Мегрэ колеблется - Жорж Сименон

— А теперь?

Гюс только пожал плечами.

— Теперь я и сам не знаю…

— Кого же, по-вашему, я должен арестовать?

— Никого.

— Вот как? А что же мне тогда делать?

— Вам виднее. Вы начальник уголовного отдела сыскной полиции, а не я!

— Могло ли убийство произойти вчера или даже сегодня в девять часов?

— Наверняка нет.

— А от чего вы хотели защитить отца? - Снова молчание.

— Я чувствовал, что ему грозит опасность.

— Какая?

Мегрэ был убежден, что Гюс понял смысл его вопроса. Мальчик хотел защитить отца. От кого? Может быть, от него же самого.

— Я не буду больше отвечать.

— Почему?

— Так.

И решительно добавил:

— Можете увезти меня на набережную Орфевр… Задавайте мне часами один и тот же вопрос… Наверно, вы считаете меня мальчишкой, но — клянусь — больше вы не вырвете у меня ни слова.

— Ладно, больше ничего не буду у вас спрашивать. Кстати, вам пора завтракать, Гюс.

— Сегодня можно и опоздать в лицей.

— Где комната вашей сестры?

— Тут же, в коридоре, через две двери…

— Ну, не сердитесь на меня!

— Вы выполняете свой долг…

И Гюс захлопнул за ним дверь. Немного погодя Мегрэ постучался к Бэмби. Из комнаты доносился шум пылесоса. Ему открыла светловолосая девушка в форменном платье.

— Вы ко мне?

— Вы — Лиза?

— Да, я горничная. Мы уже встречались с вами.

— А где барышня?

— Наверно, в столовой. А может, у отца или у матери. Это через площадку, на другой половине.

— Я знаю, где это. Вчера я был у мадам Парандон.

В открытую дверь он увидел столовую. Стены, доверху обшитые деревянными панелями. На столе, за которым могли бы сесть человек двадцать, — всего два прибора. Сейчас сюда пожалуют Бэмби и Гюс и сядут на свои места, отделенные друг от друга белой равниной скатерти. Им будет прислуживать Фердинанд в белых перчатках.

По пути Мегрэ приоткрыл двери кабинета Парандона. Тот все так же сидел в кресле. Около него на сервировочном столике — бутылка вина, стакан и несколько бутербродов. Адвокат не шевельнулся. Может, даже не услышал, как открылась дверь. Солнечный свет падал на его макушку, и издали казалось, что она лысая.

Комиссар прикрыл дверь, нашел коридор, по которому проходил вчера, и дверь в будуар. Оттуда доносился незнакомый ему пылкий, трагический голос. Слова были невнятны, но в тоне чувствовалась неудержимая страстность.

Мегрэ резко постучал. Голос умолк, и через секунду дверь открылась, и перед ним выросла девушка. Она еще тяжело дышала, глаза у нее сверкали, ноздри раздувались.

— Что вам нужно?

Мадам Парандон все в том же голубом пеньюаре стояла, повернувшись к окну, чтобы скрыть от комиссара свое лицо.

— Я — комиссар Мегрэ.

— Так я и думала. Ну и что?… Имеем мы право располагать собой в своем доме?

Не красавица, но очень привлекательная, хорошо сложена… Строгий костюм и — вопреки моде — волосы связаны лентой.

— Мне хотелось бы, мадемуазель, до завтрака немного поговорить с вами.

— Здесь?

Он заколебался, увидев, как вздрогнули плечи у матери.

— Необязательно… Где вам угодно.

Бэмби вышла из будуара не оглянувшись, закрыла за собой, дверь и спросила:

— Куда пойдем?

— Может быть — к вам? — предложил он.

— Там Лиза убирает.

— Тогда в какую-нибудь другую комнату.

— Все равно.

Ее враждебность вовсе не относилась к Мегрэ. Скорее всего, это было общее душевное состояние. Теперь, когда ее пламенную речь прервали, нервы девушки сдали и она вяло шла за Мегрэ.

— Только не к… — начала она.

— Разумеется, не к мадемуазель Ваг. — Они отправились в кабинет Тортю и Бода — те ушли завтракать.

— Сядем, мадемуазель Бэмби… Вы видели вашего отца?

— Я не хочу сидеть.

Она трепетала от возбуждения и не могла спокойно сидеть на стуле.

— Как вам угодно…

Он тоже не сел, а прислонился к столу Тортю.

— Я спросил: видели ли вы отца?

— С того момента, как вернулась, — не видела.

— А когда вы вернулись?

— В четверть первого.

— От кого вы узнали?

— От швейцара.

По-видимому, Ламюр подкарауливал обоих — Бэмби и Гюса — чтобы первым сообщить о происшествии!

— Ну, а дальше?

— Что — дальше?

— Что вы делали?

— Фердинанд хотел что-то сказать мне, но я не стала его слушать и пошла прямо к себе.

— А у вас была Лиза?

