Кровью омытые. Борис и Глеб - Борис Тумасов

— Нет, Борис, так не уговаривались, Ульку проведывать только со мной.

Прискакал с засеки порубежной, что на Рось-реке, гонец с известием горестным, воеводу Светозара печенеги убили коварно.

В печали Киев, безутешен великий князь, горюет дружина. Славные богатыри у Владимира Святославовича, доблестные воеводы, с кем Русь оборонял, а когда настал час, Добрыню послал с Ярославом, Илью к Глебу приставил, чтоб пестовал, уму-разуму наставлял, на долю Александра Поповича выпало южный рубеж от степняков оборонять, а Светозар на засечной линии, что за Каневым находилась…

— Как такое случилось? — допытывался Владимир у гонца. — Ужли дрогнула рука у воеводы?

— Нет, великий князь, не дрогнула рука у воеводы Светозара. А случилось все так. Печенеги засаду в степи устроили, а к засеке подъехало их не больше десятка и ну нас подзадоривать, слова обидные выкрикивать. Кинулись мы коней седлать, а воевода уже к печенегам скачет и меч обнажил. Недруги в степь поворотили, а воевода за ними. Тут за бугром они его и укараулили, с полсотни выжидали. Визжат, зло рубятся. Немало их успел уложить Светозар, пока мы подоспели, в сечу ввязались, и все было бы хорошо, не прянь в сторону конь под воеводой. Конь то не его был, его накануне засекся. Прянул конь, а печенег тем воспользовался, достал воеводу копьем, он, на беду, без брони был.

— Тело-то где?

— Верстах в пяти, гридни везут…

Выскочил князь из хором, на коня взметнулся и, пригнувшись под воротней аркой, птицей вылетел из города. Ветер ерошил седые волосы, сушил слезы…

За телегой с телом Светозара Владимир шел, держа коня в поводу. Кто-то из дружинников набросил на великого князя корзно, кто-то коня принял… Владимир ничего этого не замечал, он всматривался в лицо воеводы, и память возвращала в то далекое время, когда пришел Светозар в дружину и сразу выделился из всех удалью…

Похоронили воеводу, собралась дружина на тризну. Три дня и три ночи пили и ели бояре и гридни, не по-христиански, а больше по-язычески поминали воеводу. А в светлых сенях играли гусляры, звенели струны, слагали сказители былины об удалом богатыре, да чтоб в тех былинах на века осталась память о славном защитнике земли Русской — воеводе Светозаре.

На подворье Блуда объявились воры. Первой стряпуха обнаружила. Утром пришла в поварню, ни хлеба, ни пирогов, ко всему гуся, со вчерашнего вечера оставшегося, тоже нет. Поспешила к боярину с жалобой.

— Свои, — заключил Блуд и для острастки велел дать батогов караульным.

Вор затаился, но не прошло и недели, как снова пропажа.

Позвал Блуд тиуна, строго наказал:

— Вора-то излови, ино и тя унесут.

И поймали. Каково же было изумление боярина, когда караульные приволокли к нему колченогого, г — Вона что за кот озорует! — Блуд подошел к холопу и слегка, вполсилы, ударил калеку.

Тот к двери отлетел. Вложи боярин всю силу в кулак, конец бы холопу. Подполз колченогий к Блуду, ноги обнимает, молит, а боярин будто с ним советуется:

— Что с тобой поделать, холоп, в Днепре утопить аль на конюшне засечь?

Колченогий хозяина знал, не шутит, непременно исполнит угрозу. Сейчас кликнет челядь, и последует расправа. И так жалко колченогому себя стало и обидно, ведь не один ел, с Зосимом и Лешко, а ответ одному держать. Признался в том боярину, а сам ноги его не отпускает. Толкнул Блуд калеку:

— Ах, пес смердящий, жидок на расправу, а к лакомому куску тянешься!

— Прости, боярин, отслужу.

— Отслужу, сказываешь? Ладно уж, на сей раз помилую, а как в те потребность будет, призову. О том и товарищам своим, ворам, передай. Чуешь?

Зима в тот год задержалась, и вопреки прошлым годам печенеги, сделав большой переход от низовий Дона, разрушив часть засечной линии, ворвались в земли полян и, разорив их, умчались в Дикую степь. Набег оказался таким неожиданным и стремительным, что из Киева ни один полк не выступил. Великий князь за голову ухватился:

— Руки сложили, воеводы, печенег-де зиму в веже отсиживается, а нони дал нам в рыло. Надобно помнить, конь у печенега неприхотлив и к большим переходам привычен.

Воеводы заговорили:

— Нам в науку.

Свенельд заметил:

— Боняк, не иначе, он.

— Нет, не Боняк, брат его Булан дерзость проявил, — заметили другие воеводы. — Его рук дело. Он этим летом к южному нашему рубежу подкочевывал.

