Явочная квартира - Дерек Картун

Глава 11

Как раз в тот день, когда Жорж Вавр убедил-таки премьер-министра, что Антуану Лашому следует увидеть злополучные фотографии, Альфред Баум получил отчет из полиции:

Субъект: Дидье Моран, он же Дмитрий Морозов

Возраст: 59 лет

Последний известный адрес: 120 улица Фландр, Париж, 19-й округ

Семейное положение: холост

Гражданство: французское (с 6 октября 1974 года)

Национальность: русский

Профессия: журналист

Далее сообщалось, что три года назад в Лилле Морана обвинили в сексуальных домогательствах по отношению к мальчику. Однако в суде показания ребенка не вызвали доверия и были формально отклонены. Мнение местной полиции: Моран виновен. Поведение судьи в данном случае объяснимо возможно, он располагал какой-то иной информацией, а возможно, в чьих-то интересах было закрыть дело. Во всяком случае, обвинение с Морана снято.

Заканчивался отчет так:

"Субъект с момента своего прибытия во Францию в январе 1968 года принимал активное участие в деятельности русской эмиграции, в частности, в белорусских кругах (см. соответствующее досье). Субъект известен полиции и службе безопасности, с которыми время от времени сотрудничает (см. подробное описание)."

Однако никаких подробностей не прилагалось. Видимо, на набережной Орфевр сочли, что и перечисленного достаточно.

— Полагаю, надо бы побеседовать с этим Мораном, — сказал Баум. Пожалуйста, Алламбо, отыщи его и доставь сюда. Только последи, чтобы он по дороге никому не звонил.

Распорядившись таким образом, Баум отправился к шефу, чтобы обсудить, как бы это поделикатнее устроить демонстрацию фотографий Лашому.

— С премьер-министром достигнута четкая договоренность, — сказал Вавр, — Предъявить фотографии можем, но дальше без его последующих указаний двигаться нельзя.

— Беседа будет записана? Незаметно, да?

— Разумеется.

— Сами все это сделаете?

Баум кивнул:

— Министру придется пережить неприятные минуты. Незачем другим это видеть. Будет ещё время на него поглазеть, если он окажется в чем-то замешанным.

Он вышел из комнаты в конец расстроенным. Ну как участвовать в подобном деле, не испытывая неловкости и стыда? Теряешь лицо…

Позвонив в канцелярию министерства внутренних дел, Баум попросил Лору Фабьен устроить ему встречу с её шефом.

— Хорошо бы господин министр уделил мне не меньше часа, — добавил он, — Беседа может затянуться. Разумеется, я приду тогда, когда он назначит. Тема? Скажите ему, что она касается нашего недавнего разговора. Да, именно так.

Он достал из сейфа фотографии и снова внимательно рассмотрел их. Несомненно, это Лашом. И, несомненно, с двумя тощими юнцами. Содомский грех некрасив, нефотогеничен. Наверно, те, кто к нему склонен, получают наслаждение, и Лашом, вероятно, испытывает какое-то извращенное удовольствие, разглядывая подобные снимки, но на непричастного зрителя они производят угнетающее впечатление. Даже если и не испытываешь особой ненависти к гомосексуалистам — а Баум ничего такого не испытывал.

Лашом на одном из снимков — в профиль, наблюдает с легкой улыбкой, чем занимаются его компаньоны, торс его обнажен, нижнюю половину закрывает спинка кровати. На втором снимке он смотрит прямо в объектив, светло при этом улыбаясь. Позади, над его плечом — один из парней, второй свернулся калачиком внизу, его затылок заслоняет бедра Лашома, положившего правую руку на бедро партнера — происходит, надо полагать, акт феллацио.

Фотографий, по словам перебежчика, было много. Среди них и более выразительные, но он отобрал те, на которых лучше всего виден и узнаваем Лашом.

— Просто не верится, что человек, которому есть что терять, подверг себя столь нелепому риску, — заметил Баум.

— И я так думаю, — согласился Алламбо.

— Зачем он это сделал, как ты считаешь?

— Я чиновник, а не психиатр.

— Нелепый риск, — повторил Баум, — Чего ради?

…Именно эти слова и выкрикнул Антуан Лашом на следующий день, когда на его стол легли чертовы снимки, — Да разве нормальный человек позволит себе эдакое приключение за железным занавесом? Отвечайте, Баум!

— Это меня и удивляет, господин министр.

— И что дальше?

— На обоих снимках вас легко узнать…

— Значит, это дьявольски ловкая подделка.

— Наши эксперты утверждают, что снимки подлинные.

