Ожидание шторма - Юрий Авдеенко

— Брат тоже не занимается политикой. Контрабанду вы ему не прилепите. Он подданный Греции. Ведет торговлю согласно обычаям своей страны.

— Не все обычаи законны, господин Андриадис.

— Это пустой разговор, господин, как вас там,..

— Вы не очень вежливы.

— Только с жандармами.

— Даже если они платят деньги?

— Что сейчас стоят деньги! Бумажки!

— Существует и твердая валюта.

— Твердая валюта? Вы говорите пока загадками. — Костя хитро улыбнулся.

— Мы скоро выйдем к рынку. Я не хочу, чтобы нас видели вместе. Давайте постоим здесь...

Кусты ожины карабкались на ветки дерева, образуя над землей угол, прикрытый тенью.

— Укромное местечко, — сказал рыжебородый.

— Для свиданий с девушками.

— И для деловых встреч...

— Деловые встречи хороши за стаканом вина.

— Я думаю, господин Андриадис, что ни у меня, ни у вас нет на это времени.

— Верно, — согласился Костя. — Вы упоминали о твердой валюте.

— Но вначале о фелюге брата...

— Если вы думаете, что я продам брата, то оскорбляете меня.

— Я меньше всего намерен оскорбить вас. Наоборот, домогаюсь вашей дружбы. И как деловому человеку хочу предложить выгодную сделку.

— Я не в детском возрасте и не очень верю в добряков, которые навязывают выгодные сделки.

— Согласен с вами... Обстоятельства. Увы, иногда они бывают выше накопленного нами опыта.

— Я не знаю, кто вы такой.

— Моя фамилия Долинский. Мне нужно знать, когда прибудет фелюга вашего брата.

— Скоро.

— Как скоро?

— Я могу повторить то, что уже сказал.

— Но от срока прибытия зависит мое предложение.

— Когда вам нужно, чтобы фелюга была здесь?

— Во всяком случае, в течение ближайших трех дней.

— Это осуществимо. Дальше?

— Я хочу зафрахтовать судно.

— Полностью?

— Да.

— Это будет очень дорого стоить.

— Сколько?

— Договоритесь с братом. Но дорого... Курс?

— Я скажу потом.

— Брат в Крым не пойдет.

— Почему?

— Он не симпатизирует врангелевской таможне.

— Мы поплывем не в Крым.

— Хорошо. Я передам ваше предложение. Где мне искать вас?

— Я приду к вам сам.

16. «Есть хорошая возможность, профессор»

Солнце уже ушло за море. И небо осталось синим, очень ярким, и оно напоминало Михаилу Михайловичу Сковородникову плащ второго ангела рублевской «Троицы». Может, именно вот в такой теплый весенний вечер восхитился Рублев чистым небом и рискнул положить в самой середине иконы пятно из ляпис-лазури. Как бы реагировал Феофан Грек, если бы мог увидеть вольность своего ученика? Порадовался, удивился, огорчился?

Вглядываясь в далекое небо, Сковородников попытался представить себе Русь XV века, еще не воспрянувшую после долгого татарского ига. Ветряки на горизонте, кладбища по обочинам дорог... Деревни из рубленого леса.

Каков он был, этот инок из Андроникова монастыря? Все ли он сделал, что мог, что хотел, о чем думал?

И о чем думают в «Троице» его неземные юноши? Большая загадка кроется в этом...

Во дворе было свежо. В дом возвращаться не хотелось. Агафена Егоровна принесла шерстяную куртку и набросила мужу на плечи. Он сидел на скамейке, с лицом взволнованным, отрешенным. Она знала — в такие минуты Михаила Михайловича отвлекать нельзя. Он злился. И говорил:

— Ты вторглась в мой творческий процесс!

Между тем грек Костя уже около часа томился на кухне, терпеливо ожидая возможности переговорить с профессором. Наконец Сковородников спросил жену:

— Чего вздыхаешь?

— Тревожно, — призналась Агафена Егоровна.

— Я все больше убеждаюсь в том, что в жизни человеку всего отпущено поровну. И если он живет долгую жизнь, то непременно познает и славу, и радость, и позор, и горе. Так и хочется пойти и записать: счастливые, удачливые люди, не забывайте умереть вовремя.

Агафена Егоровна возразила робко, но убежденно:

— Не согласна я. Жизнь, она хоть и печальная, а все жизнь. Смерть что? Сам же ты говоришь, что того света нет.

— Было бы слишком большой удачей для всех живущих на земле, если бы я ошибался.

— На земле все живут по-разному. Вон эскимосы из шкур не вылазят, тогда как африканцы снега не видывали.

— Так-то оно так. И все же живут одинаково. — По тону его слов Агафена Егоровна поняла, что муж подвел черту и продолжать разговор непозволительно.

Она решилась сказать о греке:

— Михаил Михайлович, этот Костя настоятельно хочет тебя видеть.

— Зови.

Способность ходить неслышно едва ли была у Андриадиса врожденной. Возможно, он усвоил ее в ранней юности, когда стал помогать отцу и братьям — контрабандистам по призванию и по рождению. Потом, поселившись в Лазаревском, Костя вел «дела» самостоятельно. Но восемь лет назад в перестрелке с порубежной охраной он получил пулю в грудь. Истекающего кровью грека подобрал профессор Сковородников, который ехал в экипаже из Туапсе. Узнав, что власти разыскивают раненого контрабандиста, Сковородников не выдал Костю. Наоборот, пригласил знакомого хирурга. Тот извлек из грека пулю. После чего Андриадис все три летние месяца пролежал в доме профессора... С тех пор он стал другом семьи Сковородниковых.

— В чем дело, Костя? — спросил Михаил Михайлович.

— Есть хорошая возможность, профессор.

— Хорошая?

— И не просто хорошая.

Сковородников поднял взгляд на Костю. Грек молчал.

— Какая же еще?

— Последняя возможность, профессор! Ровно через сутки, завтра после обеда, мой тесть поедет с лошадьми в аул. Я договорился. Он возьмет вас с собой. Я думаю, на несколько дней вам лучше уйти в горы.

— Почему я должен уходить в горы, Костя?

— Скоро сюда придут красные.

— Ты боишься красных?

— Дело не во мне... Скорее всего, красные справедливые люди. Иначе бы простой народ не пошел с ними. Но вы, профессор, не простой народ. Хотя человек и хороший... А у войны глаз нет. Будут стрелять пушки, гореть дома. А от этого вашего дома может ничего не уцелеть. И от дорогих вам людей и вещей тоже... В горах будет спокойнее. И вам, и вашей коллекции. Костя Андриадис хотел, чтобы остаток ваших дней был бы солнечным.

— Спасибо. Ты прямой человек, Костя. Это нравится мне. И может, ты прав... Но я слишком стар. И болен. А самое главное, Костя, я не цепляюсь за жизнь.

17. На рынке

Рынок начинал работать рано. Сразу после шести. Однако Кравец появился на нем только без четверти девять. Потому что «окно» для связи открывалось с девяти до десяти часов. Нужно сказать, время было выбрано не очень удачное. Хозяйки закупали продукты сразу по открытии. А ко времени прихода Кравца базар начал редеть. В основном казаки и солдаты слонялись между прилавками, шумливо толпились возле ларька, где молодой грузин, с не по возрасту пышными усами, наливал стаканы доверху так, что вино плескалось на покрытый клеенкой прилавок и расползалось по нему веселыми красными лужами.