Hi-Fi - Ник Хорнби

Только представьте, сколько опасностей подстерегает мужчину: может вообще ничего не случиться, слишком многое может случиться слишком рано, за напористым началом может последовать вялый конец, может оказаться, что размер – тот самый, который не имеет значения, – в твоем случае как раз значение имеет, да еще надо постараться, чтобы ей было хорошо… А женщины, им-то о чем тревожиться? Кое-где целлюлит? На то есть тренажерные залы. Промелькнет сомнение, не хуже ли я других? Рецепт тот же.

И все-таки я рад, что родился мужиком, разве только иногда жалею, что жить мужиком приходится в конце двадцатого века. Иногда мне кажется, что неплохо бы поменяться местами с отцом. Ему не приходилось волноваться о том, удалось ли довести ее до оргазма, так как он и не подозревал, что у них бывает оргазм; не приходилось ему волноваться и о том, какое место он занимает в первой сотне лучших партнеров моей матери, так как в списке ее партнеров он первый и он же последний. Разве не здорово было бы обсудить с отцом все эти дела?

Как-нибудь, может, и попробую. «Пап, – спрошу я, – тебя хоть раз занимала мысль о женском оргазме, будь-то в клиторальной или вагинальной (вероятно, вымышленной) его разновидности? Ты, собственно, знаешь, что такое женский оргазм? А зона G? Что в 1955 году означало выражение „хорош в постели“, если только оно вообще что-то означало? Когда в Британию был импортирован оральный секс? Ты завидуешь моей половой жизни, или, по-твоему, все это ужасно тяжкий труд? Тебя когда-нибудь беспокоило, как долго ты можешь не кончать, или в твое время об этом не думали? Тебе приятно сознавать, что в качестве первого робкого шага к ее постели ты не должен был покупать вегетарианские кулинарные книги? Тебя радует, что ты ни разу в жизни не слышал фразы типа: „Ты, может, и замечательный, но когда ты вымоешь туалет?“ Тебе легче от того, что, в отличие от современных мужчин, ты был избавлен от риска некстати кого-нибудь обрюхатить?» (Интересно, что бы ответил мой отец, если только сознание половой и классовой принадлежности или же робость не лишили бы его дара речи? Наверное, что-нибудь вроде: «Сынок, ты не ной. В мое время хорошего пихалова еще не изобрели, и сколько бы ты ни вымыл туалетов и ни прочел вегетарианских рецептов, ты все равно получаешь больше удовольствия, чем позволялось нам». И он, конечно, был бы прав.)

Мне не дали такого полового образования – чтобы про зону G и про все остальное. Никто не рассказывал мне ничего полезного о том, например, как с достоинством и изяществом снять штаны, или что сказать девушке, когда у тебя не встает, или что означало выражение «хорош в постели» в 1975-м или 1985 году, не говоря уж о 1955-м. Представьте себе: я ни от кого не слышал о сперме, только о малафье, а это, согласитесь, большая разница. По моим представлениям, те самые микроскопические головастики просто незаметно соскакивали с кончика твоего понятно чего, и поэтому, когда я в первый раз… ну да ладно. Столь ущербное знание о функционировании мужских половых органов причиняло мне немало терзаний, смущения и стыда до тех пор, пока однажды в котлетной «Уимпи» мой школьный приятель не заметил ни с того ни с сего, что плевок в стакане колы «похож на стаю сперматозоидов». Я, естественно, понимающе захихикал над загадочным для меня сравнением, а потом все выходные ломал голову, что бы оно значило. Трудно, имея в качестве материала для осмысления лишь инородное вкрапление на поверхности прохладительного напитка, постигнуть тайну зарождения жизни, но я был поставлен перед необходимостью и эту тайну таки постиг.

Короче. Мы стоим и целуемся, потом садимся и продолжаем целоваться, и половина моего «я» убеждает меня, что беспокоиться не о чем, а вторая половина радуется за меня, но поскольку две половины это и есть целое, они не оставляют места для происходящего здесь и сейчас, для восторга и похоти, и я задумываюсь: а вообще, нравилось ли мне когда-либо само ощущение, а не тот факт, что я его получаю, или же я проделываю все только потому, что так надо. Выйдя наконец из задумчивого ступора, я обнаруживаю, что мы уже не целуемся, а только обнимаемся, и я при этом пялюсь в спинку дивана. Мэри отпихивает меня – она хочет на меня посмотреть, но ей вовсе не обязательно видеть мой остекленелый взгляд, и я крепко зажмуриваюсь, что спасает меня от немедленного провала, но в более отдаленной перспективе может оказаться ошибкой: не ровен час она решит, что я всю свою жизнь провел в ожидании этой минуты, и либо перепугается насмерть, либо вообразит себе чего лишнего.

