Милый плут - Полина Федорова

Кончилось лето, а вместе с ним прекратились и месячные очищения. Скоро выяснилось, что она беременна. Об этом она сообщила мужу не сразу. Вначале Серафима как бы прислушивалась к этому новому своему состоянию, чувствуя, как в ней зарождается новая жизнь. Это было чудо. А как еще иначе назвать то, что происходило с ней и внутри нее?

Это лето они проводили на даче в Русской Швейцарии, названной так с легкой руки одного университетского профессора, нашедшего сходство лесной гористой местности на левом берегу реки Казанки со страной, где он родился и жил в молодости. Место действительно было живописнейшее: посреди обширнейшей липовой рощи с перемежающимися холмами и глубокими оврагами, на дне которых били ключи, шли разбитые самой природой аллеи, спускающиеся прямо к берегу Казанки. Через овраги были перекинуты мосты, и, ступив на них, могло показаться, что это переходы через гористые ущелья, а впереди и сзади стоит нетронутый и непроходимый чащобный лес. А с крутого берега реки открывался на несколько верст такой благолепный вид, что сами собой складывались идиллические стихи про поселившегося в лесной хижине благородного разбойника, завязавшего со своим ремеслом, и прекрасную пастушку, заблудившуюся в чаще в поисках своей пропавшей козочки. Повстречавшись, бывший благородный разбойник и прекрасная юная пастушка, проникнутые неземным чувством друг к другу, долго гуляют, любуются лесными красотами и находят пропавшую козочку. А потом юная пастушка, бросив ненавистного и сильно пьющего отчима, повадившегося в последнее время распускать руки, навеки остается жить в лесной хижине с отставным разбойником и несказанно любят друг друга здесь, на земле, а потом и на небесах. И любовь их длится вечно… И козочка с ними…

Беременность жены Альберт воспринял спокойно. Он не начал радостно скакать вокруг Серафимы, как глупая козочка из нового стихотворения жены, узнавшая, что они с пастушкой навсегда остаются в лесу, не стал в счастливом экстазе заламывать руки и благодарить небо, ниспославшее его супруге зачатие. Он внимательно посмотрел на нее, попросил беречь себя и быть осторожнее и, взяв свой докторский саквояж из свинячьей кожи, убыл, сказавшись, что его ждет больной.

Но он соврал. Никакой больной его не ждал. Просто это известие надлежало как-то переварить и осмыслить.

Альберт Карлович вышел из дому, прошел леском до ближайшей беседки и присел на лавочку.

А что, собственно, случилось? Что, он, профессор медицины, не знал, что женатые женщины время от времени беременеют и в конечном итоге рожают детей? Так он сам родился в семье, имевшей двадцать одного ребенка.

Разве они с Серафимой занимались любовию только в дни, когда, согласно циклам месячных очищений, можно было делать это, не боясь зачатия?

Нет.

Тогда что подвергло его в раздумья?

Он не мог ответить…

12

Собственно, Альберт Карлович не столь уж был не прав, когда, вызванный на разговор Манефой Ильиничной, говорил про интриганов и завистников, распускающих про его любовные похождения слухи с целью опорочить его и не дать ему занять место декана медицинского факультета университета. Слухи про связи Факса с женщинами, конечно, имели в своей основе, говоря научным языком, фактологический материал. Но реальную почву имели под собой и происки и интриги некоторых университетских профессоров, крепко не желающих, чтобы Альберт Карлович сделался деканом факультета, приблизившись тем самым к занятию места ректора университета. Одним из таковых был, несомненно, директор гимназии, профессор российской истории, географий и статистики Илья Фридельевич Маковкин, исправляющий должность инспектора студентов и сам метивший в ректоры. Вдовец, он имел четырех дочерей на выданье, с двумя из коих Альберт Карлович имел некоторые сношения, не приведшие, однако, к более тесным. Зато они привели к такому разладу в семье, что Илье Фридельевичу мало не казалось. Две дочери инспектора, коим Альберт Карлович оказал когда-то знаки внимания, каждая заявляя свое право на Факса, постоянно скандалили между собой даже тогда, когда Альберт Карлович уже перестал бывать в доме Маковкина. Другие две дочери тоже не оставались в стороне, принимая ту или иную сторону, и в доме стоял такой гвалт и ругань, что Илья Фридельевич брался за голову и уходил к себе в кабинет, проклиная тот день, когда познакомил своих дочерей с Факсом, надеясь, что тот станет партией одной из них.

В один из таких скандальных вечеров Илья Фридельевич заперся у себя в кабинете и сочинил на имя попечителя учебного округа, статс-секретаря Михаила Леонтьевича Магницкого письмо следующего содержания.

«Господин попечитель, ваше превосходительство!

Не смея далее молчать и руководствуясь одними только соображениями морали и нравственности, имею доложить вам о поведении и неблаговидных выходках ординарного профессора медицины и хирургии Альберта Карловича Факса, порочащих честь Императорского Казанского университета, где означенный профессор служит немногим более десяти лет, и несовместных с высоким и даже, не побоюсь этого слова, священным званием воспитателя молодого поколения, то есть студентов университета.

Какой пример подает им означенный профессор? Посудите сами.

Всему городу и, конечно, студентам университета хорошо известны любовные похождения сего воспитателя юношества. Сразу по поступлению на службу в университет профессор Факс завел себе по примеру иных иноземных профессоров домоводку, однако не скромную и тихую, как и должно быть нанятым домоводкам, но простую бабу, солдатку из подгородного села Царицино и известную прежде потаскуху. Потом по ее удалении только едино решением университетского Совета (хотя я неоднократно указывал ему на сие непотребство), профессор Факс открыто зажил с шотландкой лади Гаттон, женщиной замужней, приехавшей в Казань из Петербурга и якобы здесь поджидавшей мужа. Сие ожидание длилось целый год! Позднее наш профессор имел самые тесные сношения, переписку и взаимные подарки с барышнею Лячковою, и я сам являлся очевидным свидетелем ее прискорбного состояния, несовместного с состоянием девицы.

Прошедшею зимою случилось вещь весьма удивительнейшая: профессор Факс женился. Я надеялся, что его жизнь наконец-то переменится, и он сделается наконец примерного и достойного поведения, однако я ошибся. Даже будучи обремененным брачными узами, профессор Факс не переменил образа своей жизни. Не далее как этой весной он имел несколько интимных свиданий с девицей Херувимовой, и я не удивлюсь, ежели с ней повторится та же история, каковая приключилась с барышней Лячковой ранее. Однако в домашнюю жизнь сего любвеобильного профессора входить мне теперь нет никакой возможности, да и, впрочем, нет ни надобности, ни особого желания. Ибо каждый сам по себе обязан, сберегая собственную свою честь, оберегать через то и честь заведения, коего он состоит сочленом. В противном же случае таковое сочленство для заведения, именуемого Императорским Казанским университетом, несомненно, является слишком обременительным и даже опасным.