Обреченное королевство - Брендон Сандерсон

— Ваша Светлость? — услышала она позади себя.

Шаллан повернулась и обнаружила, что слуга вернулся.

— Сюда, Ваша Светлость.

Она кивнула, и мажордом быстро повел ее по оживленному коридору. Она думала о том, как представиться Джаснах. Эта женщина уже давно превратилась в легенду. Даже Шаллан, живущая в далеком поместье в Джа Кеведе, слышала о выдающихся способностях сестры короля алети. Джаснах было только тридцать четыре года, но говорили, что она уже давно получила бы шапочку мастера-ученого, если бы не открытое поношение религии. Более точно, она яростно ругала девотарии, различные религиозные братства, в которые объединялись верующие Ворин.

Вульгарные шуточки ей сейчас не помогут. Она должна говорить чинно и благопристойно. Опека знаменитой женщины — лучший способ овладеть женскими науками: музыкой, рисованием, чтением, логикой. Точно так же для того, чтобы обрести занятие для мужчин, юноши пытались поступить в почетную гвардию какого-нибудь уважаемого светлорда.

Вначале, будучи в полном отчаянии, Шаллан написала Джаснах письмо об опекунстве — и никак не ожидала, что получит положительный ответ. И, получив его — требование через две недели прибыть в Дюмадари, — была потрясена. С тех пор она охотилась за неуловимой женщиной.

Джаснах — еретичка. Потребует ли она, чтобы Шаллан отказалась от своей веры? Очень сомнительно, что Шаллан сможет пойти на это. В те тяжелые дни, когда с ее отцом случилось самое худшее, учение Ворин, с его Славой и Сиянием, стало одним из немногих убежищ ее души.

Они свернули в более узкий коридор и принялись петлять где-то очень далеко от главного тоннеля. Наконец мажордом остановился у угла и жестом показал Шаллан, что она на месте. Из коридора справа от нее доносились голоса.

Шаллан заколебалась. Иногда она спрашивала себя, как она вообще до этого дошла. Самая робкая, самая тихая, самая младшая из всех пяти детей и единственная девочка. Всеми опекаемая и защищаемая. А теперь судьба всей семьи зависит только от нее.

Их отец умер. И было жизненно необходимо, чтобы это осталось в тайне.

Она не любила вспоминать тот день — вообще запретила себе о нем думать и приучила себя сразу сосредотачиваться на чем-нибудь другом. Но потеря отца могла обернуться катастрофой. Отец взял много ссуд — некоторые для сделок, некоторые для подкупа, маскируя последние под первые. В результате дом Давар был должен бешеные деньги большому числу людей, и без влияния отца кредиторы очень скоро набросились бы на них.

Обратиться за помощью было не к кому. Ее семью, главным образом из-за отца, ненавидели даже союзники. Кронпринц Валам — светлорд, которому ее семья присягнула на верность — болел, и никто другой не предлагал им защиту. Когда станет известно, что ее отец мертв и их семья обанкротилась, это будет концом дома Давар. Их проглотит и подчинит себе другой дом.

Они работали до изнеможения, как проклятые. Все тщетно. От отчаяния они уже подумывали о том, чтобы убить самых назойливых кредиторов. Только Шаллан могла помешать этому, и первый шаг — знакомство с Джаснах Холин.

Шаллан глубоко вздохнула и завернула за угол.

Глава четвертая

Разрушенные Равнины

Я умираю, а? Эй, лекарь, почему ты выкачал из меня кровь? Кто это за тобой, с головой из линий? Я вижу далекое солнце, темное и холодное, оно светит в черном небе.

Получено в третий день Джеснана, 1172 год, одиннадцать секунд до смерти. Объект — реши, дрессировщик чулл. На пример следует обратить особое внимание.

— Почему ты не плачешь? — спросила спрен воздуха.

Каладин сидел, прислонясь спиной к углу, и глядел вниз. Планки пола перед ним были расщеплены, как если бы кто-нибудь пытался сорвать их ногтями. На расщепленной части темнели пятна — там сухое серое дерево смочила кровь. Бесполезная бредовая попытка побега.

Фургон продолжал катиться. Одно и то же, каждый день. Утром тебя будят, все болит после беспокойной ночи, проведенной на полу, без матраса и одеяла. Весь фургон будят одновременно, рабов, закованных в кандалы, выводят наружу, дают возможность размять ноги и облегчиться. Потом собирают вместе, дают утреннюю баланду, и фургон опять катится вперед, вплоть до дневной баланды. И снова вперед. Вечерняя баланда, потом ковш воды перед сном.

Шаш Каладина все еще болел и кровил. Спасибо хоть крыша клетки защищала от солнца.

Спрен воздуха возник в тумане, как маленькое облачко. Она подплыла ближе к Каладину, движение как будто выдуло из тумана ее лицо, открыв перед ним нечто более материальное. Парообразное, женское и треугольное. С очень любопытными глазами, которых он не видел ни у одного из спренов.

— Все остальные плачут по ночам, — сказала она. — Но не ты.

— Зачем плакать? — спросил он, упираясь головой в решетку. — Что это изменит?

— Не знаю. Почему-то ж люди плачут?

Каладин улыбнулся, закрывая глаза.

— Спроси Всемогущего, маленькая спрен. Не меня.

Из-за восточного мокрого лета по лбу струился пот, капли которого жгли, попадая в рану. Он надеялся, что вскоре, через несколько недель, придет очередь весны. Погода и времена года непредсказуемы — никогда не знаешь, сколько времени они продлятся, хотя обычно каждый сезон продолжается несколько недель.

Фургон катился вперед. Через какое-то время он почувствовал на лице солнце и открыл глаза. Через верхний край клетки били лучи солнца. Два или три часа после полудня. А что с дневной баландой? Каладин ухватился рукой за стальные прутья и встал. Он не мог сказать, правит ли Твилакв фургоном впереди, но плосколицый Блут точно сидел на козлах заднего фургона. На нем была грязная рубашка, зашнурованная спереди, и широкополая шляпа от солнца. Копье и дубинка лежали на скамье рядом с ним, но не меч. Меча не было даже у Твилаква.

Трава колыхалась неподалеку от дороги, исчезала перед фургонами и появлялась за ними. Там и здесь виднелись странные кусты, которых Каладин не узнал, — толстые стволы и ветки, колючие зеленые иголки. Как только фургоны подъезжали ближе, иголки втягивались в стебли, оставляя перекошенные, похожие на червей стволы с узловатыми ветками. Они усеивали холмистую местность, поднимаясь из покрытых травой камней как маленькие часовые.

Далеко за полдень, а фургоны продолжали катиться. Почему не было привала на баланду?

Наконец первый фургон остановился. Остальные два, покачиваясь, остановились за ним. Красно-панцирные чуллы волновались, их антенны ходили взад и вперед. Похожие на ящик животные таскали на себе свои раковины. Их толстые красные ноги скорее походили на бревна. Каладин слышал, что их клешни могли запросто перекусить человеческую руку. Но чуллы были послушны, особенно прирученные, и он никогда не видел солдата, получившего он них что-нибудь большее, чем слабый щипок.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});