Месть мажора (СИ) - Фарди Кира

– У тебя хотелка атрофировалась? Импотентом стал?

Наташка показывает бровями на мой гульфик.

– Нет.

– Тогда, в чем дело?

– Не хочу.

– Вообще не хочешь? Устал? Можем просто лечь спать.

– Тебя не хочу, – тихо отвечаю я. – Прости.

Наташка застывает с раскрытым ртом и вдруг взвизгивает.

– Ублюдок! Убирайся!

Она хватает со стола бутылку и запускает в меня. Отпрыгиваю, тело реагирует мгновенно. Стекло со звоном разбивается о стену, шампанское разбрызгивается по номеру. Осколок попадает мне в бровь, чувствую, как кровь течет по виску, хватаю салфетку.

– Прости, Соколова, мне нужно время.

– Два года прошло! Целых два года! – кричит Наташка. – Сколько тебе еще надо?

– Не знаю. Прости.

Я выхожу из номера и еду в квартиру Леры, которую давно выкупил у хозяйки. Это мое пристанище, мой уголок покоя и тишины. Я выполнил приказ отца: женился на Соколовой, пусть теперь все идут лесом!

Ложусь поверх одеяла, прижимаю к груди фотографию Леры в рамке.

– Что дальше, дорогая? – смотрю в ее смеющиеся глаза. – Как жить без тебя? Где найти опору?

Звонок отвлекает от горьких мыслей – очередной доклад Санька о Васильевой.

Не знаю, почему, но ее печальные глаза не дают мне спать по ночам. Только погружаюсь в дрему, как она появляется передо мной и через решетку с упреком смотрит прямо в душу.

– Арина Васильева – примерная зечка, – докладывает Санек. – Ни с кем не ссорится, в конфликты не вступает, учится и работает.

– Учится, говоришь, – сквозь зубы цежу я, а груди поднимается волна неконтролируемой ярости.

– Ну, да. Может выйти по УДО.

– А вот это мы еще посмотрим. Организуй-ка мне встречу с начальником тюрьмы.

Глава 14. Матвей

– Меня не выпустили по УДО, – говорит Арина по телефону, а я напрягаюсь.

У нее удивительно спокойный голос, уставший немного, но спокойный, словно она смирилась с судьбой.

– Почему? Что-то случилось?

В голове начинается ураган из мыслей. Это известие сначала расстраивает. Я только смирился с тем, что немного наладившаяся жизнь полетит вверх тормашками. Придется объясняться с родителями, воевать с матерью, а тут такая новость.

– Ничего, все в порядке. Внутренняя кухня.

И вдруг я чувствую облегчение. Неправильное, глупое, постыдное облегчение. Оно волной накрывает меня, даже задерживаю дыхание. Ловлю себя на мысли, что улыбаюсь во весь рот, а за спиной растут крылья.

– Ты не отчаивайся, – излишне бодренько успокаиваю Арину. – Подашь через год. Или два…

А внутри все дрожит. «У меня есть еще целый год свободы! – ликую про себя. – Целый год!»

– Ты маме не говорил, что о комиссии по УДО? – неожиданно спрашивает Арина.

– Н-нет, – с запинкой отвечаю ей и возвращаюсь с небес на землю.

– Это хорошо. Боюсь за нее. Лишняя нервотрепка ни к чему.

Я иду к себе в ординаторскую из больничного двора, откуда звонил Арине, а в голове крутятся вопросы.

Хорошо, что Арина пока не выйдет, или плохо? Жду я ее или уже не жду? Хочу быть вместе или не хочу? Былые нежные чувства исчезли, растворились в воздухе. Я как-то слышал фразу, что раскаяние убивает. Каждый день испытывал ее достоверность на себе. Раскаяние не просто убило меня, оно сожгло душу дотла.

Два года дались тяжело. Сначала от чувства вины прятался в клинике, загружал себя работой так, что в глазах темнело. А потом надоело. Все надоело: глаза Арининой матери, смотревшие всегда с укором, чтобы я для нее ни делал, собственные родители, создавшие для меня ад на земле.

Домой возвращаться совершенно не хотелось. Мать целыми днями твердила:

– Забудь ты Арину! Не нужна нам невестка-тюремщица! Что подумают люди? Любовь-любовью, а жизнь впереди длинная. Хочешь, чтобы эта преступница сломала ее тебе?

– Мать, прекрати! – хлопал по столу отец. – Совсем извела парня!

