Путешествие на тот свет, или Повесть о великом хаджже - Фазлиддин Мухаммадиев

Увидев большие ворота, я потащил туда Исрафила, чтобы посмотреть, что за ними скрывается. Во дворе, похожем на двор караван-сарая, было что-то вроде кафетерия. Под навесами стояло множество железных столиков и стульев. Найдя свободное место, мы сели.

Поодаль, в одном из уголков, штук пятьдесят кальянов, больших и маленьких, сделанных из тыкв или медных, украшенных прихотливым чеканным орнаментом, ожидали клиентов. У некоторых чилим заменял длинный резиновый шланг. Такой кальян ставят в центр круга, и курильщики поочередно берут в рот шланг и курят. В краю, где туберкулез, тиф, дизентерия и прочие болезни ежегодно уносят тысячи жизней, такой кальян является ближайшим помощником архангела Азраила.

Мы велели принести чай. В Аравии чай пьют черный, сладкий, сахар кладут прямо в чайник.

― Вижу тебе это не по душе, ― вдруг заговорил Исрафил. Он все еще был мрачен, как туча.

― О чем ты?

― О нашем разговоре. Ты же спрашивал меня о двух саблях.

― Э, брат, хватился! Хвост кошачий в прошлом году сгорел, а запах только теперь дошел.

― Нет уж, сейчас ты меня выслушаешь. Вокруг много людей, а привязался я только к тебе. Хоть бы раз ты подумал об этом, неблагодарный! ― Исрафил в сердцах поставил пиалу на стол и отвернулся.

«Бревно! Истукан!» ― ругал я себя. Позабыл про семейные невзгоды и страдания приятеля и невольно обидел его. Душа у бедняги оказалась более нежной, чем я думал.

― Исрафил, дружище, извини меня. Ей-богу, я не хотел тебя обидеть. Поверь, ведь мы сидим под сенью Каабы.

― Ладно, что было, то быльем поросло, ― сказал он и, грустно улыбнувшись, прибавил: ― Хоть я и вижу, какую ценность для тебя представляет Кааба.

Пройдясь по базару и торговым рядам, мы уже приближались к дому, когда нас догнал запыхавшийся земляк Исрафила.

― Послушайте, вы хоть что-нибудь смыслите в здешних деньгах?

― А что?

― Кажется, меня надул продавец фруктов. Гляньте, я дал ему бумажку в десять риалов и взял четыре апельсина. Вот что он мне дал сдачи.

На потной ладони муллы Зульфикара лежали четыре риала и столько же курушей.[72]

Его обманули ровно на пять риалов. Нелегкое дело, имея в руках деньги, не знать, сколько они стоят. А может быть, произошла ошибка, и продавец принял десять риалов за пять?

Наше вмешательство не принесло никакой пользы. Сколько мы ни показывали знаками на небо, на стены и минареты Каабы, как ни старались, нам не удалось пробудить совесть лавочника. Напротив, владельцы соседних лавок, сбежавшиеся со всех сторон, обвиняли нас в глупости, обзывали клеветниками и лжецами.

В торговом мире есть железный закон: проверяйте деньги, не отходя от кассы. В противном случае можете жаловаться Аллаху. И хотя лавка пройдохи находилась у самых ворот дома божьего и жалобы и стенания муллы Зульфикара несомненно достигали ушей вездесущего, результат был нулевой.

Мы с Исрафилом извлекли из этого случая урок и начали усиленно изучать арабский язык, в особенности «Вахид, итнен, саласа, арбаа, хамса, ситта…» ― повторяли мы от одного до десяти. «Сам будь начеку, а на соседа не думай, что он вор»,― твердит народная пословица. Здесь не Уфа и не Душанбе. Если не сможем оказать, что нас обокрали, над нами будут смеяться даже обезьяны.

Дома меня ожидал мулла Ибрагим-ходжа. Старик сказал, что сегодня отправляется на Арафат. Он каждый год повторяет свой хаджж. После Арафата и долины Мина он на обратном пути заедет в благословенную Мекку, а затем вернется домой в лучезарную Медину. Когда мы, иншалла, посетим город, где почиет прах пророка, мулла Ибрагим надеется удостоиться чести еще раз внимать моим беседам, а пока просит, чтобы я рассказал ему о его родном городе.

В последний раз я побывал в Ленинабаде года два назад. Обо всем, что видел там, рассказал старику. Я хорошо понимал, что наши паломники ежегодно рассказывали ему о бывшем Ходженте, но, по-видимому, он никак не мог насытить душу рассказами о своей родине, а может быть, и не мог поверить, что в советское время старинные города не разрушаются, а напротив, благоустраиваются и цветут. Ведь сведения, которые эмигранты черпали из радиопередач «Голоса Америки» рисовали именно такие картины.

― Говорят, базары закрыты? — осторожно спросил старик, стараясь не задеть мои чувства.

