Проклятие клана Монтгомери - Lizage

Я согласилась принять в гости тётку Маргарет. Она заявила по телефону, что обязана приехать и лично проконтролировать мои расходы. Когда она звонила из Вермонта, я не находила достаточно смелости спросить, как дела у Джейми, хотя этот вежливый вопрос никого бы не удивил.

Тётка на две недели поселилась у нас в гостиной, потому что не считала целесообразным платить за отель, а в нашей компактной, свежеотремонтированной, со вкусом обставленной квартирке не было второй спальни. Роберта она начала бесить в первый же день, хотя он не подавал виду. Она критиковала всё: от цвета шторы в душе и марки кетчупа у нас в холодильнике, до консьержки в подъезде, якобы смотревшей на неё свысока.

Она ходила вместе со мной по салонам для невест, пила яблочный сок, сидя на кожаных диванах безумных расцветок, отвергала большинство платьев на корню, возмущалась безвкусными фасонами, грозившими испортить мою и без того неважную фигуру. Три с половиной дня тётка Маргарет подбирала шляпку с вуалеткой к синему велюровому платью, в котором собиралась предстать в церкви в качестве родственницы жениха.

Я соглашалась со всем, не чувствуя ничего. Подписывала чеки, давала авансы, назначала встречи, старалась не думать о том, что ждёт меня в конце пути. Запретила себе плакать в подушку по вечерам. Выкуривала полпачки в день, сбегая с работы и подолгу околачиваясь на парковке у чёрного входа. Сотрудницы думали, что я не обедаю вместе с ними из-за предсвадебной суеты.

Тяжелее всего оказалось делить с Робертом постель. После возвращения из Вермонта, эта обязанность, которую я собиралась увековечить буквой закона, стала совершенно невыносимой. Я выдумывала всё более фантастические предлоги для отказа. Предпочла бы, чтобы мой жених, этот видный мужчина, на любой вечеринке ловивший десятки любопытных женских взглядов, завёл себе любовницу и оставил меня в покое. Потому что каждый раз чувствовала, будто изменяю Джейми.

День свадьбы приближался, я подписала конверты с приглашениями и оставила их в офисе, не решаясь спуститься вниз и бросить в почтовый ящик. Роберт пропадал на работе допоздна и стал чаще встречаться с друзьями. Он говорил, что будет скучать по их посиделкам в клубе, ведь скоро всё будет по-другому.

Меня тянуло возразить ему, что всё уже безнадёжно, непоправимо по-другому. Было больно даже думать о разговоре с ним по душам. Я недоумевала, как он может ничего не замечать, насколько он должен быть занят, чтобы за два месяца ни разу не спросить, что со мной не так?

Ночью и днём я вспоминала раннюю осень в Вермонте и предложение, искреннее и безумное, так легко отвергнутое мной.

Софи, вторая секретарша нашего офиса, дала мне телефон ювелира из Бруклина, который работал со старинными драгоценностями.

— Обычный такой, неприметный магазинчик, — сказала она, — но своё дело знают, им можно доверять.

Кольцо якобы австрийской королевы оказалось слишком широким для моего безымянного пальца. Я надеялась также, что тускло-зелёный камень можно отчистить от пыли веков и носить под видом свадебного подарка бабушки.

Задолго до того, как Роберт предложил мне жить вместе, я ездила этой линией каждый день. Полусонная, запрыгивала ранним утром в закрывающиеся двери вагона, протискивалась меж чужих животов и плеч, прижимая локтем сумку. Иногда чувствовала руки, тянущиеся то ли к моей заднице, то ли к кошельку.

Возвращалась поздно вечером, после учёбы и работы в итальянском ресторане, когда толпы уже не осаждали метро. Если поезд долго не приходил, садилась прямо на облепленные жвачкой ступеньки, вытягивала уставшие ноги и старалась не замечать снующих по рельсам крыс.

В тесной неопрятной квартире, снятой напополам с подругой, меня ждала гора посуды в раковине, учебники и приятель бездельник, который однажды напросился переночевать и остался на долгие месяцы.

Я умела привлекать непутёвых мужчин. Жалела этих непосредственных, немного пьяных, немного обкуренных неудачников. Они обещали вернуть сто долларов за квартиру, купить китайской еды или помыть за собой тарелку, но продолжали лежать на диване, пока вокруг них вертелся земной шар. Я принимала их пристыженные извинения и однообразные ласки, заливала для них молоком кукурузные хлопья на завтрак, бегала с подносом после учёбы и надеялась найти нормальную работу до истечения срока студенческой визы.

Воспоминания о том времени неслись унылой вереницей, затмевая серую рябь Ист-Ривера, накладываясь на силуэт моста Верраццано и ряды красных кирпичных высоток, мелькавших за окнами поезда.

Всем, чего я достигла к двадцати восьми годам жизни, я обязана Роберту. Без него я бы до сих пор подавала блюда в ресторанах, а не заказывала их. Он устроил меня на работу, обеспечил медицинской страховкой, поселил в чистенькой удобной квартирке в Гринвич Виллидж. Роберт оплачивал мои покупки и не возражал, когда я переводила приличную долю зарплаты матери в Марсель. Правда, за семь лет он ни разу не подошёл к компьютеру, когда я говорила с ней по Скайпу, но мама и сама не настаивала на знакомстве с будущим зятем.

Роберт отличался от всех мужчин, с кем я имела дело раньше. Он никогда не жаловался и не рассказывал о своих проблемах. Не советовался, пытаясь перекинуть часть ответственности на меня. Любил поставить перед фактом, экономя нам обоим кучу времени и сил. Роберт чётко знал, что нам нужно, и пусть иногда мне становилось не по себе от этой его абсолютной уверенности, я была счастлива и благодарна ему за всё, что он для меня сделал. До последнего времени.

Ювелирный магазин, ради которого я приехала в Бруклин, оказался пыльной неприметной лавкой, зажатой между японским рестораном и маникюрным салоном. Лишь массивные железные решётки выдавали, что здесь может храниться нечто ценное.

Хозяин, еврей в чёрном пиджаке с козлиной бородой, пытался выведать, кто направил меня к нему. Так и не вспомнив Софи, предупредил, что не сможет сделать мне существенную скидку.

В ярком свете ламп, отражённом зеркальной поверхностью прилавка, камень круглой огранки, схваченный с четырёх сторон тонкими золотыми лапками, заиграл неожиданно глубоким зелёным отливом.

Ювелир отнял от глаза лупу.

— Только не говорите мне, юная леди, что вы нашли это на чердаке.

Я молчала.

Он аккуратно положил кольцо на бархатную подушечку, взял ручку, корявым почерком вывел на листке бумаги сумму и показал её мне. Этих денег хватило бы на степень в приличном колледже.

— Я могу ошибаться, — сказал он, — но мы имеем дело с колумбийским изумрудом поразительной чистоты и яркости, размером в шесть карат. Вокруг двенадцать мелких бриллиантов, не сверкают, потому что заросли грязью. Это поправимо. Судя по огранке и цвету металла, кольцу не меньше двухсот лет. А вы, мадам, похоже, слышите об этом впервые. Так как насчет... — он кивнул на листок бумаги.