Марксизм: не рекомендовано для обучения - Борис Кагарлицкий

В начале 1960-х годов появляется новое направление, получившее название рыночного социализма. На самом деле подобные концепции начали разрабатываться гораздо раньше. Уже в начале XX века немарксистскими экономистами выдвигались идеи совместимости рынка и социализма. Среди марксистов одним из первых подобные идеи стал развивать польский экономист Оскар Ланге (1904-1965). Будучи членом Польской социалистической партии (1928-47), он, после того как его страна вступила в коммунистический блок, вступил в 1948-м в Польскую объединенную рабочую партию, которая должна была заменить ликвидированную Сталиным компартию Польши. Хотя он и стал членом ЦК ПОРП, важных политических постов он не занимал, предпочтя должность ректора Главной школы планирования и статистики, а потом профессора Варшавского университета. Он участвовал в разработке планов экономического развития Индии, Цейлона, Египта и Ирака как советник по экономическим вопросам.

Идеи Ланге о необходимости совмещения плана и рынка формально относились не к развивающимся странам. Но их применимость для Восточной Европы была изначально очевидна.

Идея рыночного социализма получила разные интерпретации. Прежде всего, вспоминаются ранние работы - Яноша Корнаи. В 1957 году он назвал свою диссертацию «Сверхцентрализация в экономических системах», которая стала теоретическим манифестом рыночного социализма. По-английски был тогда же издан ее реферат, который был доступен и советским специалистам. Это очень интересный реферат, дающий качественное описание того, как реально функционировала советская система планирования. Описание модели планирования показывает, что цели, ставящиеся верхами системы, не совпадают с тем, как интерпретируют свои задачи средние и нижние ее звенья. В итоге поставленные цели оказываются в принципе недостижимы. Цель может быть совершенно реальная, но она недостижима в данной системе. Почему? Ведь, чтобы дойти до исполнителей, цель должна быть переформулирована в виде ряда конкретных задач, которые в свою очередь, доводятся до исполнителей в виде системы показателей. Сталинская система, кстати, не была сверхцентрализованной. Она была централизована авторитарно и не была столь же бюрократизирована, как система планирования, сложившаяся позднее. Товарищ Сталин или Серго Орджоникидзе могли просто вызвать к себе кого-то из директоров заводов и сказать: «Мне нужны такие самолеты, они должны так летать и так стрелять». Тот уже сам ломал голову, как это делать. Цель была ясна исполнителю, между ним и руководством было взаимопонимание на интуитивном уровне. К тому же было ясно: если с продукцией что-то будет не так, расплачиваться придется собственной головой. Это очень способствовало пониманию. Но в сверхцентрализованной бюрократической системе 1950-х годов все по-другому. Управлять большой многосекторной экономикой нельзя, как во времена начала индустриализации. Теперь центр формирует некую задачу, эта задача сначала дезинтегрируется - разделяется на ряд показателей, которые должны быть выполнены конкретными исполнителями. От них задания распределяются дальше, вниз. Так вы проходите еще три, четыре звена. После этого выясняется, что участники процесса работают не на выполнение первоначальной целостной задачи, а на реализацию тех конкретных показателей, которые вы им спустили. Никакой целостной задачи для них не существует. Потом начинается обратный процесс, информация возвращается назад и агрегируется. По мере того как мы узнаем о выполнении поставленных задач, обнаруживаются странные вещи. Получается не совсем то, что было задумано. Все показатели вроде бы формально достигнуты, а результат не соответствует поставленной цели.

В СССР был популярен анекдот про работницу завода швейных машинок. Когда она пыталась собрать из деталей свою продукцию в домашних условиях, почему-то всегда получался пулемет. Но с экономикой советского типа именно так и получалось. И руководители страны бывали обескуражены результатами выполнения своих планов не меньше, чем та работница из анекдота. Происходит классический процесс искажения информации. Чем больше у вас звеньев, тем больше будет искажение. В процессе формализации достигается уже не исходная целостная задача, а нечто такое, что специально никто не планировал. Это своего рода диалектика централизации.

Например, если показатели производства продукции устанавливаются в тоннах, все изделия будут чрезмерно тяжелыми. Потому что я не буду производить станки, я буду производить тонны. И чем тяжелее у меня получится станок, тем лучше. Японцы даже специально покупали советские станки на металлолом: в них была огромная станина, сооруженная с единственной целью - утяжелить продукцию.