— Все мы повинны, — раздраженно оборвал воевод великий князь, — думаю, та засада на воеводу Светозара не случайна.

Блуд кивнул:

— Дозор печенежский вызнавал, где прорваться…

Покинули воеводы палату, Владимир Святославович Бориса задержал:

— Погоди, сын. Вишь, не бранил я воевод, а потому как постарели они и я тоже. Засечная линия еще князем Олегом строилась, и, сказывают, он ее укреплял, пекся о ней. Мы же мыслим, уняли печенега, о рубеже меньше печься стали, вот и поучили нас степняки. Пора тебе, Борис, в дела вникать. Послал бы тебя вдогон за печенегами, да разве ветер в поле изловишь? Улусников не сыщешь, а людей и коней поморишь.

Подошел к отделанной изразцами печи, приложил ладони:

— Думал, кого на засечную линию послать, поглядеть, какой урон нанесла орда острожкам и полянам. Попервах мыслил Александра. Однако Попович в Переяславле нужнее, решил, отправишься ты, сыне. Кому как не тебе судить о рубеже.

— Я готов, отец, когда велишь?

— Откладывать не стоит, решай, какой десяток дружинников возьмешь с собой, и в дорогу.

Окликнул Бориса, уже покидавшего палату:

— Тиуну велю в полюдье полян помиловать, печенеги дань с них вперед нас отняли.

Кончались теплые дни, и подули холодные ветры. А вскоре начались морозные утра и сорвался первый снег. Он падал на сухую землю, и смерды пребывали в тревоге. Говорили:

— Ужли к неурожаю?

— Когда бы на грязь!

— Аль такого не бывало, и Бог миловал.

— Засечную линию степняки порушили.

— В таком разе кого как не смерда погонят поднимать ее…

За Переяславлем снег повалил крупный и плотный, Борис едва успевал продирать глаза. Гридни, следовавшие рядом, пригнулись к гривам.

Дороги занесло, и ехали наугад. Уж не сбились ли, гадал Борис. Спросил о том проводника с заставы.

— Нет, княже, я ейный острожек с завязанными очами сыщу. Да и чего беспокоишься, вона, чуешь, собаки заливаются. На засеке псы сторожа верные.

Месяц, как Борис ездил от заставы к заставе, и давно убедился, бедна засечная линия людом. Разве только Канев на правом берегу да еще несколько городков второй линии, где обживались семьями надолго, если не навечно…

Вскоре из снежной пелены показался острожек. Подъехавших окликнули, и створки ворот открылись. Отряд вступил в сторожевой городок. Зажглись смоляные факелы, и пока гридни отряхивались и сметали снег с коней, заводили их под широкий навес, задавали корм, Борис вошел в приземистую избу, где топилась печь по-черному, выбрасывая дым через крышу. Скинув, тулуп и шапку с рукавицами, княжич положил их на просушку, а сам подсел к огню. Савелий, старший в острожке, мужик лет сорока, велел кормить гридней, а сам черпаком налил из котла, стоявшего на огне, в миску похлебки с мясом, протянул Борису.

— Ешь, княжич, намедни хлопцы вепря завалили, крупный, пудов на семь попался, тут по камышам, на Трубеже, лежбища часто встречаются. А то все больше зайчатиной промышляем, силками.

Борис пил похлебку, приправленную степной мятой, ел мясо и слушал старшего ратника.

— Ты, княжич, поди, меня не помнишь? Да и откуда, когда тому годков пятнадцать минуло. Прежде я в дружине отца твоего в десятниках хаживал, намеривался даже жениться, девица на Подоле жила. На беду, я хоть и крещение принял, а поклонялся Перуну. Самого-то идола в Днепре утопили, так я на то место приходил, облюбовал дуб и вешал на него дары. И хоть то в потемках проделывал, да прознал иерей Анастас, грек корсунский, и великой княгине нажаловался, а та Владимиру Святославовичу. Великий князь крутостью известен, меня в острожек и определил…

Ладно, княжич, насытился, полезай на полати, отогреешься, поспишь, а к утру разговор о деле поведем, коли он у тебя есть.

Ночь Борис спал крепко, не слышал, как гридни собирались в дорогу. Подхватился княжич, наскоро снегом умылся, вытерся. Сказал десятнику, старшему по острожку:

— Сейчас, Савелий, в Переяславль, а оттуда в Киев. Как мыслишь, чем засечную линию крепить?

— От степняков, княжич, засечной линией не отгородишься, она, какая ноне, не всегда поможет. Надобно острожки ставить почаще да людом их заселять, с семьями, чтоб землю пахали, хлеб растили.

— О том слышал. Засеки на Альте и Трубежу объехал, все об одном и том же разговор ведут.

— Да оно, княже, и для Владимира Святославовича, и воевод его не ново.