— Да. Убирала ванную. Из-за того, что случилось, все в доме делается с опозданием.

— Вы плакали?

— Нет!

— У вас не появилось желания поговорить с отцом?

— Может быть… Не помню… Во всяком случае, я не пошла к нему.

— И долго вы оставались у себя в комнате?

— Я не смотрела на часы… Наверно, минут пять или чуть больше.

— И что вы делали?

Она нерешительно взглянула на Мегрэ. Видимо, в этом доме было так принято — все они, прежде чем ответить, обдумывали свои слова.

— Смотрелась в зеркало.

Сказано вызывающе. Эту же черту он обнаружил и у других членов семьи.

— Почему же так долго?

— Сказать откровенно, да? Ладно, буду говорить начистоту. Мне хотелось выяснить, на кого я похожа.

— На отца или на мать?

— Да.

— Ну, и что же вы решили?

Она вся напряглась и резко бросила:

— На мать.

— Вы что, ненавидите свою мать, мадемуазель Парандон?

— Вовсе нет. Мне даже хотелось бы поддержать ее. И я пыталась…

— Поддержать — в чем?

— Вы думаете, что таким образом можете добиться чего-нибудь?

— О чем это вы?

— О ваших вопросах… О моих ответах…

— Я стараюсь понять…

— Вы провели в нашей семье всего несколько часов и надеетесь понять, как мы живем? Не подумайте, что я враждебно к вам настроена, но я ведь знаю, что вы с понедельника рыскаете по всему дому…

— И знаете, кто писал мне письма?

— Да.

— А как вы узнали?

— Увидела, как он срезает штамп с бумаги.

— Гюс сказал вам, для чего он это делает?

— Нет… Я догадалась уже потом, когда пошли толки о письмах…

— И кто о них толковал?

— Не помню… Кажется, Жюльен Бод… Он мне очень нравится. С виду он чучело гороховое, но в действительности — парень что надо.

— Меня интересует одна подробность… Вы сами придумали себе имя Бэмби, а брату — Гюс? Она слегка улыбнулась.

— Вас это удивляет?

— Из протеста?

— Угадали. Из протеста против жизни в этой огромной шикарной казарме, против нашего образа жизни, против тех людей, которые у нас бывают. Лучше бы я родилась в какой-нибудь простой семье и сама пробивала бы себе дорогу в жизни…

— Вы и так пробиваете свой путь — на свой лад…

— Ну, знаете, археология… Не хотела я заниматься таким делом, где мне пришлось бы отбивать место у других…

— Вас особенно злит ваша мама?

— Я, знаете, предпочитаю не говорить о ней…

— Но разве же не в ней сейчас суть дела?

— Возможно… Не знаю…

Она украдкой взглянула на комиссара.

— Вы считаете, что это — она? — настаивал Мегрэ.

— Почему вы так думаете?

— Когда я подошел к ее комнате, я слышал, с каким жаром вы там изъяснялись…

— Ну, это вовсе не значит, что я считаю ее виновной. Мне не нравится тот образ жизни, который она ведет сама и навязывает нам… Не нравится…

Она владела собой хуже, нежели ее брат, хотя внешне казалась спокойнее.

— Вы ставите ей в вину, что ваш отец не был с ней счастлив?

— Нельзя делать счастливыми людей против их воли. А что касается несчастья…

— Мадемуазель Ваг нравилась вам так же, как и Жюльен Бод?

Не колеблясь, она отрезала:

— Нет!

— Почему?

— Она была просто мелкая интриганка, которая внушала отцу, что любит его!

— А вы когда-нибудь слышали, как она говорила о своей любви?

— Еще чего! Стала бы она ворковать при мне?! Достаточно было видеть ее с отцом! И я прекрасно понимала, что у них происходит при закрытых дверях!

— Вы что — из моральных соображений…

— Плевать мне на моральные соображения! Да о какой морали идет речь? Мораль какого круга? Разве мораль в нашем районе та же, что в каком-нибудь провинциальном городишке? Или в двадцатом округе?[9]

— По-вашему, мадемуазель Ваг чем-нибудь огорчала вашего отца?

— Может быть, она еще больше отдаляла его…

— Вы хотите сказать, что он отдалился от семьи — из-за нее?

— Я как-то не задумывалась над таким вопросом. Да и никто другой о нем не думал… Скажем так, не будь ее — может быть еще удалось бы…

— Восстановить?

— Тут нечего восстанавливать… Родители никогда не любили друг друга… И вообще я не верю в любовь… Но ведь можно просто жить в каком-то согласии, хотя бы в покое…

— Этого вы и пытались добиться?

— Иногда я пыталась утихомирить неистовство мамы, доказать ей всю ее непоследовательность…

— А отец не помогал вам в этом?

Хотя у девушки был совсем иной образ мысли, нежели у брата, все же кое о чем они судили одинаково.

— Отец отступился.

— Из-за мадемуазель Ваг?