Джандо - Роман Канушкин

— Профессор, вы уверены, что наступило настолько странное время?

— Увы, Мадам…

Профессор Ким посмотрел ей прямо в глаза. Он был абсолютно серьезен.

— Значит, я начинаю снова курить.

— Боюсь, что сейчас у меня нет права вас отговаривать.

Профессор Ким спустился на первый этаж, взял в подъезде лопату для разгребания снега и, пошатываясь, вышел на улицу. Сосед по лестничной площадке и партнер по шахматам прогуливал сейчас Степана — веселого шалопая бассета. Бассет приветливо завилял Профессору хвостом. Его хозяин равнодушно оглядел расхристанного и скорее всего пьяного в дым дворника и проговорил:

— Фу, Степан, нельзя!

Степан был удивлен перемене хозяина. Для него не существовало ни дворников, ни сторожей, ни профессоров.

Несколько последних дней стояла оттепель, но сегодня к вечеру подморозило и было ясно. Профессор пошел через сквер и, пользуясь его темнотой, украсил себя маскарадной рождественской бороденкой.

«На ярком свету эта липа будет очевидна», — думал Профессор.

Он покинул сквер, перебрался на освещенную сторону дороги и остановился у павильона суперкомпьютерных игр. Профессор неспешно приблизился к окну и огляделся — улица казалась совершенно пустынной. Некоторое время его глаза привыкали к темноте. Затем в глубине зала он увидел тусклый свет индикаторов — один игровой компьютер был включен. За ним — темный силуэт, видимо, тот самый мальчик, о котором говорила Дора. Профессор смотрел в глубину зала и не мог понять, что за странная вещь там сейчас происходит. Потому что мальчик старался что-то сделать со своей головой. Через секунду Профессор Ким понял, в чем дело, и еще раз убедился, насколько же Дора оказалась права. На мальчишке был надет шлем с планкой очков. Этот шлем он пытался сейчас с себя сорвать. Еще Профессор заметил укрытую темнотой маленькую коренастую фигуру.

«Это тот, второй… Она говорила, кажется, Робкоп. Малышка абсолютно права».

Робкоп стоял за креслом. Вот он сделал шаг вперед и крепко обнял сопротивляющегося мальчика за плечи, а подбородок положил ему на голову. Профессор не слышал, но скорее всего мальчик кричал. А Робкоп сейчас не позволял Денису снять с себя шлем. Профессор бросился к двери — может быть, он успеет, может быть, это еще не случилось…

А несколько ранее Денис в последний раз отправился на поиски Белой Комнаты. Он был больше не в состоянии противиться зову того неизвестного, что преследовало и манило его, сейчас он должен был с ним встретиться. Денис знал, что стоит ему пройти через дверь, и обратного хода уже не будет. Мальчик все еще продолжал бояться, и страх был его последним союзником — ведь люди боятся неизвестного. По ту сторону страха ждало нечто… совсем чужое. И это чужое пыталось сейчас завладеть Денисом, но именно это нечто чужое обещало раз и навсегда избавить от страха. Липкого, как кисель, страха, ждущего там, снаружи, и поселившегося глубоко внутри. Он не выбирал того, что с ним произошло. Его лишили права выбора. Перед ним закрыли все двери, заколотили наглухо, а ведь он просил о помощи. Просил как мог, но единственное, что «подало руку», было тепло ключей в кармане старой пуховки. Для него осталась всего одна-единственная дверь. Может быть, он мог еще отказаться от помощи этого тепла? Может быть, кто знает… Но когда вы тонете и вам подают руку, есть ли у вас силы для такого отказа? Или для выяснения, чья это рука? И как только ключи отогрели Дениса в сырости московского подъезда, как только они стали его ключами, Денис понял, что обратного хода уже не будет. Теперь он просто вынужден подчиниться зову из-за Белой Двери. Денис чувствовал, как страх смешивается с интересом к тому запретному и тайному, что ждет его, а потом с ощущением… трепетного восторга перед могущественными неизвестными, избравшими его, именно его, чтобы открыть свои грозные лики. Денис ощущал одновременно восторг и священный ужас, но сердце его волновалось — это уже не был страх, оставшийся по ту сторону компьютерной игры, это было нечто совсем другое. Еще промелькнуло: почему именно он? Почему тогда, в день четырнадцатилетия, это пробудилось, почувствовав именно его? А ведь Денис, оказывается, знал, что маленькая частичка этого поселилась в нем с тех самых пор… Поэтому не все ли теперь равно? Если его зовут, значит, кому-то нужен именно он.

