Дети Хаоса - Дэйв Дункан

Но ему требовались не образы потерянных родных. И не Ингельд, выходившая и вернувшая его к жизни. Бенард пытался отыскать в памяти другое лицо, и постепенно оно обрело очертания, словно всплыло из белого тумана лет. Он послал свою молитву Анзиэль и почувствовал, как Ее благословение проникло в его пальцы — быстрыми движениями он набросал очертания носа, уха, зубов, более мягкими штрихами — шею и скулы. Кончиками пальцев размазал угольную крошку, получились тени… более легкими касаниями нарисовал длинные светлые локоны. Самыми темными штрихами Бенард изобразил ошейник. Получилось лицо мужчины лет тридцати, прекрасно осознающего свою привлекательность. В отличие от большинства веристов, он был гладко выбрит и носил длинные волосы. Бенарду даже удалось передать блеск его глаз, которые в жизни поражали своим ослепительно голубым цветом. В то время у него был нос с горбинкой — не похожий на крючок, как у брата, лорда крови, а великолепный нос сильного мужчины. И прекрасные зубы, что редко встретишь.

— Кровь! — пробормотал Гатлаг. — Кровь и пытки! Я и забыл.

— Почему у этого размазни ошейник вериста? — сердито поинтересовался один из кадетов.

— Это что, шутка такая? — спросил другой.

— Кровь! — взревел Гатлаг. — Тупые слизняки!

Все трое встали по стойке «смирно» и, точно дрессированнее, дружно выкрикнули:

— Мой господин добр!

— Неужели вы его не узнали?

Они по очереди узнали изображенного человека и, не сдержавшись, выдохнули проклятия. Мужчина, которого нарисовал Бенард, был совсем не похож на сатрапа, разъезжавшего на своей колеснице всю последнюю шестидневку и праздновавшего посвящение сына. Видимо, они не до конца понимали, что делает с человеком боевая закалка — и что она рано или поздно сотворит с ними, если на их долю выпадет много сражений. В то лето Хорольд впервые не ушел в поход. У веристов заживали самые страшные раны, но с каждым разом они становились все меньше и меньше похожи на людей. Таков был их корбан.

— Он действительно так выглядел?

— Именно, — прорычал Гатлаг. — И что ты собираешься с этим делать, парень?

— Покажу ему, — ответил Бенард. — А потом попрошу об услуге.

— Ты спятил!

— Почему?

Командир фланга недоверчиво покачал головой.

— Неужели ты думаешь, что ему понравится такое напоминание?

Бенард задумался.

— А почему нет?

Старый верист зарычал, словно сторожевой пес.

— Лучше ты, чем я, парень. Да еще в суде!

— Суд? Сегодня?

Если сатрап собирается проводить судебное разбирательство или дать кому-то аудиенцию, значит, Бенард должен поймать его прежде, чем он туда отправится, иначе у него не будет возможности поговорить с ним с глазу на глаз до того, как Катрат его найдет.

Вдалеке протрубили горны.

— О боги!

Бенард схватил рисунок и выскочил за дверь.

Большой дворцовый зал был пятиугольным, с балконом, который шел по всему периметру, и открытым небу центром. Стены украшали панели из яркой глазированной плитки с изображениями людей и богов в красном, черном, белом и зеленом, а также массивные стелы с выбитыми на них законами священного Демерна. Бенард когда-то дружил с писарем, который пытался объяснить ему технику письма: значки, обозначавшие имена, значки, необходимые для понимания других значков, грамматические элементы, звуки… От всего этого у Бенарда отчаянно болела голова. Кроме того, древний язык был так сложен, что значение законов могли расшифровать лишь Голоса Демерна, да и те понимали их благодаря божественному провидению.

До прихода Стралга Косордом правила представительница наследственной династии, Жрица огня. Консорта выбирали из числа Голосов Демерна, но Хорольд изгнал их культ из сатрапии, потому что Голос сразу объявил бы его узурпатором. В результате, хотя только Голоса имели право озвучивать законы, Хорольд сам вершил суд, устраивая разбирательства в каждый первый день своего пребывания в городе. После заседания он принимал петиции: к нему обращались купцы, желающие заключить новые соглашения, землевладельцы с просьбами о получении титулов, горожане со своими спорами, чиновники, мечтающие о продвижении по службе, в общем, ему приходилось разрешать множество самых разных вопросов — пока у него не заканчивалось терпение. Простые люди иногда по полгода ходили к нему раз в шестидневку, пока он не соблаговолял их выслушать.

Бенард подошел к двери, когда прозвучал второй зов горна, означавший, что сатрап идет в зал. Учитывая, какая собралась во дворе толпа, шансы, что сатрап его выслушает, были ничтожны, к тому же он не мог рассказать при свидетелях о своей ссоре с Катратом. Однако тут Катрат никогда не станет его искать и, конечно, не осмелится совершить здесь убийство.

Бенард смело подошел к писарям, сидевшим за высоким столом, назвал свое имя и звание и показал печать. Он знал большинство людей во дворце, но с тех пор, как он его покинул, главный писарь сменился. Он был толст, роскошно одет, поросячья голова гладко выбрита. Писарь выжидающе на него посмотрел, и его приторная профессиональная улыбка погасла, уступив место презрению.

— Э-э-э… — протянул Бенард. Никто не может встретиться с сатрапом, не заплатив пару взяток, а у него ничего не было. — Хм-м-м… Я могу нарисовать ваших красивых детей. Или жену.

Двое мелких писарей вдруг дружно закашляли. Толстяк нахмурился и покраснел.

— Не думаю, — сказал он пронзительным сопрано. — Подожди наверху.

Бенард умчался прочь, ругая себя за глупость. Как же он сразу не понял? Скорее боги умрут от старости, чем его вызовут к сатрапу. Сегодня вечером ему придется просить Ингельд о личной встрече с ее мужем. Наверху на балконе он заметил колонну, у которой никто не стоял, и прислонился к ней, поставив рядом свою дощечку и приготовившись к длинному скучному дню. Его похмелье следовало покрыть глазурью и обессмертить в анналах Вигелии.

Когда прозвучал последний сигнал, в зал вошли священники в ярких одеяниях, распевавшие псалмы. Бенард мог участвовать в публичных ритуалах вроде этого, отличавшегося от чувственного жертвоприношения, которого ждала от него Хидди в храме Эриандер. Стоило ему вспомнить Хидди, как его вновь охватило сильное желание. Он с надеждой подумал, что, возможно, слишком сурово истолковывает правила, и решил спросить об этом у Одока, главы их ложи и света Анзиэль в Косорде.

Темнокожие флоренгиане — пленные рабы с обрезанными ушами — втащили корзины с глиняными дощечками и поставили их позади трона. Жрица огня, которая внесла пламя (заложница по имени Сансайя), была на несколько лет младше Бенарда и тоже из Флоренгии. Он помнил перепуганную до смерти девочку, прибывшую ко двору незадолго до того, как он поступил в ученики к Одоку; она превратилась в невероятно красивую женщину, притягивавшую взгляды всех мужчин. По мнению Бенарда, огненно-красное одеяние куда больше шло ее смуглой коже, нежели вигелианский розовый цвет. Ее черные волосы, отпечатавшиеся в его памяти, стали великолепного каштанового цвета, но это благодаря тому, что ее посвятили в Дочери Веслих. Если Ингельд решила не присутствовать на сегодняшнем заседании суда и передать свои обязанности Сансайе, значит, никаких важных дел заслушано не будет.