Черчилль 1911–1914. Власть. Действие. Организация. Незабываемые дни - Дмитрий Медведев

Уилсон был полной противоположностью Джона Фишера, которого сменил в январе 1910 года. Его отличала викторианская самодисциплина и доходящее до фанатизма служение флотскому делу. Внешние атрибуты власти его не волновали, поэтому, когда он с полным безразличием отнесся к своему награждению высшим военным орденом Соединенного Королевства – Крестом Виктории, – на флоте мало кого удивила подобная реакция. В одежде адмирал также был непритязателен и даже немного неопрятен. Что касается семьи, то служба на флоте настолько поглощала его, что на устройство личной жизни у него не осталось времени. В общении он, как правило, был невозмутим и немногословен. В минуты хорошего настроения Уилсон иногда пытался шутить, но выходило это настолько топорно, что вместо звонкого смеха вызывало лишь легкое недоумение.

Нетрудно догадаться, что служить под началом «Старого Арта» или «Буксира», как его прозвали офицеры, было делом нелегким. Фанатик морской службы, адмирал был одинаково беспощаден как к себе, так и к своим подопечным, которые трудились при нем не покладая рук. Ежегодный плановый поход к берегам Испании он непременно назначал на рождественские праздники. На просьбы женатых офицеров, мечтающих встретить Рождество в кругу жены и детей, он невозмутимо цедил сквозь зубы: «Служба».[279]

Несмотря на суровый нрав, «Старого Арта» уважали и любили на флоте. О его самоотверженности ходили легенды. Например, Крест Виктории адмирал получил за бой во время Суданской кампании, когда бросился на дервишей со сломанным клинком в руках. Используя эфес как кастет, он бесстрашно раскидывал противника. Как настоящий морской волк, он был нечувствителен к погоде и одинаково хорошо чувствовал себя на ледяном ветру Северного моря и под раскаленным тропическим солнцем Африки.[280]

Когда король Георг V предложил Артуру Уилсону сменить на посту первого морского лорда Джона Фишера, адмирал, чуждый амбиций, отказался. «Только однажды, сэр, – сказал он, обращаясь к монарху, – я просил за кого-то с тех пор, как поступил на службу. И это был сэр Джон Фишер. Когда Фишер собирался уйти с поста третьего морского лорда, он подготовил себе преемника, однако, когда тот отказался, он предложил этот пост мне. Могу вас заверить, сэр, что я был худшим третьим морским лордом. И если я сейчас сменю Фишера на его посту, то я стану худшим первым морским лордом в истории военно-морского флота».[281]

«„Звездам“ индивидуальной работы труд руководителя кажется особенно трудным. Они не готовы отказаться от тех принципов и практик, которые обеспечивали им до сей поры успех, и менее других готовы к переменам».

Работа Уилсона на посту первого морского лорда действительно сложилась не совсем удачно. Адмирал стал наглядным подтверждением того правила, что хороший исполнитель далеко не всегда является хорошим руководителем. «“Звездам“ индивидуальной работы труд руководителя кажется особенно трудным, – объясняет профессор Линда Хилл. – Они не готовы отказаться от тех принципов и практик, которые обеспечивали им до сей поры успех, и менее других готовы к переменам».[282] Те качества, которые на флоте позволяли адмиралу добиваться своего и вызывать уважение у сослуживцев: бескомпромиссность, упорство, готовность идти до конца, молчаливое и невозмутимое исполнение своих обязанностей, – в кресле первого морского лорда привели к нежелательным последствиям.

Коллеги, хорошо знавшие Уилсона, предсказывали появление проблем еще до его назначения в Адмиралтейство. «Он – самая лучшая кандидатура, но я знаю по собственному опыту, что служить под его началом – мало радости, – признавался второй морской лорд адмирал Фрэнсис Бриджмен за два месяца до назначения Уилсона. – Тоска смертная! И полная бескомпромиссность. Он никогда не будет ни с кем советоваться, а чужие доводы только выводят его из себя».[283]

