Падение Иерусалима - Генри Хаггард

   — Да, мечом ты владеешь неплохо, хотя сражаться с безумцем — дело нетрудное. Но твоё долготерпение свидетельствует только о глупости.

   — Такова, — философски заметил Марк, — награда добродетели. Но я хотел бы знать почему.

   — Потому, мой господин Марк, что этот Халев будет опаснейшим человеком во всей Иудее, и опасность угрожает прежде всего моей госпоже Мириам и тебе. Тебе следовало воспользоваться этим случаем и убрать его, прежде чем ему представится возможность убить тебя.

— Может быть, ты и права, милейшая ливийка, — позёвывая, ответил Марк. — Но в последнее время я общался с христианкой и усвоил кое-какие заповеди её религии... Это неплохой меч. Возьми его себе. Спокойной ночи!

Глава IX

ПРАВОСУДИЕ ПРОКУРАТОРА ФЛОРА[23]

На другое утро Халева не оказалось на перекличке неофитов-ессеев. Не откликнулся он и на последующих проверках. Долгое время никто не знал, что с ним, пока не пришло письмо, где он уведомлял совет кураторов о своём решении не вступать в общину ессеев, так как не чувствует должного призвания; он также писал, что находится у друзей своего покойного отца, не уточняя, где именно. Более ессеи не интересовались его судьбой. После того, как крестьянин, случайно оказавшийся свидетелем преступления, рассказал, что видел, как Халев застрелил иерусалимского стражника, даже самые простодушные ессеи догадались о причине его внезапного исчезновения. Не испытывали они и особого сожаления, ибо Халев во многих отношениях оказался далеко не образцовым учеником, и уже поговаривали о том, что его надо исключить из общины. Знай они, что перед бегством он оставил и меч, и указательный палец, они только укрепились бы в своём мнении. Но они не знали, знала только Мириам, которой Нехушта обо всём рассказала.

Прошла неделя, всё это время Мириам и Марк не встречались, так как необходимость в позировании отпала: Мириам могла завершить свою работу с помощью глиняного бюста. Она уже занималась окончательной полировкой, когда рядом мелькнула чья-то тень, и она увидела Марка в полном боевом облачении, хотя и без шлема; по всей видимости, он был уже готов отправиться в обратный путь. Нехушта куда-то ушла по домашним делам; Мириам находилась одна в своей мастерской. Так они впервые встретились наедине, без посторонних глаз.

Едва завидев Марка, Мириам вспыхнула и уронила тряпку, повисшую на шее бюста.

   — Прошу извинить, госпожа Мириам, — поклонившись, без тени улыбки сказал Марк, — что я врываюсь без приглашения, но у меня не было времени заранее предупредить ваших стражей о моём приходе.

   — Вы... вы покидаете нас? — с запинкой спросила она.

   — Да, покидаю вас.

Подобрав тряпку, Мириам сказала:

   — Работа будет закончена через несколько минут, вы можете взять бюст, если не передумали.

   — Конечно, я его возьму. О цене я договорюсь с вашими дядюшками.

Она кивнула.

   — Да, да, но с вашего позволения я хотела бы упаковать бюст сама, чтобы его не повредили при перевозке. С вашего же разрешения я хотела бы оставить себе глиняный бюст: он принадлежит мне по праву. Я не вполне удовлетворена своей работой и хотела бы сделать её заново.

   — Мраморный бюст — просто чудо; если хочешь, можешь оставить себе глиняный. Я даже рад, что у тебя останется мой портрет.

Она вопросительно взглянула на него, но тут же отвела глаза.

   — Когда вы уезжаете?

   — В три часа дня. Моя работа также завершена; я написал отчёт; главный мой вывод, что ессеи — вполне достойные, безвредные люди, заслуживающие поощрения, а не преследования. Час назад прибыл гонец из Иерусалима: меня срочно отзывают. И хочешь знать почему?

   — Если вы готовы сказать — да.

   — Я, кажется, рассказывал тебе о своём дяде Кае, который при покойном императоре служил проконсулом в богатейшей провинции Испании и воспользовался теми возможностями, которые предоставляло ему высокое положение.

   — Да.

   — Старик тяжело болен. Боюсь, его даже нет в живых, хотя врачи и считают, что он может протянуть ещё десяток месяцев, а то и год. И вот, почувствовав приближение конца, он вдруг воспылал любовью к своим родственникам, вернее, к своему единственному родственнику, то бишь ко мне, и изъявил желание видеть мою скромную особу, хотя и много лет не давал мне ни гроша. Он даже возвестил в письме о своём намерении назначить меня своим наследником, «если сочтёт достойным», но сам-то я знаю, что не достоин быть его наследником, ибо всегда говорил ему прямо в глаза, что он худший изо всех людей. Однако он прислал мне приличную сумму денег на дорогу, вместе с письмом от цезаря Нерона на имя прокуратора, чтобы мне предоставили срочный отпуск. Вот почему, госпожа, мне необходимо ехать.

