В начале было детство - Елена Макарова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я уже говорила — укоры совести жгли меня после, в одиночестве. И как-то я с ним справлялась. Зато без Мары не одолеть бы мне ни одну из тех преград, что расставляет судьба.
Ежевика в Набрани
Дачное место, неподалеку от Баку, называлось Набрань. Говорят, теперь там много туристов, дачников. В мои детские годы Набрань не была обжита. Дикий лес, рощи грецких орехов, оливковых деревьев, река в лесу, море с хрустящим под ступнями берегом — всевозможные ракушки, мелкая галька, песок.
Набрань — рай на земле. Мы с Марой вкушали его плоды как в прямом, так и в переносном смысле.
Утром, не успев продрать глаза, мы убегали за калитку. Бесстрашные амазонки, мы рыскали по лесу в надежде найти что-то. Но что?
«Давай обрыскаем под батареей», — как-то предложила дочь. На вопрос, что она намеревается там найти, дочь ответила неопределенно.
Она не знала, и мы с Марой не знали тоже. Первая находка — грибы. Прежде грибы мы видели только сушеные, их присылала тетя из Саратова. А тут — живые, и росли они на стволе поваленного карагача. Их было подозрительно много, и Мара сказала: «Поганьё!»
Оказалось — настоящие опенки. Съедобные. И мы их нашли! Два дня ели, угощали всех соседей. Насладились полезной находкой, что дальше?
Решили изменить маршрут поисков, двинулись за огороды, в поле. Верблюжьи колючки зигзагами торчали из растрескавшейся глинистой почвы. На этом поле ничего не найти.
Но что это? Колючий кустарник с выгоревшими бесцветными листьями усеян черными и фиолетовыми ягодами.
— Это отрава, не прикасайся! — предупредила Мара.
Сколько же этой отравы, и какая она красивая! Тайком от Мары я сорвала две ягоды, спрятала в карман. Вдруг Мара ошиблась — назвала же на съедобные грибы поганьем.
И точно. Хозяйка сказала, что это ежевика. Прекрасная ягода.
Мы с Марой паслись за огородами, я собирала — мне запретили есть с куста, а Мара набивала полный рот, глотала ежевику не разжевывая, и ничего с ее животом не делалось. Это было неиссякаемое поле, скатерть-самобранка, разве что варенья оно не варило. Варенье наварила бабушка из собранных ягод.
На следующий год, как только прибыли в Набрань, мы с Марой бросились на наше поле.
Оно было перепахано, в комковатой земле росли зеленые листья. Ни верблюжьих колючек, ни кустика ежевики.
Запаханные наши с Марой угодья — первое острое чувство утраты. Мара выдернула из земли листья вместе с чем-то бурым.
— Свекла, гадость какая, — хоть бы морковку посадили.
Но мне не хотелось морковку, а реквием по ежевичному полю я исполнила тотчас, вернувшись на дачу. Это был рисунок чернилами, я его не помню, но помню, с каким остервенением (другого слова не подберешь) я рисовала. Перо продирало бумагу.
Рисунок Мара сдала учительнице по рисованию. Им задали тему «Лето». Рисовать Мара не любила.
«Сойдет и твоя мазня», — сказала она.
И поплатилась за подлог. Ее выбрали художником в стенгазету.
— Я просила тебя стараться. Просила? — кричала она на меня.
Больше моих рисунков она не сдавала. Из художников ее уволили быстро. Да и я не стала художником.
"Евгений Онегин" и заяц в профиль
В детском творчестве мы почти всегда имеем дело с «комментированием». Вот рисунок пятилетнего Саши. На нем — два лица-овала, вверху — оранжевый, с красными точками глаз в голубом ожерелье, оранжевым носом и ртом с черными зигзагами — зубами; внизу — с красными глазами, носом и ртом восьмеркой. Что это такое? А вот что: «Знак, что надо чистить зубы».
«Человек вверху — четырнадцать раз (число слез, и, значит, не ожерелье, а голубые слезы из зареванных красных глаз) чистил зубы, все остальное — не чистил, потому зубы болят и он плачет. Человек внизу — восемь раз не чистил зубы, а остальное — чистил, потому он веселый. Рот восьмеркой — потому что восемь раз не чистил, а зубов черных не нарисовано — потому что нижний чистил зубы чаще верхнего, и они у него не почернели».
Поняли бы вы замысел пятилетнего автора рисунка, если бы он не рассказал нам, что все это значит?
Замысловатость цифровых расчетов — свидетельство того, что ребенок осваивает азы математики, учится составлять задачи.