– Тебе не плохо? – спрашивает она.

Я отрицательно качаю головой.

– А тебе?

– Пока нет. Но стало бы плохо, если б я подумала, что вечер на этом и закончится.

В семнадцать лет я часто лежал по ночам без сна, мечтая о том, как женщины говорят мне что-нибудь такое; сейчас эти ее слова снова повергают меня в панику.

– Нет-нет, не закончится.

– Вот и отлично. По этому поводу пойду налью нам чего-нибудь. Тебе повторить ирландского или, может, хочешь кофе?

Я прошу повторить ирландского, чтобы в случае чего было чем оправдаться, если ничего не произойдет, или произойдет слишком быстро, или… Да чего там объяснять.

– А знаешь, я раньше думала, я тебе неприятна, – говорит она. – До сегодняшнего вечера ты мне сказал всего пару слов, и то каких-то с вывертом.

– Этим-то я тебя и заинтересовал?

– Ну да, наверно.

– Это неправильный ответ.

– Хорошо, неправильный. Понимаешь… когда парень ведет себя со мной странно, мне всегда хочется разобраться, в чем дело.

– И как, разобралась?

– Не-а. А ты?

Я-то разобрался.

– Не-а.

Мы весело смеемся; если б я смеялся подольше, мне бы, может, и удалось оттянуть наступление решающего момента. Она говорит, что считает меня прелестным – до сих пор в применении ко мне никто этого слова не употреблял – и душевным, под чем, видимо, подразумевает, что я неболтлив и все время какой-то ощетиненный. Я говорю, что считаю ее красивой, и тут почти не кривлю душой, а также талантливой, что чистая правда. Так мы разговариваем некоторое время, мысленно поздравляя каждый себя с большой удачей и друг друга – с отличным вкусом. По моему опыту, такими всегда и бывают эти послепоцелуйные и предпостельные беседы; я признателен судьбе за каждое лишнее сказанное нами слово – благодаря каждому слову я выигрываю еще немножко времени.

Никогда раньше в подобной ситуации я не испытывал такой дурацкой неловкости. Да, бывало, я нервничал, но ни разу не сомневался, а хочу ли я вообще, чтобы все произошло, теперь же мне было бы вполне достаточно знать, что стоит захотеть, и все будет, и если бы существовала возможность каким-нибудь хитрым маневром обойти следующий этап – например, получить от Мэри свидетельство о достойно проведенной с ней ночи, – я бы за такую возможность с радостью уцепился. Мне с трудом верится, что секс принесет мне более острые эмоции, чем сознание того, что я могу заняться им, и не исключено, что всю жизнь я именно так к сексу и относился. Вполне же может быть, что мне всегда больше нравилась не постельная составляющая секса, а ужин вдвоем, кофе и разговоры вроде «да-да, из Хичкока я тоже больше всего люблю этот фильм», если, конечно, все это оказывалось преамбулой к постели, а не так просто, пустым времяпрепровождением…

Ну и кого я пытаюсь обмануть? Никого, всего лишь стараюсь почувствовать себя комфортнее. Раньше мне нравился секс, и в постельной его части, и в том, что ей предшествует, и в хороший день при удачном стечении обстоятельств, то есть если мне не приходилось слишком много пить, если я не был усталым и мы пребывали в правильной стадии отношений (не в самом их начале, когда неизбежно нервничаешь, но и не в той, когда секс превращается в один из пунктов повседневного распорядка), в постели все у меня выходило нормально. (Что конкретно я под этим понимаю? Да понятия не имею. Наверно, то, что жалоб не поступало, но ведь среди воспитанных людей жаловаться и не принято, не так ли?) Беда в том, что я уже несколько лет не попадал в такое положение, как сейчас. А что, если она засмеется? Что, если голова у меня застрянет в вороте фуфайки? С фуфайками такое бывает. Ворот у них непонятно почему садится при стирке сильнее, чем все остальное – или это голова толстеет быстрее тела… Черт, знать бы заранее, надел бы с утра…

– Ну, я пошел, – говорю я.

Я произношу эти слова совершенно неожиданно для самого себя, но, услыхав их, сразу понимаю, насколько они уместны. Конечно же! Грандиозная мысль – взять и пойти домой! Не хочешь заниматься сексом – так никто тебя и не заставляет! Это так по-взрослому.

Мэри смотрит на меня в легком недоумении.

– Когда я сказала: надеюсь, что вечер на этом не закончится, я, как бы это… имела в виду позавтракать вместе, ну и понятно… А не то, что мы выпьем еще по виски и минут десять почешем языками. Мне было бы приятно, если бы ты остался на ночь.