Я описал ему новый дворец-базар в квартале Пяндж-шанбе в городе Ленинабаде, один из самых красивых и больших колхозных рынков в Советском Союзе. Рассказал о знаменитом Дворце культуры колхоза «Москва», о комбинатах, заводах, рудниках, театрах, больницах, институтах и школах этого города. Поведал о славе его земляков, об искусных хирургах Комиле Тоджиеве, Зокире Ходжаеве и других врачах. Сообщил, что его земляк Султон Умаров является президентом Академии наук Таджикистана, Бободжан Гафуров в Москве руководит Институтом народов Азии, а книги писателя Рахима Джалила переведены на многие языки СССР и зарубежных стран…

И вновь слезы оросили морщинистое лицо старика, потекли по бороде и усам, слезы сожаления, слезы разлуки и оторванности от родины. Эти горькие капли были плодом той жестокой ошибки, которая навеки останется для него непоправимой.

Арафат

Взяв сумки, термосы и зонтики, мы погрузились в автобус.

Красный диск солнца прятался за пыльный горизонт. Бесконечные потоки тех же разноцветных автомобилей, которыми были вчера запружены улицы благословенной Мекки, теперь, подняв до небес облака пыли, устремились к священной горе Арафат.

Со всех сторон доносились голоса паломников, громко повторявших молитвы хаджжа. В нашем автобусе Тимурджан-кори распевал какой-то аят.

Смеркается. Мы проезжаем священную долину Мина. От края и до края ее разбиты палатки для паломников. Тысячи палаток, тысячи разноцветных и узорчатых шатров. Послезавтра сюда явятся правоверные и трое суток будут предаваться молениям. Палатки и шатры установлены хозяевами гостиниц заранее, иначе их постояльцы останутся без крова. Мне, уже несколько дней облаченному в ихрам, перед светлыми очами Аллаха эти суета и борьба за место кажутся по меньшей мере странными.

Мы проезжаем мимо второго палаточного городка, разбитого у священной горы Муздалифы. Провести ночь у подножия этой горы тоже наш священный долг.

Больше часа ищем свое пристанище в третьем палаточном городке. Хотя люди Сайфи Ишана заблаговременно заняли место, но пока что ими поставлено всего две палатки. В меньшей, открытой с одной стороны и напоминающей айван, разместился наш руководитель со стариками. Вторую, попросторнее, заняли йеменские гости Сайфи Ишана с женами. Мы лежим под открытым небом на каком-то старом паласе… На шесте горит керосиновый фонарь. Я и Исрафил вынули из сумок московские сушки и запиваем их чаем. Мой термос, хоть и изящен, но зато мал. Благо, что Исрафил взял с собой двухлитровый термос. Будто знал, что и на том свете предусмотрительность не мешает.

― Уже второе мая, ― произнес я.

― Да, второе мая, ― вздохнув, отозвался Исрафил.

― В Таджикистане фруктовые деревья уже сбросили цветы и оделись в зеленые листья. Травы степей и лугов, молодая листва деревьев чисты и нежны, как изумруд.

― М-да, ― протянул Исрафил. ― И в моем краю леса и поля сейчас удивительно красивы и привлекательны.

― Почему-то здесь я не ощущаю запаха земли. В Душанбе, особенно после весеннего дождичка, этот запах опьяняет.

― По-урусски не разговаривать! ― раздался с дальнего конца нашего паласа окрик все того же Абдура-зикджана.

Исрафил привстал, желая что-то сказать.

― Уважаемый вице-глава, ― по-прежнему по-русски и нарочито громко, чтобы все слышали, обратился я к Исрафилу, ― вот уже несколько дней я выполняю правила хаджжа о том, чтобы никого не обижать. Но кое-кто не соблюдает этого установления, и ты должен что-нибудь предпринять.

― Я вам говорю — по-урусски не разговаривать! ― как тогда в Каабатулле с гневом и вызовом повторил Махсум-Жевака.

Если нельзя разговаривать по-русски с башкирами, казахами и татарами, то что же делать — повесить на рот замок? Порог дома Аллаха не подходящее место для споров, но надо было дать отпор Жеваке. Может быть, прочесть ему известное рубаи Авиценны о невежественных мудрецах?[73]

Некоторые из моих спутников знают таджикский язык, потому что изучение таджикско-персидских классиков входит в программу духовных школ Средней Азии и Казахстана. Но башкиры и татары не говорят по-таджикски. Что же прикажете делать?!

Может быть, лучше промолчать? Портить нервы спутникам — несовместимо с врачебной этикой. Однако, встав с места, я громко спрашиваю:

― А почему, собственно, нельзя говорить по-русски?

― Не знаете почему?

― Нет.

― Не знаете, что это язык неверных?!

― Лет эдак двадцать пять назад слыхивал. Но теперь забыл. И, представьте, не встретил на своем пути умного человека, который своевременно напомнил бы мне об этом.