Лев Троцкий. Большевик. 1917–1923 - Юрий Фельштинский

Еще одним приемом, который применял Троцкий с первых дней своего пребывания в Бресте, были дискуссии по поводу того, как передаются заявления российской делегации в официальных отчетах, публиковавшихся в германских газетах. Он требовал, например, чтобы его заявления публиковались если не полностью, то в весьма подробном изложении, причем при публикации особо выделялись заявления, что его правительство может подписать только честный демократический мир [278] . Нарком иностранных дел таким образом выражал пожелание, чтобы немецкая пресса способствовала его пропагандистским усилиям.

Троцкий тянул время, бесконечно настаивая на перенесении переговоров в Стокгольм, и немцам вскоре стало ясно, что самим переговорам Троцкий не придавал «никакого значения», что его интересовала пропаганда большевистской программы мира, причем тон его «с каждым днем становился все агрессивнее» [279] . Этому было, разумеется, свое объяснение: усиливающаяся (как, по крайней мере, казалось революционерам) волна беспорядков в Германии и особенно в Австрии, где катастрофически обстояло дело с продовольствием. Забастовочное движение, вызванное сокращением рациона муки и медленным темпом мирных переговоров, охватило Вену и окрестности. Австрийские власти в полном отчаянии обратились за помощью к Германии, прося немцев «присылкой хлеба предотвратить революцию, которая иначе неизбежна». Но Германия сама была уже на грани голода, и 4 (17) января австрийская просьба о поддержке хлебом была отклонена. Катастрофа казалась теперь неизбежной уже не только Чернину, но и Кюльману [280] .

В этот день в Бресте была получена следующая депеша от генерала А. фон Арца: «Близ Вены крупные промышленные округа начали забастовку. Движение распространилось вплоть до окрестностей Мюрццушлаг. В качестве предлога этого движения называется сокращение мучного пайка, однако, как мне кажется, причина кроется в политических обстоятельствах, так как рабочие непременно хотят заключения мира… Поводом для всего движения служит неспокойный и медленный ход Брестских переговоров… Последствия этого движения для полевой армии и для всего хода войны могут быть самыми неблагоприятными. Находясь под впечатлением развивающегося здесь рабочего движения, я прошу… оказать максимальное влияние на редактирование отчетов о Брестских переговорах с учетом этих отношений» [281] .

Обычно сдержанный Кюльман по получении телеграммы Арца отметил: «Граф Чернин выглядит весьма озабоченным из-за внутреннего положения в Австрии. Он повторно со всей серьезностью и настойчивостью указал на то, что внутренние австрийские дела не перенесут разрыва Брестских переговоров. В этом случае он, сражаясь до последней минуты на нашей стороне, будет вынужден в самое последнее мгновение перед отъездом русских вступить с ними в сепаратные переговоры и подписать даже самое ничтожное соглашение. Позиция [германского] верховного главнокомандования и последние предложения относительно урегулирования польских границ… а также наше поведение в вопросе о хлебе, создали в Австрии впечатление, что в Германии решено совершенно не обращать внимания на ее [Австрии] желания и потребности. В связи с тем, что местные большевики должны быть точно осведомлены окольным путем через «Интернационал» о внутреннем положении Австрии, такое положение создает почти непреодолимые препятствия для переговоров» [282] .

В то же время Чернин утверждал, что, хотя дебют Троцкого на брест-литовских переговорах 29 декабря 1917 г. (11 января 1918 г.) был «в большой, рассчитанной на всю Европу и в своем роде действительно красивой» речью, по существу Троцкий «уступил по всем пунктам» [283] . Так ли это было на самом деле? Текст речи не дает никаких оснований для такого вывода. По всей видимости, поводом для суждения Чернина было заявление Троцкого о том, что российская делегация, до перерыва заседаний требовавшая переноса переговоров в Стокгольм, приняла предъявленный ей ультиматум о продолжении переговоров в Брест-Литовске. Однако это согласие было сделано в такой форме, которая лишь подчеркивала прежнюю ориентацию на «революционное» затягивание переговоров. В таком же, в основе своей конфронтационном, духе были выдержаны и эта первая речь Троцкого, и все следующие выступления [284] .

