Crazy - Бенджамин Леберт

Беру рюкзак, вынимаю из него шоколадку и книгу. За окном видно несколько звезд. Самолет исчез. Книгу я держу обеими руками. Поглаживаю ее большими пальцами. Обложка мягкая и слегка шероховатая. Мне нравится гладить книги. Это успокаивает. Появляется чувство, что в мире еще осталось что-то, что можно удержать. Хотя все остальное так быстро проходит! Особенно часто это ощущение появляется, когда трогаешь новые книги. А эта книга как раз новая. Мне подарил ее отец. Карманное издание. Папа сказал, что это лучшее из написанного о жизни. Сзади все еще торчит чек. Семь марок. Спасибо за покупку. Книжный магазин Лемкуля. Он подарил мне эту книгу, когда я последний раз приезжал домой на выходные. Запах совсем свежий. Здорово! На красной обложке нарисован старик, его рука на плече маленького мальчика. Сбоку широкая полоса с надписью «Нобелевская премия». Явно эта книга получила премию. Понятия не имею, что это за премия. Но мне и не важно. Справа яркие белые буквы: Старик и море. Эрнест Хемингуэй.

Хорошее название, мне нравится. Сразу же появляется особый привкус. Хочется тут же начать читать. Что я и делаю. Медленно открываю книгу. Держу ее в правой руке. Левая все равно не поможет. Она тонкая и непослушная. Начинаю читать. Перед этим бросаю взгляд на часы: 21.09. Ехать еще больше часа. Время есть. Читаю. Буквы и слова бегут мне навстречу. Прекрасная книга! Каждое выражение, каждое замечание доходит до моего сердца. В глазах уже появляются слезы. Со мной всегда так. Если книга хорошая, тут же начинаю реветь. Ревел, читая «Остров сокровищ», и буду реветь, читая «Старик и море». Такова уж моя планида. А ведь история в этой книге на самом деле очень проста. Всего пятьдесят страниц. Речь идет о рыбаке, который на старости лет не может поймать рыбы. Он голодает. Все над ним смеются. На его стороне только один маленький мальчик. Раньше они все время вместе ездили ловить рыбу. Но теперь мальчику запрещено сопровождать старика. Не разрешают родители. У старого рыбака слишком маленький улов. Поэтому отправляться в путь ему приходится в одиночестве. А однажды у него на крючке оказывается огромная рыбина. Но, не доставив добычу до берега, он проиграл свой главный в жизни улов в утомительной борьбе с морем и его акулами. Книга и на самом деле похожа на притчу. Не прочитав и четверти, я уже залился слезами. Судорожно прижимаю книгу к груди. Я благодарен отцу, ее купившему. И благодарен Эрнесту Хемингуэю, который способен рассказать такую историю. Сморкаюсь в платок. Янош смотрит на меня и смеется.

— Вот он какой, наш Леберт, — Янош поворачивается к Замбраусу, потому что объяснения предназначены для него, — он несколько чувствительный.

Потом Янош спрашивает:

— А что ты там читал?

— «Старик и море».

— «Старик и море», ничего себе, — Янош складывает руки на груди. — Наверное, это слишком здорово. Как ты мыслишь, не стоит тебе почитать вслух и для меня? Просто так? Ради удовольствия? Все равно нам еще ехать и ехать. Да и с литературой мне познакомиться не мешает.

— Разве это литература?

— Думаю, что да.

— А что такое литература?

— Литература — это когда читаешь книгу и готов подписаться под каждым предложением, потому что оно правильное, — объясняет Янош.

— Потому что оно правильное? Это как? Я не понимаю.

— Правильное в смысле — бьет прямо в точку. Снимает покровы с тайн этого мира. С секретов жизни. Если, читая любой абзац, ты можешь сказать, что сделал бы или подумал то же самое, что и герой. Вот это и есть литература.

— А ты-то откуда об этом знаешь?

— Просто я так думаю.

— Ах, ты так думаешь! Ну, тогда это и яйца выеденного не стоит. Профессор по литературе объяснял бы совсем по-другому. И сколько ты уже прочитал книг?

— Наверное, штуки две.

— Штуки две? И ты рассказываешь тут про литературу?

— Ты же сам хотел послушать. К тому же я думаю, что все это чересчур сложно. В этом не разбираются даже те, кто обязан разбираться. Почему ломаем головы мы? Давай просто читать. Получая радость от самого чтения. От понимания прочитанного. И давай не будем забивать себе голову мыслями о том, литература это или нет. Этим могут заниматься другие. Если это настоящая литература, тем лучше. А если нет, то и черт с ним.

— Полностью разделяю твое мнение, — отвечаю я. И снова раскрываю книгу.