Опасения Бриджмена полностью оправдались. Как уже говорилось выше, официально Уилсон сменил Фишера в конце января 1910 года, однако к исполнению своих обязанностей он приступил еще в декабре 1909-го. «Многие уже начинают охать, что с момента вступления первого морского лорда в должность придется весьма тяжело, так как новый начальник почти не разговаривает, но зато работает день и ночь, – докладывал русский морской атташе в Санкт-Петербург. – Характерно, что на следующий день после выхода приказа о том, что адмирал с 25 января[284] должен занять пост первого морского лорда, адмирал уже поехал в турне по портам. До Рождества он объехал почти все учреждения морского министерства и теперь ежедневно работает по несколько часов в Адмиралтействе».[285]

Не привыкший обсуждать свои решения с кем бы то ни было во время службы на флоте, Уилсон не изменил своим правилам и в министерстве. Совет Адмиралтейства он привлекал к совместному решению вопросов еще реже, чем его предшественник, а к другим морским лордам относился с высокомерием, словно это были не адмиралы, а безусые лейтенанты, едва закончившие военно-морское училище. Даже Маккена был вынужден признать, что ему «очень тяжело» с первым заместителем,[286] который превратился в малоуправляемый «Буксир».

Но самым главным было то, что адмирал Уилсон проявил себя как противник перемен. «С его приходом двери Адмиралтейства оказались наглухо закрыты для всех новых идей и начинаний», – жаловался Артуру Бальфуру лорд Эшер.[287] Даже Джон Фишер, курсу которого следовал его преемник, был вынужден признать, что «от Уилсона на суше мало толку».[288]

В одном из первых посланий Черчиллю после его прихода в Адмиралтейство Фишер, признавая таланты Уилсона как морского офицера и даже называя его Admiralissimo, заявил, что именно «Старый Арт» стал причиной отставки Реджинальда Маккены.[289] Учитывая поведение адмирала на экстренном заседании Комитета имперской обороны, которое мы рассматривали в первой главе, предположения Фишера не далеки от истины. Да Черчилль и сам довольно быстро разобрался, что представляет собой его заместитель.

«Адмирал Уилсон был самым самоотверженным и бескорыстным человеком, которого я когда-либо встречал или о котором я что-либо читал, – пишет Черчилль. – Он ничего не желал и ничего не боялся, абсолютно ничего. Не важно, командовал ли он британским флотом или ремонтировал старый автомобиль, он был одинаково проницателен, увлечен и удовлетворен. Перемены в жизни с выходом в отставку, а затем с возвращением на вершину власти и могущества не оказывали на него никакого влияния, его сердце билось так же спокойно, как и прежде. Все это долг. Каждый должен делать то, что должен, настолько хорошо, насколько способен. И не важно, идет ли речь о чем-то великом или незначительном. Каждый должен исполнять свой долг, исполнять его безвозмездно, не претендуя на почести и награды. Такими принципами он руководствовался, служа на флоте. Приказ есть приказ. Не важно, ставит ли он крест на карьере офицера или приводит к славе, связан ли он с приятной или самой отвратительной работой. Таков был этот человек с сомкнутыми губами. На все жалобы, чувства и эмоции он отвечал мрачной улыбкой и снова смыкал губы. Я никогда не видел его ни взволнованным, ни возбужденным. Он всегда был замкнут и неприветлив».[290]

Черчилль обратил внимание на Уилсона еще на заседании Комитета имперской обороны, когда тот выступал с докладом о планах Адмиралтейства после начала боевых действий. «Буксир» произвел на него смешанное впечатление: с одной стороны, «восхищение, с которым другие отзывались о его характере», с другой – «полное несогласие со взглядами адмирала» по таким «масштабным и важнейшим вопросам», как структурные изменения в Адмиралтействе, изменение стратегии ведения боевых действий, межведомственная координация и поддержка высадки экспедиционных сил.[291]

Артур Уилсон отнесся к приходу Черчилля в Адмиралтейство со свойственной ему невозмутимостью. «У нас будет новое руководство, – сказал он морским лордам. – Если оно захочет, чтобы мы служили под его началом, мы будем служить. Если нет, тогда ему придется найти других офицеров для работы».[292] Что же касается Черчилля, то он не мог не отдать должное профессиональным качествам «Старого Арта», считая его «очень опытным и успешным флотоводцем». Также первый лорд признавал, что адмирал обладает острым умом, что подтверждалось его корреспонденцией. Большой мастер письменных коммуникаций, Черчилль знал, о чем говорил. По его мнению, Уилсон выражал свои мысли на бумаге «четко и основательно, многие его документы отличало убедительное изучение деталей с широтой охвата рассматриваемого вопроса».[293]