Вексель судьбы. Книга вторая - Юрий Шушкевич

“Полностью исключая спонтанность поступка Канегиссера, Дзержинский немедленно перешёл на сторону быстро поправляющегося Ленина, слил тому секретную информацию о царском счёте, и уже в октябре восемнадцатого, получив за подписью Ленина необходимые бумаги и законную доверенность, под чужим именем выехал в Швейцарию. Эта поездка принесла советской власти несколько миллионов с частных счетов, ключи к которым удалось получить от представителей буржуазии в дни сентябрьского красного террора,- однако царские деньги остались недоступными. Разгорающаяся гражданская война вынудила ослабить их поиски”.

“Ленин, понемногу разобравшись в причинах покушения и прочих странных событиях весны и лета восемнадцатого, перестаёт Свердлову доверять и всё чаще отправляет его на фронт или в дальние поездки по хозяйственным делам. Во время одной из таких поездок в марте следующего года Свердлов загадочно умирает.”

“После смерти Свердлова что-то более или менее конкретное о царских деньгах продолжают знать только Ленин и Дзержинский. Но в конце двадцатого, когда красные взяли Крым, следователям ВЧК удалось установить, что убийство бывшего московского миллионера Юлия Гужона, случившееся в Ялте в декабре всё того же безумного восемнадцатого, также связано с царскими депозитами. Вскоре выяснилось, что командиром белогвардейского отряда, расстрелявшего Гужона, являлся полковник Гершельман, сын московского генерал-губернатора, который, разумеется, был лично знаком как со Второвым, так и с Гужоном… Дзержинский понадеялся, что напал-таки на след царских сокровищ, которыми управлял Второв,- однако вскоре след оборвался: выяснилось, что Гершельман со всем штабом были разом перебиты в бою под Асканья-Новой в феврале девятнадцатого… Чтобы выполнить приказ Ленина и хоть что-то разузнать, Дзержинский бился до последнего… в конце двадцатого он даже выпроводил из Севастополя небезызвестную Розалию Землячку, дабы через доверенных порученцев собственноручно контролировать допросы белогвардейцев в Крыму,- однако всё тщетно!”

“Начиная с 1921 года Ленин уже категорически не желал разговаривать о “царских деньгах” и строжайше запретил Дзержинскому тратиться на их розыски. Сокровища уплыли, говорил он, и попали, скорее всего, в распоряжение западных держав. Сложилась невероятная ситуация: гражданская война была с блеском выиграна, а вот планов, что делать со страной дальше, не имелось ровным счётом никаких. О метаниях и бардаке, который вскоре начался в руководстве Советской России, написаны тома и сняты фильмы… “Рабочая оппозиция”, “дискуссия о профсоюзах” и прочие фишки того времени в своей основе имели именно этот момент… Все понимали, что без денег, которые пропали со смертью Второва и гибелью Царя, никакой новой России было не построить, и оттого в стане победителей завелась страшная внутренняя склока, а буржуазный НЭП явился меньшим из возможных зол.”

“А вот Лев Троцкий - он даже если и знал о царских деньгах, то совершенно ими не интересовался, считая, что главным призом и спасением является только всемирный революционный взрыв. Собственно, большая часть революционеров рассуждали точно так же, как Троцкий, и для них сталинские планы строительства социализма в окружённой капиталистическим миром стране были сродни самоубийству. Трагедия этих людей состояла в том, что развязывание мировой революции являлось бы самоубийством ещё большего масштаба… Дзержинский, в ту пору третий человек в стране, долго не мог принять решение, к чьему стану примкнуть. Без перспективы возвращения в Россию царских миллиардов он был малоинтересен для Сталина, а продолжение союза с Троцким, кроме благородного революционного флёра, не имело решительно никаких перспектив. Дзержинский понемногу стал склоняться к поддержке Сталина, однако продолжал колебаться. В результате эти колебания стоили ему жизни - он кем-то был отравлен во время чайного перерыва на пленуме ЦК в июле двадцать шестого.”

“Считалось, что единственным выжившим в Гражданскую войну человеком, предметно владевшим тайной царского богатства, мог оставаться Савинков. Чтобы заполучить его, Дзержинский превзошёл себя, и в августе 1924 года - когда со смертью Ленина запрет на работу по “царским деньгам” был ествественным образом снят - сумел заманить Савинкова в СССР. До сих пор историки спецслужб недоумевают, с какой стати на борьбу с леворадикальным Савинковым, на дух не переносившим реальных врагов советского строя и по многим вопросам ему симпатизировавшим, были брошены такие неимоверные силы ОГПУ. Савинков сидел в камере, обставленной как императорский люкс в “Метрополе”, а еду ему привозили из ресторанов. Савинкова мурыжили то прощением, то расстрелом, но он молчал. Однако когда Савинков понял, чего именно от него хотят услышать,- то предпочёл убиться, выбросившись в лестничный пролёт…”

“Сталин, безусловно, тоже был осведомлён об этих проклятых деньгах, но первоначально не выказывал к их розыскам никакого интереса. Он либо в них не верил, либо не считал нужным на них опираться. Как известно, сначала Сталин выжал всё, что было возможно, из собственной страны, а потом ему каким-то образом удалось договориться с Рокфеллерами, чьи банки с конца двадцатых втихаря начали кредитовать советскую индустриализацию и перевооружение Красной Армии. Однако в 1933 году, когда Сталину доложили, что после передачи арбатского особняка Второва под резиденцию посла США американцы учинили в здании невообразимый ремонт, вскрывая половицы и вспарывая дранку - не иначе как в поисках банковских шифров, которые мог там спрятать прежний хозяин,- Иосиф Виссарионович был вне себе от ярости. Менжинский с Ягодой сразу же получили втык и жёсткий приказ на возобновление розысков”.

“Благодаря сведениям, добытым Ягодой и позднее подтверждённым Ежовым, Сталин был в курсе, что после гибели Савинкова какие-то ниточки к старым царским вкладам могли оставаться в руках Марии Спиридоновой и Христиана Раковского. По этой причине после очередного московского процесса им обоим на всякий случай была сохранена жизнь. Словно почётные узники, они были перевезены в Орловский централ, где условия считались щадящими и их жизни ничего не угрожало. Однако в сорок первом, накануне сдачи Орла, в образовавшейся суматохе про их особый статус то ли забыли, то ли побоялись, что именитые узники могут заговорить у фашистов, и потому расстреляли заодно с остальными политическими…”

“Смехотворность суммы в 400 миллионов долларов, которую по соглашению 1997 года Российская Федерация выплатила Франции в качестве компенсации колоссальных царских долгов, аннулированных большевиками, объясняется тем, что фактическая компенсация давно произошла. Французское государство никогда и ни за что не заставило бы своих резидентов, владеющих царскими облигациями, списать их с баланса менее чем за процент от номинальной цены, если бы не опасалось, что новая Россия вдруг когда-либо разыщет сопоставимые по ценности свои активы, которые западные банкиры втихаря пустили в оборот. Однако подобный взаимозачёт юридически возможен только с государственными деньгами, в то время как средства Царя, находившиеся под управлением частных лиц, законным образом не могли быть изъяты или конфискованы… Присутствие в мировой банковской системе активов такого рода является её ахиллесовой пятой и главнейшей из тайн…”