Соль - Ксюша Левина

Мы воем: “Fire, fire”, а потом удивительный голос Би выделывает всякие штуки, так что у меня на руках волосы дыбом встают, и я незаметно тянусь к микшеру, чтобы сделать свой микрофон потише, потому что чувствую, что при всех моих талантах я далека от Би. Она оборачивается ко мне, пропускает пару строчек и жмёт плечами, мол, ты чего, подруга? У неё яркий макияж, накрашены губы нежно-розовым и подведены глаза. Она красивая, даже у меня внутри ёкает оттого, какая она сейчас, хоть я её никогда и не видела с того дня, как она пропала.

— Простите, — говорю я. — Пожалуй, что принадлежит Би, должно остаться с Би.

Мой голос сел, и я прокашливаюсь, чтобы восстановить его.

— Ты молодец! — слышу я и поднимаю голову. Это просто какие-то ребята, и они подготовили баннер из куска ватмана.

СольЛИ

Ли большими буквами, будто это аббревиатура.

— Го канри! — кричит один из них, и я тоже смеюсь. Руки сами собой перебирают струны в бодреньком мотиве. Потом я киваю ребятам, местным музыкантам, и Кори начинает играть вместо меня. Я поднимаю “карающую руку” и указываю на всё ещё смеющегося паренька. — Включи телевизор, — все отзываются весёлым “Ю-ху”

Давайте посмотрим хорошее шоу

Мэтью, Марк, Люк и Джон.

Посмотрите, как идет Евангелие

***

Я падаю перед Лео и прошу чаю. Ерошу волосы, падающие небрежными волнами, после расплетённой косички.

— За такие песни на вас может наброситься церковь, — говорит вездесущий мистер-шовинистер. И я понимаю, что уселась на соседний от него стул. Либо он тянет меня к себе чёртовым магнитом, либо это насмешки судьбы.

— Да… с нами как-то ругались местные католики за грязные намёки… Но не мы написали эту песню.

— Никогда её раньше не слышал, — говорит мистер Ли, отпивая свой виски со льдом, даже не поморщившись.

— Не много потеряли. Не самая известная группа, да и треки не самые… разнообразные, но мы делали из них целое шоу.

— Мы? — он хмурится. — Вы пели вместе с этой Би.

— Я… нет. Я была что-то вроде… бек-вокала. Это не мой стиль. Если кто-то помнил мой провальный ютуб-канал, я больше по оскорбительным стишкам под музыку… и лирической, розовой блевотине.

— Не думал, что вы увлекаетесь музыкой.

— Я и не увлекаюсь. Это баловство. Би был нужен “второй голос”, как она это называла. И как-то она подошла ко мне и спросила: “Хочешь?” А я показала ей свои видео из ютуба, чтобы она навсегда отказалась от затеи дать мне микрофон. Она посмеялась и сказала, что я пою лучше, чем она, когда впервые вышла на сцену. И показала мне свои видео. И правда позорные… Так из просто-ведущей я стала “вторым голосом”…

— Что с ней всё-таки случилось? — снова спрашивает мистер Ли, уже не обращаясь ко мне, и я понимаю, что вопрос к Эллиоту, которого я сразу не заметила. Эл сидит на полу, за барной стойкой, где его нельзя увидеть. Он привалился спиной к стене и закрыл глаза, и я понимаю, что хоть вопрос мистера Ли и бестактен, он вовремя. Сейчас Эллиот расскажет и ему будет легче.

— Диабетическая кома, — отвечает Эллиот, не открывая глаза. Я удерживаю себя от вопроса о том, “как это так”, и “она же не болела” застревает в горле.

— Она же не болела, — будто читает мои мысли Эл. — Не болела, болела, не важно… Она за собой не следила совершенно. Отрицала, что болеет, как полная дура. И вот, кома. И никто не знает, как надолго, но она не в критическом состоянии, она выйдет… просто неизвестно когда. А ещё, — он вздыхает. — Она хотела от меня уйти… За минуту до того, как упала прямо на пол в моей гостиной.

— Ну что ты несёшь, она тебя любила!..

— Нет, — он лезет в задний карман джинсов и достаёт сложенную вчетверо записку. — Это она хотела оставить на столе и уйти. Не буду читать, но тут предельно ясный текст. Я тебя не люблю и не любила. Прости. Я поняла это только сейчас и хотела… уйти. Я так молода и не могу в себе разобраться. Ты лучший. И всё в этом духе. Если она не очнётся, я просто буду знать… это.

— А если очнётся? — спрашиваю я.

— Я спрошу, чего она боялась, когда это писала. Не может же это быть… правдой. Да?

Я больше ни слова не говорю. Это, пожалуй, похоже на Би. Она была едва ли старше меня. Может, даже младше. Свалилась как снег на голову в наш район со своей “зашибенской идеей сделать молодёжный клуб и первым делом пошла к местному бизнесмену Эллиоту Райту. А потом… завертелось. Малолетняя девчонка, которая всё решала как настоящий профессионал, впадала в детство и очень много смеялась. Даже больше чем я. Она была лучше меня, на сто процентов. Только… она ушла от Эллиота? Эллиота, который её любил больше жизни, как это ни наивно?..

— Но так не бывает с любовью! — растерянно прошептала я и спохватилась, что это было вслух. И слышал меня только мистер-шовинистер.

— Бывает, — ответил Ли и посмотрел на меня.

Грязно-бежевые (и точка!) глаза были не то чтобы печальными, просто молчаливыми. Ах, не понять мне всех этих… печальностей. Слишком я, пожалуй, дурочка беззаботная! На секунду стало нечем дышать, а музыка прекратилась. Я снова выгляжу нелепо, должно быть. И все попытки выбраться оттуда (из грязно-бежевых глаз) просто смехотворны, как борьба лягушки, тонущей в кувшине с молоком.

— Я пойду, песню, что ли спою… — говорю я, не отрывая взгляда от него. И снова мне не кажется его лицо отвратительным, и снова я перестаю ненавидеть его. Снова, в который раз, он заставил меня влюбиться. Как мало тебе надо, Соль Ли Томпсон. И как ты, спрашивается, до двадцати-то дожила, не выскочив за первого встречного замуж.

Он не спешит отвернуться, и я счастлива от этого, до того счастлива, что в животе пресловутые… бабочки. Даже в улыбке растекаюсь, и, склонив голову набок, вздыхаю. А он даже не смеется, чёрт побери.

— Иди… спой… — спокойно отвечает он, почти через полминуты.

— Ага…

Иду к сцене, и чем больше расстояние между нами с мистером-шовинистером, тем больше понимаю, какая я сумасшедшая дура. Нужно выкрутиться, устроить какую-нибудь хохму, чтобы все посмеялись над ним и надо мной, и всё встало на свои места.

Поднимаюсь на сцену, которая только что опустела.

— Ну что, я завершаю вечер? — спрашиваю я у людей, которые снова мне рады. — Я пою другую музыку, и сейчас будет аккорд от