Пираты с озера Меларен - Сигфрид Сивертс

Фабиан же поплыл на веслах вместе с Нюманом к голландцу и долго не возвращался. Лишь глубокой ночью Георг сквозь сон услышал, как шлюпка пришвартовалась к борту «Розы ветров» и Фабиан бесшумно, как кошка, скользнул в рубку…

Когда Георг проснулся, рассвет только начинался, но койка Фабиана была пуста. Уверенный, что Фабиан уже встал, Георг, удивленный и пристыженный, сбросил одеяло. Никогда прежде не случалось ему вставать позднее других. Разбудив Эрика, он выглянул в люк.

Утро было хмурое, холодное и ветреное; все суда ушли. Георг вылез на палубу.

Фабиана здесь не было.

А-а, он, верно, на шканцах и варит кофе! Странно, до чего он молчалив! Георг, испытывая легкую дрожь, поднялся чуть выше и приподнял крышку люка. Никаких следов Фабиана. Он, верно, поплыл на берег. Георг так быстро повернулся на каблуках, что чуть не свалился в озеро. Нет, шлюпка, как обычно, дрейфовала у борта яхты.

Внезапно Георг увидел, что фокшкоты отрублены как раз посредине, а паруса вдоль и поперек исколоты и разрезаны ножом. Вне себя от ярости Георг схватился за фал, чтобы поднять грот и посмотреть, насколько он поврежден. Но в руках у него остался лишь обрывок каната, и он уже во второй раз чуть не свалился в озеро, так как фал был также изрублен и висел лишь на нескольких нитях.

К банке был прикреплен грязный клочок бумаги с нацарапанными на нем каракулями:

«Это вам за старую обиду. Вернусь домой богачом, собью спесь с ректора и со всех остальных. Фабиан».

Георг внезапно все понял и рванулся к люку.

— Эрик, Эрик, Фабиан сбежал с Нюманом на голландском судне и всю яхту испортил.

Эрик вскочил, словно подброшенный пружиной.

— О… как… подло… трус… Вот почему я не мог найти шапку и башмаки. Что мне теперь надеть на ноги?

Мальчики рухнули рядом в чан и, подперев подбородки руками, погрузились в раздумье о новой, постигшей их беде.

Вдруг Георг вскочил.

— Справимся и без этого негодяя. Здорово, что мы от него избавились. Если взяться как следует за дело, все будет отлично, ведь мы с тобой друзья, малыш Йеркер. Мы не врем друг другу и вообще плевать нам на все. Пойдем чинить фалы.

Им пришлось трудиться целый день. Эрик сшивал и чинил паруса, которые стали похожи на тюлевые занавески, а Георг сплеснивал[72] фалы так тонко, что они могли двигаться на шкивах.

— Послушай-ка, а ведь в самом деле здорово, что он удрал, а?

— Небось, не сладко ему придется у этого голландца. Выбьют они из него лень!

— Да, нам куда лучше без этого наглеца Фабиана!

Мальчики были теперь самыми что ни на есть близкими друзьями

и ни одного худого слова друг другу не сказали.

Снова настала ночь, и они подняли паруса.

Меж редкими семенными деревьями на хвойной вырубке взошла луна, багровая, громадная. Ночь стояла холодная.

Георгу было неуютно в ночной тишине, и время от времени он пускался в разговор. Но настоящей радости от этой беседы не получал, так как знал Эрика и мог наизусть предсказать все его ответы. Это было все равно, что разговаривать с самим собой, и беседа тотчас же обрывалась.

Георг вел яхту мимо многочисленных дач, вылазок на сушу они больше не делали.

Но ближе к сумеркам у мальчиков начало подводить животы от голода и им пришлось отправиться на берег.

Они вышли на дорогу, ведущую в маленькое спящее селение с длинными красными строениями. Там росли фруктовые деревья, но Георг совсем не хотел перелезать через забор. Когда целая стайка цыплят перебегала им дорогу, он не сделал ни единого шага в их сторону. В глубокой задумчивости они подошли к низкой каменной ограде, окружавшей церковь, и опустились на нее. Георг сидел, неотрывно глядя на маленькую могилку с увядшими цветами в банке из-под горчицы фирмы Батти, которая стояла там под мокрыми липами, и необъяснимая тихая грусть наполняла его сердце. Так бывает, когда люди плачут во сне. Георг не знал, что с ним происходит, почему ему вдруг ничего не хочется. Эрику, бедному босоногому мальчишке, пришлось одному отправиться в пасторский сад. Вернулся он только с тремя жалкими лежалыми коричневыми грушами, которые он засунул под рубашку.

На обратном пути они нашли пять мелких окуней в болотце — вот и все, что им удалось раздобыть в тот вечер.