Троцкий заявил, в частности, что он не принимает протеста генерала Гофмана по поводу большевистской агитации среди германских солдат, так как условия переговоров «не ограничивают свободы печати и свободы слова ни одной из договаривающихся сторон», что он не видит повода для протеста против того, что власти Четверного союза распространяют среди русских солдат и военнопленных германские издания, «проникнутые духом крайней тенденциозности и капиталистическими воззрениями». Троцкий заявил: «Мы остаемся здесь, в Брест-Литовске, чтобы не оставить не исчерпанной ни одной возможности в борьбе за мир народов. Как ни необычно поведение делегаций Четверного союза в вопросе о месте переговоров, мы, делегаты русской революции, считаем своим долгом перед народами и армиями всех стран сделать новое усилие, чтобы здесь, в главной квартире Восточного фронта, узнать ясно и точно, возможен ли сейчас мир с четырьмя объединенными державами без насилий над поляками, литовцами, латышами, эстонцами, армянами и др[угими] народами, которым русская революция, с своей стороны, обеспечивает полное право на самоопределение, без всяких ограничений и без всяких задних мыслей».

Однако в игре стран Четверного союза неожиданно появилась крупная козырная карта: выдвинув лозунг самоопределения народов, большевики создали препятствие, о которое споткнулась столь блистательно начатая брестская политика. Этим камнем преткновения стала независимая Украина, «единственное спасение», как назвал ее Чернин.

30 декабря (12 января) Троцкий выступил с несколькими речами на заседании образованной на переговорах политической комиссии по вопросам, связанным с национальным самоопределением ряда территорий, которые вызвали крайне неоднозначное отношение вначале непосредственно на переговорах, а затем и в исторических произведениях. Дело в том, что, стремясь продемонстрировать последовательность политики советского правительства в национально-территориальном вопросе, он предложил пригласить на переговоры представителей Польши, Курляндии и Литвы, чтобы они смогли высказать свое отношение как к самим переговорам, так и к намечаемому отделению их от России под германским покровительством. Глава советской делегации согласился даже на официальное участие в переговорах еще представителей Украины [285] . Граф Чернин счел эту «доходящую до резкости» речь Троцкого тактической ошибкой. У Чернина сложилось впечатление, что Троцкий охотно «взял бы обратно то, что он сказал», но вместо этого он «попросил прервать заседание на 24 часа», так как должен был обсудить с другими членами советской делегации «вновь создавшееся положение». После перерыва Троцкий сообщил, что советская делегация согласна на приглашение представителей окраинных областей, если ей будет предоставлено право отбора лиц. Это, в свою очередь, было отвергнуто немцами и австрийцами, как требование, не соответствовавшее дипломатической практике [286] .

Хотя большевики и провозгласили лозунг самоопределения наций вплоть до образования самостоятельных государств, отделение Украины явно не входило в их планы. Как автор концепции перманентной революции, Троцкий выступал не за отделение от России национальных территорий, а за объединение их под лозунгом создания социалистических Соединенных Штатов Европы. Однако на Украине к осени 1917 г. созрело мощное национально-освободительное движение, во главе которого стояли национальные партии, в основном тяготевшие к умеренно-социалистическим установкам. Украинская Центральная рада была образована в Киеве еще в марте 1917 г. и в первый период своей деятельности рассматривалась как общественная организация и координационный орган, но затем превратилась в фактический парламент, провозгласивший создание Украинской народной республики (УНР). Это не устраивало Ленина с Троцким не только потому, что Украина отделилась от России, но и вследствие того, что во главе УНР встали «реформисты», причем «националистической ориентации».

Для перехвата инициативы и власти в Украине в декабре 1917 г. в Харькове большевики созвали Всеукраинский съезд Советов, провозгласивший Советскую республику. Большевистски настроенные части начали наступление на Киев (который был взят накануне Нового года по ст. ст.). Центральная рада эвакуировалась в Житомир. На протяжении двух месяцев, когда развивался конфликт с Центральной радой, Троцкий, как нарком иностранных дел, прилагал все усилия, чтобы под видом признания права на самоопределение Украины подготовить ее аннексию. 4 декабря Раде было направлено послание Совнаркома, написанное Троцким и Лениным [287] . Формально признавая УНР независимым государством, они в то же время обвиняли Раду в проведении «двусмысленной буржуазной политики», выражавшейся, в частности, в непризнании советской власти на Украине! Это поистине анекдотическое обвинение, означавшее сочетание формального признания с требованием капитуляции перед украинскими большевиками, дополнялось другими, столь же нелепыми: украинским властям предъявлялись претензии, что они разоружают советские войска, поддерживают белогвардейские заговоры, отзывают с фронтов украинские части в пределы республики. В конце концов советское правительство предъявило Раде ультиматум, невыполнение которого оно считало равносильным «состоянию открытой войны против Советской власти в России и на Украине» [288] .