Потом, когда стало ясно, к чему ведет такая практика, задания стали определять в рублях. В итоге вы получаете те же станки, только они почему-то становятся все дороже. Вы совмещаете показатели цены и веса - становится еще хуже: сразу и тяжело, и дорого. На протяжении всей советской истории плановики бились над «оптимальными показателями», да так ничего и не выходило, поскольку порок здесь в самом методе.

По мере того как единая система распадается на ряд подсистем, имеющих различные задачи, сформулированные в виде плановых показателей, начинают возникать и специфические интересы. Экономика начинает жить своей жизнью, становится все менее управляемой. Но она по-своему функциональна. Ее элементы взаимосвязаны. Нарушается не целостность экономики, а целеполагание. То есть отрицается тот самый изначальный социалистический идеал, согласно которому экономика должна быть подчинена неким осознанным и рационально сформированным целям, соответствующим коллективным интересам общества. Вот этот принцип как раз и нарушается. Маркс не писал про эффективность системы. Он прекрасно понимал, что эффективность - понятие относительное, что в каждой системе свои критерии эффективности.

Но Маркс, как и Вебер, исходит из того, что в системе должно быть рациональное целеполагание. Именно оно является коллективной демократической функцией общества.

А в экономике, которую описывает Корнаи, как раз эта главная функция, ради которой и нужно было устраивать все революции, полностью отменена. Система начинает жить своей жизнью по совершенно другим законам. Почему нужно сдавать металл? Потому что системе нужны килограммы! Люди получают работу, и управленческий механизм себя поддерживает, соответственно, уже работают реальные интересы.

Легко догадаться, что Корнаи предлагает снять возникшие противоречия с помощью рынка. Однако это чисто управленческое обоснование, которое исходит не из потребностей общества, а из того, как повысить эффективность и рациональность в этой довольно странной системе. Неудивительно, что Корнаи эволюционировал в сторону либерализма. Иными словами, от пропаганды рынка как эффективной системы обмена он перешел к апологии рынка как оптимальной системы обратной связи и, наконец, к рынку как системе универсального контроля. А это и есть либеральное ведение экономики. Но так было значительно позже. В 1950-е и 1960-е годы сформировалась целая школа рыночных социалистов, таких как Ота Шик в Чехословакии, Влодзимеж Брус и Тадеуш Кавалик в Польше. Одна часть из них постепенно эволюционировала в сторону либерализма, другая критиковала не только бюрократическую централизацию, но и свободный рынок, в котором видела другую крайность, столь же иррациональную, как и бюрократическая централизация. Эта группа эволюционировала в сторону идей Дж.М. Кейнса об управляемом рынке, но пыталась соединить Кейнса с Марксом. В том же духе рассуждали и левые кейнсианцы, такие как Дж. Робинсон, М. Калецки и др.

Ота Шик выступал за то, чтобы соединить социалистический рынок с развитием самоуправления и демократией трудящихся. Он пытался доказать, что рынок является местом согласования интересов, но сам плюрализм интересов порождается внерыночными факторами. Разное общество создает разный рынок. Это очень важный момент с точки зрения марксистской теории.

Либерализм учит, что наличие множества покупателей и конкурентов на рынке и есть источник плюрализма, противоречия интересов. Потому без рынка не может быть плюрализма и демократии. Противоречия рыночных интересов продолжаются в политике, в обществе, в социальной системе. А через обмен мы выявляем различие интересов (одни хотят продать подороже, другие купить подешевле), и через этот акт обмена мы формируем некие коллективные, групповые интересы. Такой плюрализм интересов в обществе делает необходимым политическую демократию. Вот либеральная трактовка сюжета. Ота Шик утверждает, что все обстоит как раз наоборот. Плюрализм интересов образуется естественным образом из общественного разделения труда, из иерархии власти и собственности, из системы управления, а также из необходимости распределять ограниченные ресурсы между целым рядом участников экономического механизма. Распределение этих ресурсов может происходить как рыночным, так и внерыночным способом (например, в формах бюрократического распределения, карточной темы, в форме коррупции). В конце концов, зачем нужен рыночный механизм, если можно просто принести секретарше начальника коробку конфет, чтобы получить желаемое?