Ужин прошел в глубоком молчании. Только напоследок — как уж это вышло, неизвестно — они поссорились из-за пятого окуня и осыпали друг друга довольно ядовитой бранью, потому что не было третьего, кто бы их рассудил. Точь-в-точь в парламенте, где никогда не бывает большинства и политические партии только изматывают друг друга.

Наконец состоялось вымученное примирение, и братья снова начали дружно ругать Фабиана.

Но позднее, когда они лежали внизу в рубке в ожидании сна, который никак не приходил, Георг не выдержал:

Послушай-ка, Йеркер, может, мы малость придирались к нему?

— Да уж переметы и всякое такое он умел находить, — печально отвечал Эрик, не вылезая из-под одеяла… — Да, каких только проказ он не придумывал. Помнишь, ведро с краской, которое он взял на острове? А когда он учил нас свистеть…

— Проклятый Фабиан! — вскричал Георг, забарабанив кулаком по крыше рубки, — Будь он здесь, задали бы ему хорошенькую трепку!

Он повернулся к пустой койке Фабиана. Дрожь пробежала по его телу. На борту было призрачно пусто и смертельно скучно. Можно было кричать и болтать сколько хочешь и не услышать в ответ ни мрачного бормотанья, ни неутомимой ругани. Казалось, Фабиан умер. Случилось непоправимое: жизни втроем настал конец…

Проснувшись, он сразу вспомнил об ужасах, которые ему снились, и, весь во власти их, долго лежал без движения: ему было лень даже ополоснуть лицо. Но когда Эрик стал жаловаться на голод, Георг мигом поднялся, спустил шлюпку на воду, поплыл прямо в селение и стянул за сеновалом большую белую курицу. Его ничуть не пугало то, что его могут увидеть, напротив, он как будто ждал этого и долго стоял на открытом месте, прямой как свеча, готовый принять любое наказание. Когда же никто не появился, чтобы схватить его, он, повернувшись на каблуках, снова задумчиво направился к берегу. Там он разжег большой костер и зажарил курицу, не давая себе труда хотя бы разок укрыться за елями. Потом, среди бела дня, поднял паруса и так и простоял посреди широкого фарватера, не сторонясь проходящих мимо судов.

Бедняге Эрику было не по душе такое полное равнодушие Георга, но он не смел ничего сказать.

Вечер был холодный, ясный, и Георг натянул на себя и проолифенную спецодежду, и одеяло, и все, что у него было. Но все равно у него от холода зуб на зуб не попадал.

Ночью они вернулись в тот залив, где пришвартовались до штиля и где исчез Фабиан.

Георг не узнавал себя. Он никогда не думал, что ему будет так недоставать Фабиана. Он был словно опустошен и совершенно беспомощен.

Паруса казались призрачно-белыми, а августовская луна, окруженная льдистым радужным кольцом, светила мертвенным светом из сине-черного бездонного пространства. И сонмы мятущихся, скользящих, словно привидения, сине-белых туч грозили поглотить ее.

Вода причмокивала и всхлипывала у бортов яхты, будто большое переливчатое чудовище, которое сгорает от жажды пожрать поскорее все теплое и живое.

Мальчики тесно прижимались друг к другу: казалось, они никогда не чувствовали себя такими одинокими в этом большом загадочном мире. Они не знали, куда их несет эта неуютная яхта, будто никогда прежде не плыли на ней. Природа вдруг стала им чужой, и они начали мечтать о наказании за свой поступок, как о чем-то человеческом, теплом и домашнем.

— Подумать только, весной еще я боялся, получив в школе всего-навсего замечание, — тоскливо пробормотал Георг. — А теперь мне кажется: как прекрасно, когда тебя ругают.

Эта вздорная сама по себе мысль испугала его, но он вдруг с очевидной ясностью понял: теперь, когда его мир стал безлюднее и шире, он и сам стал иным. Прежний примерный ученик Георг Шален умер, исчез навсегда, а здесь, на озере, сидит и мерзнет в лунную ночь совсем другой мальчик. И воспринял эту перемену в себе как неизбежность, как свершившийся факт.

Эрик высунул нос из-под одеяла.

— Как, по-твоему, что нам сделают? — полный ожидания, пробормотал он.

— Выгонят, наверно, из школы и определят в какое-нибудь исправительное заведение.

Мальчики согревались под одеялами и строили самые страшные догадки о своем будущем, смаковали самые жуткие подробности. Интересно, что сделает с ними бургомистр? А Зануда? Пойдут одни сплошные вопросы да ответы. Знаете ли, кто вы? Так вот, вы неблагодарные, скверные шалопаи! Знаете ли, чем кончают такие, как вы? Так вот, тюрьмой!

Георг просто мечтал услышать теткин голос, он даже нетерпеливо ударил кулаком по палубе.

— Черт возьми, хоть бы ветер подул, чтобы хоть когда-нибудь попасть домой!