   — Да, — ответила Мириам, — у меня нет опыта в подобных делах, но и мне кажется, что вам следует ехать. Через два часа бюст будет закончен и упакован. — И она протянула руку для прощания.

Марк задержал её руку.

   — Мне очень не хочется прощаться с тобой вот так, — сказал он вдруг.

   — Есть только один способ проститься, — ответила Мириам, пытаясь высвободить руку.

   — Нет, способов проститься есть много, но я ненавижу их все: я не хочу разлучаться с тобой.

   — Господин, — сказала она с кротким негодованием, — зачем расточать пустые любезности? Встретились мы на один час — расстаёмся на всю жизнь.

   — Почему на всю жизнь? Не хочу скрывать, эта мысль для меня — нож острый.

   — Но ведь тут ничего нельзя изменить... Отпустите мою руку. Я должна закончить и упаковать бюст.

Марк был в явном замешательстве; он как будто хотел поймать её на слове и уйти, но не мог.

   — Значит, всё кончено? — спросила Мириам, глядя на него своими спокойными глазами.

   — Я думаю, что нет, всё ещё только начинается. Я люблю тебя, Мириам.

   — Марк, — ответила она, — мне не следует слушать такие признания.

   — Почему? Каждый мужчина имеет право объясниться с женщиной — это никогда не считалось предосудительным.

   — Да, но только честно, а в этом случае трудно говорить о честности.

Марк весь побагровел.

   — Что ты хочешь сказать? Неужели ты предполагаешь, будто я?..

   — Я ничего не предполагаю, центурион Марк.

   — Неужели ты предполагаешь, будто я имею в виду не законный брак, а что-то иное?

   — Нет, разумеется. Это было бы оскорбительно для вашей чести. Но я не могу допустить, что вы всерьёз предлагаете мне стать вашей женой.

   — Именно это я и предлагаю, Мириам.

Её глаза смягчились, но она отвечала:

   — Прошу вас — выкиньте эту мысль из головы; между нами — море глубокое.

   — Которое называется Халев?

Она улыбнулась и покачала головой.

   — Нет, это море называется иначе.

   — Расскажи же мне о нём.

   — Нет ничего проще. Вы римлянин, почитающий своих богов, я же христианка, поклоняющаяся своему Богу. Вот почему мы никогда не сможем соединиться.

   — Почему? Я не понимаю. Если бы мы поженились, ты могла бы принять мою веру или я мог бы принять твою.

Это дело души и грядущего, а не тела и настоящего. Каждый день христианки выходят замуж за нехристиан, иногда даже обращают их в свою веру.

   — Да, я знаю. Но для меня этот путь заповедан, даже если бы я и хотела его избрать.

   — Почему?

   — Потому что и мой зверски убитый отец, и моя мать перед смертью строго-настрого запретили мне выходить замуж за иноверца.

   — И ты намерена соблюсти этот запрет?

   — Да, конечно, — до самого конца.

   — Даже если бы всей душой полюбила нехристианина?

   — Даже если бы всей душой полюбила иноверца.

Марк отпустил её руку.

   — Пожалуй, мне и в самом деле лучше уйти.

   — Да.

Какое-то время он боролся сам с собой, затем сказал:

   — Я не могу уйти, Мириам.

   — Ты должен уйти, Марк.

   — Ты любишь меня, Мириам?

   — Да, люблю — да простит меня Христос!

   — И как сильно, Мириам?

   — Настолько, насколько может любить женщина.

   — И всё же, — с горечью произнёс он, — ты отвергаешь меня, потому что я нехристианин.

   — Потому что для меня главное — не любовь, а вера. Я должна принести свою любовь в жертву на алтарь веры; во всяком случае, — поспешила она добавить, — я связана вервием, которое нельзя ни порвать, ни рассечь. Такая попытка навлекла бы на нас проклятие Небес и моих родителей, ныне там обитающих.

   — А если я приму твою веру?

Всё её лицо вдруг загорелось, но тут же погасло.

   — Я не смею на это надеяться. Легко бросить фимиам на алтарь, но как сделать, чтобы переродилась душа, как начать новую жизнь. Не будем продолжать этот разговор. Зачем ты играешь со мной?