Рождество в Центральном парке - Джоанна Шуп

Они обменялись быстрым взглядом, и Дюк попытался выбить дверь ещё раз, но тщетно. Дверь не поддалась.

О, боже! Что подумают Генри и другие лакеи, когда обнаружат их с Дюком утром? Как мистер Генри Уокер объяснит Хавермейеру, почему он в ливрее? Роуз согнулась пополам, не в силах сделать вдох.

– Так. – Дюк сжал её руку, помог сесть на пол и опустился рядом с ней. – Мы просто посидим вместе и подождём. Всё будет хорошо, обещаю.

Роуз расправила юбки и постаралась не зацикливаться на крошечных размерах кладовой.

– Тебе неуютно в замкнутых помещениях?

Бессмысленно увиливать от ответа. Он всё равно догадается.

– Да. – Как-то раз в детстве её в шутку заперла в шкафу другая девочка, и Роуз до сих пор ясно помнила то жуткое ощущение. Теперь она даже дверь спальни оставляла открытой на ночь.

– Ах. Это всё объясняет. В лифте тебе тоже некомфортно?

– Нет, он движется, а это не совсем то же самое. Кроме того, я никогда в нём не застревала.

– Логично. Чем я могу помочь?

– Кроме как вытащить нас отсюда или сотворить больше воздуха? Ничего.

– Роуз, кладовая не замурована. Вокруг двери есть щели. – Он указал длинным пальцем вниз. – Я вижу дыру возле пола, вероятно, где мышь...

Она резко втянула воздух сквозь зубы.

– Пожалуйста, воздержись от обсуждения снующих поблизости грызунов, пока мы не окажемся на свободе.

Он усмехнулся, задев её плечо своим.

– Кто бы мог подумать, что одарённая миссис Уокер окажется такой трусишкой.

Она с силой ткнула его локтем.

– Подшучивать надо мной – едва ли лучший способ меня успокоить.

Дюк поднял вверх свои большие ладони, те самые, которые всего несколько мгновений назад касались её в самых интимных местах. От воспоминания Роуз бросило в жар.

– Чем займёмся, чтобы скоротать время? – протянул он, будто почувствовав направление её мыслей.

– Не этим, – отрезала она. Им нужно подыскать успокаивающее занятие, а не взрывоопасное, поэтому Роуз задала первый вопрос, который пришел ей на ум: – Расскажи мне, откуда у тебя шрам над бровью.

– Этот? – Он провёл пальцем по неровной отметине и вздохнул. – История не особо захватывающая. В детстве я постоянно сбегал от наставников. Ненавидел сидеть дома и учить уроки. Однажды я улизнул из дома, чтобы поплавать, и попал в прилив. Ударился головой о камень и чуть не утонул. Рана долго кровоточила.

– Какой кошмар. Почему её не зашили?

С его губ сорвался безрадостный смешок.

– После этого инцидента отец запер меня в моей комнате на четыре дня. И не разрешил доктору меня осмотреть.

Запер в комнате?

– Боже мой. Сколько тебе было лет?

– Тринадцать. – Дюк повёл плечом. – Впоследствии меня отправили в школу-интернат. Отец больше года со мной не разговаривал.

Внутри Роуз всё сжалось от возмущения. Что за чудовища вырастили этого мужчину?

– А твоя мать?

– Она умерла в мой первый семестр в школе. Он не позволил мне приехать домой на её похороны. – Дюк поморщился. – Я никому этого не рассказывал. Прошу прощения...

– Твой отец – ужасный человек. Я совершенно точно не смогу больше смотреть на его портрет в редакции "Вестника" теми же глазами. Его следует снять и сжечь.

Его удивила её горячность. Дюк на мгновение замолчал и нахмурился.

– Мне грех жаловаться. У меня было больше преимуществ, чем у большинства.

"Но у тебя не было ни любви, ни поддержки". Неудивительно, что Дюк только и делал, что работал. Его приучили к этому с детства.

– Не все преимущества измеряются материальными вещами.

– Напоминает мудрость от моего любимого обозревателя.

– Так и есть. И, между прочим, если бы ты мне написал, я бы посоветовала тебе сбежать и податься в бродячий цирк.

Он рассмеялся, звук его низкого смеха целиком заполнил маленькую кладовую.

– В качестве кого? Тринадцатилетнего беглого художника?

– Некоторые успешные карьеры начинались с меньшего. – Между ними воцарилось дружеское молчание, которое нарушила Роуз, спросив: – Вот почему ты никогда не празднуешь Рождество?

– Полагаю, что да. – Он скрестил длинные ноги в лодыжках. – Естественно, я не помню, чтобы мы собирались у камина на Рождество, жарили каштаны и делали гирлянду из кукурузы. Отец всегда работал. Потом, когда умерла мать, на каникулах я оставался в школе с другими мальчиками, которые не хотели возвращаться домой. Мы играли в карты и пытались улизнуть в местные танцевальные залы.

– Без подарков? Колядок? И подогретого сидра? – Всё это, по её мнению, являлось непосредственными атрибутами Рождества вкупе с хорошими друзьями. Роуз никогда не была одинока в детстве.

– Да, да и ещё раз да. Я так понимаю, твоё Рождество разительно отличалось от моего?

– Не то слово. Мы ужинали с друзьями, пели песни, играли в шарады… Мы с мамой наслаждались каждой минутой нашего совместного времяпрепровождения. Даже сейчас она готовит мои любимые блюда и играет на пианино, пока мы все поём колядки.

– Кто все?

– Наши друзья больше напоминают огромную семью. – Персонал в двух домах, где её мать работала последние пятнадцать лет, поддерживал тесные дружественные отношения. – Мы никогда не скучали.

– Я так понимаю, твоего отца нет в живых.

– Да. Я ничего о нём не помню. – Мама никогда не рассказывала об отце. Роуз поднимала тему на протяжении многих лет, но у мамы всегда был один и тот же ответ: "Сосредоточься на том, что у тебя есть, а не на том, чего тебе не хватает”.

– Так ты веришь в омелу?

Она тут же повернулась к нему.

– Что неудача постигнет любого, кто откажется под ней от поцелуя?

Уголок его рта изогнулся в восхитительно игривой манере, отчего в животе затрепетали бабочки. Дюк сунул руку в карман и достал веточку омелы.

– Откуда ты её взял?

– Я стащил ветку из композиции на твоей каминной полке. Но не был уверен, что она мне понадобится.

– Как выяснилось, ты прекрасно справился сам.

Он поднял омелу над головой Роуз.

– Тем не менее, мужчине не помешает лишнее оружие, особенно когда женщина превращает его в отчаявшееся, пускающее слюни животное.

Она растаяла и провела ладонью по его заросшей щетиной челюсти.

– Тогда тебе лучше перейти к делу. Я не могу допустить, чтобы меня преследовала неудача.

Дюк