Из громкоговорителя несется гулкий свист. А потом голос проводника. Звук искажен и часто прерывается. Но основное можно понять. Мы прибудем в Мюнхен с опозданием на полчаса. Янош и все остальные начинают вздыхать. А я приступаю к чтению. Читаю громко и отчетливо. Ошибки допускаю очень редко. Обычно у меня не очень получается читать вслух. В школе я постоянно заикаюсь. Терпеть не могу, когда нас заставляют читать вслух. Но здесь все получается. Вскоре меня слушает не только один Янош. И другие тоже навострили ушки. Уставились на меня большими глазами. Даже Замбраусу понравилось. Книга Пола Остера соскальзывает за сиденье. Замбраус скрестил руки на животе. Не знаю, сколько проходит времени. Читаю я чертовски медленно. Во рту пересохло. Старик проигрывает битву с океаном. Возвращается домой пустой. У парней краснеют щеки. Даже Янош громко всхлипывает. Качает головой. Глаза, кажется, готовы лопнуть. Темная краснота наплывает на уши. Он быстро хватает роман Хемингуэя.

Шарик и тонкий Феликс с отчаянием тянут друг к другу руки. В их глазах стоят слезы. Трой и Флориан сохраняют хладнокровие. Похоже, что все это их не слишком занимает. Не проявляют никакой печали. Толстый Феликс тоже начинает хвататься за книгу. Быстро пролистывает. Перечитывает основные места. А потом возвращает книгу мне. Его лицо озаряется светом. Я смотрю на часы. 22.40. Скоро будем в Мюнхене.

13

Толстый Феликс подает голос. Он смотрит в окно.

— Как вы думаете, мы такие же смелые, как старик в книге? Даже в момент поражения?

— Мы все смелые, — говорит Янош.

— Но почему мы смелые? Где граница между мужеством и смелостью?

— Границы нет, — откликается Флориан, — каждый человек и смел, и мужествен.

— Как так?

— Потому что каждый человек просыпается утром и отправляется в жизнь, — вставляет тонкий Феликс, — и не всаживает себе в голову пулю. Это и смело, и мужественно.

— А почему этого никто не видит, а если и видят, то не говорят?

— Потому что теперь это само собой разумеется, — объясняет Янош.

— Само собой разумеется? — толстому Феликсу хочется всё знать. — Почему в этом мире все само собой разумеется? Почему все всегда предопределено? Что мы отправляемся в жизнь? Ставя одну ногу перед другой? Почему это нормально? В какой проклятой книге это написано? Какой козел это понаписал?

— Этого козла зовут Господь Бог, — отвечает Замбраус и сдвигает брови.

Но толстый Феликс считает, что у самого-то Замбрауса всё в порядке. Они хорошо побеседовали в Розенхайме. О жизни.

Замбраус учился в интернате. В Нойзеелене. Для него это было самое ужасное время. Он чувствовал себя запертым, больше всего ему хотелось вернуться домой. Но когда он очутился дома, все равно ничего не получалось. Ему стало не хватать распланированной жизни в интернате. Во время Второй мировой Замбраус был на Восточном фронте. После войны он с невестой, с которой познакомился в отпуске, переехал в Нойзеелен. Там они и поженились. А в 1977 году его жена умерла. От рака. Он похоронил ее на кладбище в Нойзеелене. Потому что она любила эти места. А потом Замбраус совсем съехал с катушек. Шлялся по кабакам и все прочее. Топил проблемы в бутылке. В Мюнхене даже въехал в квартиру над стрип-баром. Там он, кстати, живет и до сих пор. И вот уже двадцать лет через день ездит в Нойзеелен на могилу, каждый раз везет жене большой букет красных роз. Это были ее любимые цветы.

— И зачем только Господь Бог делает такие вещи? — спрашивает Шарик и сжимает кулаки.

— Потому что все на свете должно развиваться по определенной схеме, — объясняет Замбраус. — Схема звучит так: смотреть, чтобы видеть; слушать, чтобы слышать; понимать, чтобы понять. Бегать, чтобы бежать. Так что беги, мой мальчик! Беги!

Толстый Феликс прижимается лицом к окну. На стекле появляются большие темные пятна. Из громкоговорителя раздается скрипучий голос проводника: «Через несколько минут мы прибываем на главный вокзал Мюнхена».

Перед окнами лежит Мюнхен. Я стою у двери. Янош, Трой и все остальные стоят за мной. Мы въезжаем на вокзал. Некогда толстый рюкзак Шарика болтается между лямками. Рядом с нами блондин с овчаркой. Вид у него усталый.

— Ну вот, пора, — говорит Янош.

— Что пора?

— Как что, сигары. Мы уже в Мюнхене. Нужно их выкурить. Как паре героев. Как в «Дне независимости».

Он вытаскивает из кармана сигары. Дешевка. Но какая разница! Одну он протягивает мне, а вторую сует себе в рот. Ждет, пока я сделаю то же самое. Потом подносит зажигалку. Надпись Курение вредит вашему здоровью его не интересует. Блондина тоже. Янош жадно затягивается своей сигарой. Блондин подмигивает. Я отворачиваюсь. Курю в нишу. Вкус у сигары отвратительный. Буду рад, когда она кончится. Овчарка чихает. Мне ее жаль. Ее добрые глаза смотрят прямо на меня. Я снова отворачиваюсь.