Все. Страха больше не было. Перед ним возвышалась Белая Дверь. Весь путь до Белой Комнаты, все это пространство было, конечно же, игрой, компьютерной игрой, созданной талантливыми художниками-программистами. Но там, за Белой Дверью, начиналось нечто совсем иное. Совсем. К чему компьютерщики с их умными программами лишь проложили тоннель, но что было создано отнюдь не их руками. А может быть, совсем наоборот. Вполне логично теперь предположить, что дело обстоит совсем наоборот… Денис коснулся рукой Белой Двери. Он пришел наконец к тому, чего так боялся и в то же время что так ждало и манило его. Мальчик был уверен, что его пальцы сейчас прорвут ткань Двери и на него прольется какая-то жидкость. Но Дверь была абсолютно ровная и твердая… обычная.

«Странно, — мелькнуло в голове у Дениса, — а я был уверен, что она… живая. Что она только похожа на дверь».

Он толкнул Дверь — перед ним открылась Белая Комната. Яркое, бесконечной белизны, словно снег, горящий на вершинах гор, сияние ослепило мальчика. Свет, льющийся свет, огонь плавит лед…

— Денис, Денис, — пронеслось по воздуху.

Голос знакомый, но… забытый. Чей?

А комната вокруг стала просто белой, белой, как густой туман. Ему надо проплыть этот туман? Денис сделал шаг. Дверь захлопнулась. Всё — Белой Комнаты больше не было.

— Добро пожаловать в ЛЕГЕНДУ… — услышал он тот же голос.

— Что?..

— …В ЖИВОЕ ТЕЛО ВЕКОВ…

Ни Белой Комнаты, ни Белой Двери больше не было. Он находился по ту сторону густого тумана.

— Где я? — проговорил Денис.

Голос какое-то время медлил с ответом. Потом мальчик услышал:

— Ты очень далеко и одновременно очень близко… Ты в бесконечной глубине самого себя, где спрятана вся Вселенная…

— Я не понимаю…

— Ты в бесконечной глубине самого себя, где бывал мало кто из смертных. Ты должен помочь им подняться из этих глубин…

— Но я не понимаю!.. Кому — им?

Голос молчал. Потом он зазвучал снова:

— Добро пожаловать в Миф, родивший все остальные… Им нужен твой мозг… Ты проведешь их на другую сторону тумана, через Белую Дверь. Они уже пробудились. Они возвращаются наверх, в мир.

— Я не понимаю!.. Но мне знаком твой голос… Кто ты?

— Потом…

Вокруг простиралась безжизненная равнина, залитая ровным голубым светом. Денису было знакомо это место, место из его ночного кошмара. Он находился на Поле Погибших Армий — единственный живой среди павших в давно забытой войне. Печаль и тишина царствовали тут. Зачем он здесь, среди мертвых, один, среди разрушенных пирамид и статуй забытых богов? Как давно все это было?

— Иди, ты не должен бояться, ты будешь первым. Воспоминания пробуждаются…

— Я не боюсь, но я не понимаю…

Вокруг были только смерть и забвение, но освещение начало меняться. Тела погибших воинов стал покрывать золотой налет. Вот он увидел своего коня, коня из того страшного сна. Но почему-то тело коня было из золота, тускло блестящего в свете чужой, незнакомой Луны. Денис вспомнил нубийского царя и кастет Логинова. Кастет, благодаря которому он оказался здесь. Мальчик вдруг обернулся и еще раз посмотрел на своего коня — из закрытого золотого глаза медленно выступила капелька чего-то белого… Его узнали?! И тогда мальчику в последний раз стало страшно и захотелось бежать отсюда, потому что он вдруг подумал, что все это, вокруг, вовсе не мертво! Оно спит бесконечно долгим сном, созревает, но оно… живое. И просто ждет своего часа, чтобы восстать, воплотиться во что-то грозное и могущественное и уже не ослепить своим великолепным сиянием, но сжечь. Руки Дениса безотчетно потянулись к голове, потому что мальчик понял: все то же самое может случиться там, по ту сторону тумана, по ту сторону Белой Двери, откуда он пришел и где еще совсем недавно был его дом. Руки потянулись к голове, но какая-то внешняя сила не дала ему снять шлем. И тогда все вокруг — погибшие воины и кони, разрушенные пирамиды и спящий Сфинкс (может, это был и не Сфинкс вовсе) — слилось воедино и поднялось перед Денисом громадной дышащей горой. Ничего не могло быть ужаснее этого набухшего исполина и его безобразной, склоняющейся сейчас к мальчику головы. Денис кричал — он хотел скинуть это наваждение, снять шлем, но тело кошмара уже завладело им. Он не мог закрыть глаза, и руки почему-то не подчинялись ему больше, словно скованные обручем. И тогда мерзкая, безобразная голова склонилась еще ниже и заглянула мальчику прямо в глаза.