Я уходил к себе в комнату, запирался на ключ и слушал очередной скандал родителей, а в висках стучало: «Мать права. Я не тянул Арину за язык, не заставлял брать вину за аварию. Если бы правда вышла наружу, ответил бы по закону. Она сама сунула голову в петлю. Тогда какого черта извожу себя раскаянием? Я не бросил ее, добросовестно жду и поддерживаю ее мать».

Я прекрасно понимал, что оправдываю себя, перед глазами до сих пор стояла картина: девушка в шортах и белой футболке лежит на земле, а под ее головой разливается лужа крови. Помню тот ужас, что сковал меня, панику, ударившую в голову. Я наклонился, но не нащупал пульс, пальцы задрожали от страха.

«Бежать! Бежать, пока никто не увидел!» – обожгла мысль, и я сорвался с места. Только у дома Арины опомнился, проводил ее и на такси поехал обратно. Издалека услышал вой сирен.

– Что-то случилось, – сказал обеспокоенно водитель. – Авария где-то. Дорога перекрыта.

И опять я запаниковал, сунул деньги таксисту и попросил высадить в ближайшем дворе.

Эти ошибки мешали мне спать ночами, вздрагивал от каждого звонка в дверь, раздражался по пустякам, а как разрубить этот гордиев узел, не знал.

«Черт, и зачем Арина взяла вину на себя? – раз за разом думал я. – Теперь до гроба придется в ноги кланяться».

Это убивало всякое желание жить, куда-то стремиться, о чем-то мечтать. Та авария всем нам сломала жизнь.

Неожиданно настроение становится лучше. Такого душевного подъема не чувствовал уже давно. Переодеваюсь, напевая, и тут шарахает по голове: мама Арины.

– Черт! Черт! Черт!

Ругаю себя за несдержанность и длинный язык, придется теперь с нею встречаться. А так не хочется! Может, позвонить? Беру в руки телефон.

– Ты чего буянишь?

В ординаторскую входит Марианна, врач из вип-отделения. Она садится на угол моего стола и покачивает ногой, беззаботная, смешливая, очень хорошенькая. Я поддерживаю с ней дружеские отношения, чтобы из приемного покоя быстро подняться на седьмой этаж.

– Устал, – буркаю в ответ и тру глаза.

– Опять на суточное дежурство остаешься?

– Скорее всего, домой не поеду. Мать запилила совсем.

– И чего она хочет? Чтобы ты под бочком сидел и в глазки ей заглядывал? – смеется Марианна.

Смотрю на эту яркую и веселую блондинку и не понимаю, почему она живет так легко и беззаботно, а я только мучусь. В клинику мы пришли одновременно, но уже через месяц Марианна обслуживала вип-клиентов, а я два года принимаю срочных больных по скорой.

– Хочет, чтобы я карьеру построил, женился и подарил ей внуков.

– Так в чем дело? – Марианна осматривает меня с ног до головы. – Вроде бы все на месте. Красивый, ухоженный, вон, мышцы какие накачал, перетаскивая больных с носилок на каталки. Вот только…

Ее губы презрительно кривятся, она спрыгивает на пол и делает шаг к двери.

– Нет, погоди! – хватаю ее за рукав халата. – Договаривай уже!

– Ну, взгляд у тебя потухший, и на лице постоянно угрюмая маска. С тобой медсестры отказываются дежурить. А еще…

Это было открытие. Даже не предполагал, что ко мне так относятся коллеги.

– Что еще?

– Ты только не обижайся, ладно?

– Марианна, хочешь свести меня с ума?

– Невезучий ты какой-то. В твою смену всегда много тяжелых больных, словно они ждут, когда ты будешь дежурить, и специально бьются, попадают в аварии, зарабатываю приступы аппендицита. О, опять скорая! Я исчезаю!

Прислушиваюсь: действительно, издалека доносится вой сирены. Это уже десятая скорая за ночь. Моя бригада едва на ногах стоит от усталости.

Я бросаюсь к двери.

– Что тут у нас?

Из реанимационной машины выносят на носилках пожилого мужчину, рядом бежит медик с капельным мешком на вытянутой руке.

– Сердечный приступ. Мы его купировали, но больной еще без сознания.

– Везите его сюда, – показываю на свободную кровать.

– Это Метельский, – шепчет знакомый фельдшер скорой.

– А мне, какая разница, кто это? – бурчу в ответ, читая записи.