— Не могут они быть подлинными — я сроду такими делами не занимался. Женщины — да, тут я, наверно, чересчур… Признаю. А уж эти русские любят в помойке порыться…

Баум только плечами пожал, покраснев слегка. Он чувствовал себя не в своей тарелке и не знал, как продолжить разговор. Проводить исследование не позволено, так Вавр сказал. Надо заставить Лашома признаться — и тогда опять пойдем к премьер-министру за разрешением действовать. А если тот не разрешит? Что ж, они работают на государство, а не на премьера, который и сам может оказаться…

Баум не стал доводить мысль до конца. Тут уж соображения посерьезнее, пусть решают самые высокие инстанции… Сколько зла и бед от этих перебежчиков!

…Однако Лашом и не думал ни в чем признаваться. Да, на снимках изображен он, но подобных сцен никогда не было.

— Ловкий фотомонтаж, я о таком слыхал.

— Наши специалисты уверены, что это не монтаж.

— Гроша ломаного их мнение не стоит, тоже мне специалисты, воскликнул Лашом, — Наверняка существует оборудование, позволяющее проделывать такие штуки. Пусть поищут.

— Они следят за появлением технических новшеств, — сказал Баум, отметив про себя сдержанность собеседника: тот, хотя и разгневался, но не изобразил бурного негодования, что могло бы послужить доказательством его вины. Лашом отнесся к делу скорее как к технической проблеме. Разглядывая снимки, признанные подлинными, он повторял, что никогда не был в той комнате, да ещё голым, с парой нанятых парней, да ещё где-то за железным занавесом.

— Вы считаете меня полным идиотом. Когда вся эта история прояснится, я вам попомню.

Совсем уж отчаявшись и не зная, как выйти из тупика, Баум высказал такое предположение:

— Допустим, снимки смонтированы. Но ваши-то фотографии ведь настоящие? Есть у вас семейный альбом?

— Конечно.

— Вы фотографировались когда-нибудь на пляже или в бассейне?

— Разумеется, такие снимки в альбоме есть.

— Не забирались в вашу квартиру воры? Или, может быть, в загородный дом в Ивлине?

— Никогда.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— Снимки из альбома не пропадали?

— Откуда мне знать? Мы не проводим вечера, вздыхая над семейным альбомом.

— Понимаю, господин министр, но все же проверьте, когда будете дома. Кстати, альбомы в Париже или за городом?

— Думаю, за городом.

— Можете посмотреть их сегодня?

— Нет. Завтра вечером.

— Сразу сообщите мне результат, пожалуйста.

— Почему наша служба безопасности пользуется услугами некомпетентных специалистов, которые не в курсе новейших технологий? А может, у русских в этой области значительное преимущество?

Баум почувствовал, что инициатива от него ускользнула. Пришел с фотографиями, изобличающими Лашома, а теперь вот приходится защищать своих подчиненных.

— Я прикажу, конечно, повторно проверить снимки. Особенно если обнаружится пропажа из альбома.

Выходить за рамки разговора о подлинности фотографий нельзя, иначе ступишь на опасную почву: возможная виновность министра обсуждению пока не подлежит, а то бы пришлось обвинить его во лжи. Как можно?

— В загородном доме есть прислуга?

— Нет. Когда мы оттуда уезжаем, дом запираем, а горничная уезжает с нами.

— Прошу прощения, господин министр, я бы хотел, чтобы завтра с вами поехал наш сотрудник, он может оказаться полезным.

— Я не хочу, чтобы эту дурацкую историю раструбили по всему департаменту.

— Поедет мой заместитель Алламбо — человек абсолютно надежный.

— Хорошо. Пусть свяжется со мной.

Альфред Баум проинструктировал своего заместителя:

— Министр согласился, что на снимках изображен именно он, но говорит, что в постели с двумя мальчишками никогда не бывал и, стало быть, это подделки. Тут противоречие: Алибер из нашей лаборатории считает их подлинными. Может, он новых технологий не знает, кто его разберет. Но если он на уровне — выходит, министр врет. Тогда уж точно он заглянет в альбом и заявит о пропаже, это для него единственный выход. С другой стороны Алибер может и ошибаться — тогда министр говорит правду. Значит, кто-то все же в семейный альбом забрался — знаешь, всякие фото на пляже, в бассейне, их и вправду могли выкрасть. И тогда тоже он заявит насчет пропажи.

— У меня есть дела поважнее, — попытался отбиться Алламбо.

— Дел поважнее нет, — произнес Баум. — Сейчас самое главное — твое впечатление, когда министр воскликнет: "Ага! Кто-то лазил в этот альбом смотрите, вот тут была фотография, а теперь пустое место." Это и будет момент истины.