За перевалом - Владимир Савченко

Поэтому у них на Полигоне вся площадь под герметичным шатром, десятки квадратных километров, и была засыпана глыбами и осколками минералов с Сатурна и Луны, Марса и Титании, с Ио и Нептуна. Хоть и мало этот фундамент отличался от имеющегося в литосфере Земли, но – для чистоты опыта. Берем самое первозданное, от начальных «доменных» процессов образования планет, засосавшее в расплавленные окислы весь кислород, самое безжизненное, вымороженное космическим холодом и метановыми вьюгами. И атмосферу такую же, от диких планет – из летучей, вонючей мерзости, которую не приняла твердь: метан, аммиак, сероводород, хлор, угарный газ, чуть-чуть азота. Скоплений воды на тех планетах не имелось – и у них на Полигоне тоже. Воду еще требовалось доказать.

И атмосферу надо было доказать – возможность получить из первичного газокаменного безобразия в изобилии кислород, углекислоту, азот – весь набор.

А хорошо бы еще – почву… Воздух, вода, почва – три древних начала жизни. И четвертое – огонь.

Самое первое – огонь. Энергия.

Движение воздуха от двери. Эоли быстро вошел, повернул спинкой вперед стул, оседлал. Он был разгорячен полетом.

– С Полигона? – спросил Ило. – Ли там?

– Нет. Улетела с Алем.

– Куда?

Пожатием плеч молодой биолог выразил не только, что он не знает, куда эти двое полетели, но и что ему до этого совершенно нет дела. Ило сочувственно сощурил глаза, но сразу отвел их в сторону, чтобы этим непрошеным сочувствием не задеть самолюбие помощника. Переменил тему.

– Ну, как наши зверушки?

– Плодятся, едят и умирают. И снова плодятся, снова едят. Сильные хватают слабых, те боятся. И в глазах у всех вечный вопрос живого: зачем мы? А кстати, зачем?

– Не знаешь?

– Можно подумать, что ты знаешь!

– Знаю: просто так.

Эоли внимательно взглянул на своего наставника. Ило никогда ничего не говорил ради красного словца: любая реплика, любое слово отражали зреющую в нем мысль или новое решение.

2. ПРОМЕЖУТОЧНЫЙ ДИАЛОГ

ИРЦ. Соединяю Альдобиана 42/256 с Этосом 53 и Реминной из Института человека на Кубе, по их вызову.

ЭТ. Здравствуй, Аль. Инн и я исследуем природу «атавистического рефлекса перехода» у детей. Что-то у нас не ладно. Решили обратиться к тебе за консультацией.

БЕРН. Рад буду помочь.

ИНН. Этот рефлекс наблюдается примерно у половины детей. Когда ребенок переходит дорогу, то сначала поворачивает голову одну сторону, а за серединой дороги – в противоположную: влево, потом вправо.

Нейроизмерения показывают, что дитя вертит гол вой в инстинктивном ожидании опасности. Какой? В какое время она проявляла себя как устойчиво повторяющийся раздражитель? В твое время у детей был такой рефлекс?

БЕРН. Хм… Рефлекса не было, но как раз существовала причина его возникновения: правила движения по улицам и дорогам. Они и закрепились.

Исследуемые вами младенцы – потомки горожан или жителей пригородов. И тем, и другим приходилось, пересек дороги или улицы, смотреть в оба: то влево, то вправо – чтобы не оказаться под колесами.

ИНН и ЭТ. Как, разве машины тогда не уступали дорогу людям?!

ИНН. Что-то очень уж просто. Не путаешь ли ты? Ведь у части детей мы наблюдаем и «аномальный рефлекс перехода»: поворот головы сначала вправо, а за серединой дороги – влево…

ЭТ. Да ведь отворачиваясь от Опасности – от машин, по-твоему, – не уцелеешь!

Такое поведение не могло закрепиться рефлексом у потомков, закрепляется способствующее выживанию.

БЕРН (с улыбкой). По теории – правильно. Но историческая практика была такова, что в одних странах было правостороннее движение, а в других – в Британском содружестве наций, например, – левостороннее… Знаете что: проверьте реакции детей с «рефлексам перехода» на зеленый и красный свет.

Смысл его во всех странах был одинаков. Если реакции у тех и других детей совпадут, то и спору конец!

ЭТ. Хорошо, проверим. Спасибо, Аль.

ИНН. Спасибо, Аль, прощай!

3. БЕРН, ЛИ И УВЕРЕННОСТЬ

Это было утром. А сейчас, во второй половине дня, Берн и Ли летели к месту, где в пустыне, а затем в лесу находилась его шахта и кабина-снаряд, где состоялась встреча профессора с будущим, Берн – показать, а Ли – посмотреть на место подвига и страдания своего любимого. Потому что да – теперь Аль ее любимый. Навсегда-навсегда!

Все получилось так неожиданно. Она все настраивала себя полюбить Эоли, только хотела его еще поморочить – уж очень было занятно, как он, сильный, интересный, всеми уважаемый, теряется перед ней до искательности.

Настраивала-настраивала – а потом появился Аль. И было жаль его, искалеченного, и страшно, что не спасут. А потом очень интересно было узнавать и понимать, хотелось, чтобы ему было хорошо и не одиноко. И наломала таких дров, самонадеянная девчонка! Прибавилось чувство вины, огорчение, что несовершенен, и радость, когда Аля удачно преобразовали в машине-матке. Радовалась больше, чем чему-либо. И поняла, что прикипела сердцем, что дорог. Влюбилась, втюрилась по самые уши. Навсегда-навсегда.

Для Берна все получилось не менее неожиданно. Не то чтобы он не был влюблен в Ли – был. Почти так же, как и в Ис, Ан: как чувствовал сердечное влечение едва ли не к каждой женщине здесь.

А Ли по юной неопытности приняла его общее влечение за влечение именно к ней – и взяла инициативу в свои руки. Но и в этом она была права: уж ею-то профессор любовался более других. Только считал, что шансов на взаимность у него не более, чем на взаимность со звездой.

…Да, он изменился за минувшие месяцы, Альфред Берн. Осмотрелся, обжился в новом мире. Стал спокойней, солидней.

Вот они летят невысоко над лесом при попутном ветре. Ли резвится, вьется ласточкой, подтрунивает над его манерой степенно взмахивать крыльями: «Ты будто буксируешь целый состав!» А он просто летит – спокойно и экономично.

Поэтическое отношение к полетам у него давно минуло: неплохой способ передвижения, но… за рулем автомобиля он чувствовал себя не хуже.

И, паря на крыльях, Берн с удовлетворением думает (как думал бы за рулем своего автомобиля), что между Кубой, откуда с ним связывались эти двое, и Гоби, что ни говори, полный диаметр планеты: ближе не нашли человека, который внес бы ясность; и что если его мнение подтвердится (а так и будет), то им придется прекратить бесперспективные изыскания, а ему ИРЦ начислит еще некую толику биджей.

Берну крупно повезло со способом анабиоза: подобный, с использованием бальзамирующего газа, применяли в астронавтике для экономии времени жизни при дальних полетах. Факт его появления красноречиво утвердил его пионером этого дела; получилось, что Берн внес вклад, который наиболее ценили в этом мире, – вклад творчеством. Да еще в такую важную область деятельности. ИРЦ, подсчитав экономию, начислил в «фонд» Берна изрядное количество мегабиджей.