его леса люди построили поселок городского типа и громадный комбинат по обработке древесины. Вода в реке умерла, и в ней больше не водилась рыба, которую Мэллу когда-то любил ловить. Трупы деревьев громоздились высокими штабелями. Лесопилка выла и гудела день и ночь, а бревна грузили в составы, воняющие мазутом, и увозили куда-то дальше, где тоже жили люди, а живого леса не было. И всюду отчетливо тянуло мертвечиной. Мэллу уже знал, что такое «мертвяки», знал, что это они убивают лес и уничтожают столько живого, сколько сумеют — знал и ненавидел их. И боялся.

Осознав, что настоящий дом потерян навсегда, Мэллу ощутил тогда такое отчаянье, что его сердце чуть не разорвалось на части. Он потерял надежду, смысл жизни и всякий намек на радость. Он, в Старшей Ипостаси, сидел на перроне сортировочной железнодорожной станции, в слезах и смертельной апатии, когда к нему подошли сельские жандармы и спросили документы. Увидев картинно красивого подростка, они не догадались, что имеют дело с двоесущным. Они были люди, они были холуи мертвяков, они были во всем виноваты — злоба выдернула из Мэллу зверя, это дало жандарму право выстрелить в него пулей со снотворным и вызвать спецкоманду по отлову и отстрелу опасных животных. Пса, вернее всего, просто пристрелили бы в аналогичной ситуации; такого экзотического зверя, как молодая рысь, пощадили. Мэллу, все-таки, был очень пушистый и обаятельный внешне.

Сначала Мэллу отвезли в пригородный приют для бродячих собак. Первое время он ничего не ел и все лежал в углу вольера, ожидая смерти, но потом подрался с каким-то дурным псом. Драка за свою жизнь и убийство врага его немного встряхнули, но персонал приюта, убежденные собачники, стал считать его опасной и жестокой тварью. Поэтому, когда в приют за экспериментальным материалом обратились сотрудники Института Нейрофизиологии и Субмолекулярной Трансформации, Мэллу продали вместо пса, за гроши, с легким сердцем. Это было бы большим везением, если бы Институт курировала Лига, но он принадлежал некоему военному ведомству, не имеющему с Лигой никаких общих точек — посредников, как и прочих посторонних, не пускали на его закрытую территорию.

А людей с задатками Хозяев, по всей вероятности, не принимали на работу даже уборщиками. Впрочем, Хозяин и не выдержал бы порядков «почтового ящика», где проводились довольно жестокие исследования.

Сейчас шрамы от электродов на висках и за ушами Мэллу уже заросли шерстью, а все это мутное время бесконечной скуки, перемежаемой дикой болью, начало вылинивать, как старый подпушек, только мучили головные боли в дождливую погоду. Но тогда выносить человеческое отношение к себе было безмерно тяжело. Унизительно, мерзко и унизительно. Развлекали только стычки с людьми — если они удавались, а жизнь спас исключительно циничный разум.

— Диву дашься, какие кошки тупые, — говорил очкастый ассистент, когда ему очередной раз накладывали швы на руку. — Все тормозит, дубина, вообще не работает, совсем обучаться не может — зато агрессивности на десять собак хватит…

«Так я тебе и обучился, — думал Мэллу. — Вы сначала устанавливаете рефлекс, как вы думаете, а потом убиваете, чтобы мозг препарировать — думаете, я не понимаю, что значит „фатальная операция“?! Так я тебе и показал, как я мыслю, жди!»

— Трансформы, — говорил старый хрыч толпе молодых идиотов, показывая клетку, в которой лежал Мэллу в Старшей Ипостаси, — ни в коем случае не тождественны людям ни физически, ни психически. Эта субмолекулярная имитация внешнего вида человека у некоторых особей крупных млекопитающих играет роль мимикрии, являясь защитным механизмом, созданным эволюцией. Будучи по существу животными, трансформы имитируют внешний облик человека так же, как некоторые виды насекомых имитируют облик частей растений… Вы должны осознать, что между этой молодой рысью и юношей не больше общего, чем между палочником и сухой веточкой. То, что воспринимается нами, как осмысленные действия — тоже имитация разума, цепочка сложных рефлексов…

— Трансформы были и продолжают являться оптимальным объектом исследований, — говорила сухая плоская человеческая самка парочке в форме с галунами. — Их организмы после трансформации представляют собой максимально достоверную модель человека, за исключением характерных для естественного вида трансформа физиологических частностей. Абстрактный гуманизм Лиги не только может лишить современную науку незаменимого полигона для изучения человеческих болезней и создания новых лекарственных препаратов… ваша организация тоже лишится идеальной возможности изучать действие… некоторых ваших новинок… Господин Курц, я надеюсь, вы напомните генералу Лингдому…

Мэллу тихо все ненавидел, иногда откликался на кличку Пушок, иногда — нет, и никогда не разговаривал и не спорил с людьми. Он не мог разговаривать с существами, пропитывавшими все вокруг тоской и болью. Разговаривать с большинством экспериментальных животных Мэллу тоже не мог: им было не до бесед. Изувеченные людьми калеки, в которых страдания выжгли разум Старшей Ипостаси, онемевшие, кусающие себе истерзанные лапы, только прибавляли Мэллу ненависти. Его потребность в общении отчасти удовлетворяла беленькая дворняжка, за которой длительное время только наблюдали, восторженная дурочка, обожающая людей, вывертывающаяся вон из кожи, чтобы им угодить, забавная бедолага, жившая в соседнем вольере.

— Как можно быть таким неблагодарным? — говорила она, когда людей не было поблизости, а Мэллу проявлял некоторый интерес к беседе. — Они же тебя приютили! Кормят! Прививку сделали от чумы! Алик со мной даже гулять выходит…