Снабдив графический лозунг соответствующей подписью, мы получили бы оригинальный плакат на сангигиеническую тему. Любому ребенку, пришедшему в поликлинику, он был бы интереснее тех картинок, что висят у нас в детских медицинских учреждениях.
Пятилетний Илюша К. нарисовал куб в виде развертки. Как он додумался до развертки? А просто — поворачивал куб разными гранями и пририсовывал по грани.
Огорчился ли он, что у него не вышло похоже? Нисколько! Он убежден, что вышел в точности такой куб, как в натуре.
Истоки всевозможных «измов» — в детстве. Думаю, Брак и Пикассо ничего не выдумали — в основе лежалих детский опыт. Иначе бы возникновение кубизма как течения не было бы органичным для искусства.
Как-то я составила список всевозможных течений в изобразительном искусстве и отобрала детские работы, строго отвечающие принципу каждого из течений. Это было убедительное зрелище.
Дети лепят людей без ступней и ладоней. Почему? Разве они, такие наблюдательные, их не видят?
Видят — и не придают им значения. Одна мама рассказывала мне, что ее дочь упорно не рисовала пальцы на руках человека. Мама была образованной и знала, что это трактуется как отсутствие контактности. Но стоило поиграть с дочерью в волейбол, как на рисунке объявились пальцы. Что говорит, разумеется, не о нарушенном и восстановленном контакте, а лишь о том, что девочка, подкидывая и ловя мяч, «осознала» свои руки и они тут же выявились.
Мане не удалось нарисовать человека с натуры. Вышло непохоже. И вот как она отреагировала на неудачу: утром спросонья нарисовала серию рисунков про человека, который пришел к художнику.
«Приехал в чужую страну незнакомец. Зашел к художнику. Художник нарисовал его портрет и выдал ему. А он закричал: что ты нарисовал! Ведь у меня рот намного ниже! Что я за урод! Я не такой!
Пошел к своему знакомому домику. Попросил его: «Открой дверку!» Тот открыл — он вошел в комнату, смотрел телевизор, ходил там и пел. Он пытался изобразить нормального человека».
После того как человека нарисовали не таким, он перестал быть самим собой, допортретным. Потеряв себя по вине бездарного художника, ему осталось одно — изображать из себя нормального человека.
Вот насколько значимо для ребенка искусство! Оно одушевлено и имеет власть над людьми!
«Изобразительные» дети любят «рассказывать» свои рисунки, но они понятны и без комментариев. Передо мной три рисунка шестилетней дочери, нарисованных друг за другом. На первом — девочка в коляске выронила мяч из рук. Для того чтобы нарисовать падение мяча, выдуман такой ход: один мяч — вровень с коляской, другой, копия первого — у колес. От первого мяча ко второму — дугообразная стрелка, указывающая, что мяч падает сверху вниз. Она не знала, как изобразить движение мяча.
Следующий лист — две девочки крутят веревочку, а мальчик подпрыгнул. Мальчик висит над веревочкой, видно, что он прыгает. Изображены предметы (девочки), относительно которых предмет движется.
Третий рисунок — мяч летит в воздухе. Видно, что он летит. Потому что нарисованы два мальчика в профиль с поднятыми руками: один уже бросил мяч, а второй готовится его поймать.
Можно было бы ограничиться и формальным обозначением движения. Ребенка это не устраивает. Он рисует, чтобы понять и выразить осмысленное. Третий рисунок удовлетворил дочь.
А вот анекдотическая история про связь слова с изображением.
Читаю «Евгения Онегина» с иллюстрациями Н. В. Кузьмина. На обложке Татьяна в кресле и коленопреклоненный Онегин. Маня просит почитать вслух. Но стоило начать, как она прервала меня.
— Подожди! Не читай, я бумагу возьму.
Неужели она что-то уловила в тексте и это «что-то» собирается нарисовать?
— Все, давай дальше.
Маня — за столом, спиной ко мне. Читаю, как Онегин собирается на бал. Наверное, думаю, она рисует бал. Но я ошиблась.
В кресле, в профиль, сидит заяц — Татьяна, а у ее ног Онегин — мышка. Был ли «Евгений Онегин» виной тому, что Маня впервые в жизни нарисовала зверей в профиль? Неужели стих (его вдохновенная строфа) толкнул мою дочь на открытие? Под первую встречу Татьяны с Онегиным она нарисовала целый выводок мышей и армию зайцев, теперь изображенных зеркально.
Благодаря «Евгению Онегину» Маня сделала скачок от фасового изображения к профильному, затем она поняла, что можно развернуть изображение на 180 градусов и показать его противоположную сторону, затем закрепила открытие «тиражированием» За двадцать минут под чтение «Евгения Онегина» она из раба двухмерного пространства превратилась в его властелина.
