Летучие зарницы - Владимир Щербаков

Мы снова вышли к железной дороге.

Мимо нас прогрохотал поезд: вагоны со слепыми, заколоченными окнами, укрытые старым брезентом платформы, боец с винтовкой на последней площадке. Я присел на откос, и мы стали соображать, где ближайшая станция или разъезд. Пошли...

Пристроились к поезду. И скоро, очень скоро почувствовали близость фронта. Стало оживленнее: по дороге шли группами солдаты, тянулись бабы в спецовках с лопатами и кирками, за леском послышалось гудение машин. И точно по сигналу этих машин поезд остановился.

- Пора! - сказал я.

И СНОВА КАПИТАН ИВНЕВ

И вот когда мы прошли рощицу, выбрались на поляну, обрадовались, что тут хорошая дорога и, судя-по указателям, она ведет именно к линии фронта, вот тогда я увидел пятерых в гимнастерках, с автоматами. Справа от нас. Они заметили меня. Я остановился. Бежать было бессмысленно: это был патруль, я мог бы скрыться, но потом было бы труднее... С тыловой просроченной увольнительной лучше не нарушать фронтовых порядков.

А слева увидел я повозку, потом ездовых на лошадях, тянувших пушки, сбоку - всадника на темно-карем белогривом коне. Он тоже посмотрел в мою сторону, и я узнал... капитана. Конь его вытанцовывал, будто догадывался, что артиллерист - это в некотором роде бог войны.

- Капитан! - крикнул я.

- Никитин! - откликнулся капитан. - Живо ко мне!

Я, стараясь идти строевым шагом, направился к Ивневу. Удивительно быстро разобрался он в ситуации, я и трех слов сказать не успел.

- Пойдешь со мной! - сказал он громко, так, чтобы услышал патруль.

- Есть! - Я ответил ему тоже как полагается.

Капитан слез с коня и вел его теперь в поводу. Один из патрульных провожал нас взглядом. Он был молод. Рыжие курчавые волосы буйно торчали у него из-под пилотки, светлые карие глаза весело светились. Мы прошли мимо, а я все еще чувствовал за спиной этот взгляд.

- Это Серега, - сказал я, указывая на моего спутника. - Вот как все получилось... - И я, думая, что необходимо сейчас же рассказать капитану о Сереге, начал говорить, не пропуская ничего, ни одной подробности наших злоключений.

- Понятно, - откликнулся капитан. - Люди нужны. Разберемся.

И по тону, каким он произнес это, я догадался, что Ивнев сосредоточен до крайности и думает о чем-то своем. Впереди я видел ездовых, пушки, солдат в светлых от пыли кирзачах, и мне передалось предчувствие тревоги, которую предвещала эта сосредоточенность капитана и которую я хорошо умел угадывать еще в партизанском отряде. Я еще раз оглядел артиллеристов в белесых от солнца и дождей гимнастерках, заметил на лицах усталость спутницу фронтовых дорог, увидел доверху нагруженные повозки. Мне передалось общее настроение - шел молча.

На коротком привале я узнал, что еще в июле партизанский отряд, в котором мы воевали с Ивневым, соединился с регулярными частями. Ивнев командовал теперь артиллерийским дивизионом.

Поздно вечером мы разместились в деревне, но выспаться как следует не успели: в шесть утра был получен приказ о выдвижении на танкоопасное направление.

В деревне, которая осталась за спиной, не было ни горячей бани, ни молока, ни привлекательных телефонисток и военврачей, догонявших свои части, ничего этого не было. С рассветом мы поднялись, умылись колодезной водой, погрызли зеленых яблок в большом церковном саду у пруда и оставили эти несколько затерявшихся среди неубранных пашен серых деревянных избенок. И три пожилые женщины в темных юбках и темных платках - половина оставшегося в живых населения деревни - смотрели нам вслед сухими серыми глазами.

Потом были шесть часов непрерывного марша под солнцем, когда нужно было выбраться по просеке на торную дорогу, и лошади не осиливали подъем, и нужно было разгружать повозки и тащить боеприпасы на себе, а в жарком небе вот-вот могли появиться "мессеры" или "юнкерсы".

Люди останавливались, отдавали ящики другим, шли подле орудий, потом, в свою очередь, снова принимали ящики на плечи, и каждый, наверное, пытался представить, что произойдет после полудня, и, отбросив эту мысль за ее ненужностью, возвращался куда-то совсем далеко - в свой город или в свою деревню.

Мы с Серегой тоже взяли ящики. Справа от нас тянулась зеленая стена леса, из которой выступали иногда вперед одинокие березы, клены, дубы. В случае воздушного налета можно было бы укрыться среди деревьев. Наверное, капитан учел это, когда прокладывал маршрут по карте.

Сейчас, в разгаре этого тяжелого дня, все происходившее уже во многом перестало интересовать капитана. Он был мысленно там, на новых позициях, в его воображении рисовались далекие холмы, перелески, дорога-каменка, по которой могли выскочить танки. Все это он видел каждую минуту, так и сяк примериваясь к обстановке, пытаясь угадать, найти лучшее решение. Об этом я тоже догадывался, как там, в нашем партизанском отряде, накануне той ночи, когда мы двинулись к мосту. Иначе быть не могло. Всего несколько слов услышал я от капитана на привале, но их оказалось достаточно, чтобы разобраться в происходящем.

* * *

Начался крутой подъем, и, когда мы одолели его, помогая тощим артиллерийским лошадям, кто-то рядом сказал:

- Все. Баста.

И тотчас мы остановились.

Здесь был настоящий заповедник, нетронутое место: порхали бабочки-чернушки среди зарослей мятлика и луговика, необычно высоко вились две бархатницы, мелькали голубянки, спешила куда-то переливница. Зеленые и оранжевые стрекозы качались на стеблях диких злаков, на прутиках и снова взлетали. Внизу, у подошвы холма, красотка захлопала черно-синими крыльями, и я подумал, что где-то здесь вода и можно будет, наверное, искупаться.

Минута тишины. Потом звякнула лопата. Закричал на лошадь ездовой. Часть повозок и пушек пошла вправо, а мы остались на этом заповедном холме. Я помогал окапываться расчету первого орудия. Серега тоже махал лопатой, но подошел старшина и куда-то увел его.

За гребнем холма открывалась просторная поляна, голубевшая от цветов и трав. Дальше виднелся редкий лес. Справа тянулась дорога-каменка. За ней разбрелись по кочковатому полю одинокие березы, еще дальше от нас опять начинались холмы.

Я лежал ничком на траве, вдыхая запахи нагретой земли. Был короткий перекур. Командир орудия Поливанов, наводчик Федотов, заряжающий Пчелкин расположились чуть ниже меня, на станине пушки. Я вдруг почувствовал настоятельную потребность поднять голову и, подперев подбородок руками, тотчас увидел серый, незаметный танк у края поляны. Танк медленно выползал из редколесья, что было перед нами. Я замер. Потом заметил еще один танк и еще... Обернулся и увидел, что Поливанов уже стоит у орудия, а Федотов прильнул к наглазнику прицела. У обоих пилотки были подоткнуты под ремень, у Федотова обозначились под гимнастеркой лопатки, его веснушчатое молодое лицо как бы слилось с прицелом.