Император Наполеон - Николай Алексеевич Троицкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О чём думал Наполеон в те минуты у гроба Фридриха Великого? Он сам рассказал об этом, спустя годы, уже в изгнании на острове Святой Елены: «Семь лет Фридрих сопротивлялся половине всей Европы, а за 15 дней его монархия пала перед моими орлами. Такой ход дел зависит от того, какие обстоятельства и какие люди управляют судьбами народов»[264]. Восхищение славой Фридриха Великого не помешало Наполеону конфисковать в Потсдаме шпагу великого короля и отослать её как трофей вместе с 340 прусскими знамёнами в парижский Дом инвалидов для ветеранов минувших войн. «Многие из них, — вспоминал Наполеон, — были современниками позорного поражения при Росбахе[265]. Я гордился тем, что посылал им доказательства своего блистательного возмездия»[266].
27 октября Наполеон триумфально вошёл в Берлин. По его указанию, первыми шли войска маршала Даву — герои Ауэрштедта, причём за последними рядами их кавалерии пешком брели пленные лейб-гвардейцы короля Пруссии. «Их публичное унижение, — комментирует этот факт Анри Лашук, — было платой за бахвальство перед войной. Таким манером прусские лейб-гвардейцы вернулись в Берлин через месяц после того, как самонадеянно точили свои сабли о ступени французского посольства»[267]. Кстати, «такой манер» напоминал собою триумфы полководцев Древнего Рима после их побед над врагами.
Сам Наполеон ехал тогда верхом в 20 шагах впереди своих войск на виду у любопытствующих, хотя и перепуганных, толп берлинского люда. «Не было ничего легче, — вспоминал Стендаль, — как выстрелить в него из любого окна на Унтер-ден-Линден <…>. Толпа хранила молчание и не приветствовала его ни единым возгласом»[268]. Зато Наполеон, подъехав к статуе Фридриха Великого, на полном скаку сделал круг у памятника и отсалютовал ему обнажённой шпагой. Когда же бургомистр Берлина сдал Наполеону ключи от города, император «приказал, чтобы магазины были открыты и чтобы жизнь в городе шла нормально. Население встречало его боязливо, с почтительными поклонами и оказывало беспрекословное подчинение»[269].
Тем временем французские войска, преследуя остатки прусского воинства, занимали город за городом. Одним из первых пал Веймар. Он считался тогда культурной столицей Пруссии. Здесь жили и работали лучшие учёные, художники, литераторы во главе с великим Иоганном Вольфгангом Гёте. «Всё это мирное и добропорядочное население, — вспоминал барон М. де Марбо, — было крайне взволновано громом пушечных выстрелов, уходом побеждённых прусских войск и входом в город победителей»[270]. Однако маршалы Ланн, Сульт и Ожеро обеспечили в Веймаре такой порядок, что город не пострадал ни от каких злоупотреблений; «ему, — скромно заметил Марбо, — пришлось только поставить французским войскам необходимый провиант»[271]. Что касается Гёте, то ему Ланн и Ожеро нанесли визит с вручением охранной грамоты, выказав при этом «все знаки внимания и почтения»[272].
В те дни прусские города и крепости сдавались французам одни за другими, без сопротивления. Карл Клаузевиц составил перечень самых мощных крепостей, которые капитулировали: 25 октября Шпандау — перед Ланном, 29 октября Штеттин — перед Лассалем, 1 ноября Кюстрин — перед Даву, 8 ноября Магдебург — перед Неем[273]. «Паника, самая беспросветная, как-то сразу и повсеместно овладела генералитетом, офицерами, солдатами погибающих остатков прусской армии. От хвалёной её дисциплины не осталось и следа»[274], — к такому выводу Е.В. Тарле пришёл, исследуя подробности сдачи перечисленных крепостей.
Так, если Шпандау — крепость с огромными запасами оружия, снаряжения и продовольствия — сдалась всё же внушительным силам пехоты, кавалерии и артиллерии под командованием Ланна, то капитуляцию Штеттина, ещё более оснащённого всем необходимым, перед генералом А.Л.Ш. Лассалем, который подступил к крепости во главе отряда гусар, Евгений Викторович приравнял к фантастике: «…могучая твердыня, защищаемая обильной артиллерией, без единого выстрела сдалась по первому требованию гусарскому генералу, у которого не было ни одной пушки»[275]. Впрочем, Кюстрин перед Даву и особенно Магдебург (с гарнизоном в 22 тыс. человек!) перед Неем сдавались столь поспешно и в такой панической деморализации, что Наполеон даже не сразу поверил донесениям о подробностях скоропалительной капитуляции Магдебурга.
«Кульминацией целого ряда несчастий» такого рода (по выражению Д. Чандлера) стало для Пруссии событие 28 октября 1806 г. в Пренцлау близ Штеттина. Здесь Мюрат с передовым отрядом своей кавалерии настиг отступавшие в панике части армии Гогенлоэ, объявил пруссакам, что они окружены, и предложил им сдаться, «а Ланн, который лично находился там же, хотя его корпус далеко ещё не прибыл, сделал то же самое, чтобы обмануть неприятеля»[276]. Гогенлоэ поддался обману и капитулировал с остатками своей армии численностью от 10 до 12 тыс. человек. Читатель, запомнивший, как 13 ноября 1805 г., перед битвой при Аустерлице, Мюрат и Ланн без боя овладели главным мостом через Дунай у самой Вены, теперь, наверное, думает: опять эти двое!
После Пренцлау паника в прусских верхах достигла предела. Король Фридрих Вильгельм III и королева Луиза укрылись на северо-восточной окраине своего королевства, в г. Мемель (ныне Клайпеда в Литве), надеясь на скорую помощь России и лично Александра I. Из Мемеля Фридрих Вильгельм III отправил Наполеону «почтительное письмо, в котором выражал упование, что Его Величество император Наполеон доволен удобствами королевского дворца в Потсдаме и что всё там для него оказалось в исправности. Наполеон на это ничего не ответил»[277].
Из всех прусских военачальников дольше всех продержался до капитуляции самый талантливый из них и, пожалуй, главный среди них франкофоб Гебхард Леберехт Блюхер (1742–1819 гг.). Его предвоенный настрой был сверхоптимистическим. «Я нисколько не боюсь встречи с французами, — говорил он. — я загоню в могилы всех, кого встречу вдоль берега Рейна. С одной своей конницей я доскачу до Парижа!»[278] В
